тоска

поля откровенно скучает, пока пялится на доску, пытаясь понять хоть что-то из формул по алгебре. солнце за окном не жжется и — о ужас — даже не ласкается вот уже неделю, от этого зябко и хочется выть, уткнувшись своим аккуратным носом в сложенные на парте руки. она хочет поскорее услышать трель звонка с урока, чтобы попасть на историю, где анастасия дмитриевна будет разбирать очередной вариант егэ с теми, кто заинтересован и где даст маленькую работу по учебнику тем, кому история на егэ не нужна. она у них всего на месяц, не больше — у неё практика в педе, а потом она снова упорхнёт к своим зачетам-парам-курсовикам, оставив им только запах каких-то сладковатых духов и старую учительницу, что умеет только кричать про дисциплину. у поли, пожалуй, самый настоящий и всеобъемлющий кризис одиннадцатиклассницы, а ещё, не менее глобальный краш в их учительницу-практикантку. анастасия дмитриевна много улыбается, чуть неловко замазывает синяки под глазами (иногда не делает этого вовсе), красит губы в винный и носит красивое, но чуть отросшее каре. у неё на страничке она находит скромно скрытые аудиозаписи и всего пару фотографий; у неё в «инстаграме» она находит запустение и редкие истории с отметкой кого-то, наверное, важного; у неё в «телеграме» (одному богу известно, откуда же у муравьёвой номер) она, среди прочего, находит фотографию, где на заднем фоне видны кусочки плакатов. в тот раз поля глотает свой интерес: мало ли, плакаты могут быть и не её. звонок заставляет вздрогнуть; он разливает по телу что-то жгуче-щекотное, что дразнит желудок помимо голода. муравьёва скидывает в рюкзак всё с парты так скоро, насколько может. она почти спотыкается через себя на выходе, когда сталкивается с одноклассником. ей бы разразиться привычными недовольными тирадами, но времени совсем нет — нужно скорее увидеть анастасию дмитриевну и урвать кусочек разговора, пока она свободна на перемене. пока все убегают в столовую, а она, как обычно, готовится к уроку и говорит, что лучше поест после работы. — здравствуйте, — поля кивает, медленно проплывая ко второй парте у окна. садиться на первую никогда не решается, потому что, во-первых, это будет выглядеть слишком, а, во-вторых, она никогда не любила первые парты. — здравствуй, — анастасия дмитриевна улыбается, раскладывая-перекладывая на столе бесконечные книги, пока одной рукой поправляет то и дело лезущие в лицо пряди. её губы снова — как всегда — винные, — ты снова раньше всех? — снова, — она кивает, проглатывая все рвущиеся и невысказанные слова; поправляет косы, что растрепались за несколько уроков сильнее, чем задумано. молчат. анастасию дмитриевну бы благоговейно называть шёпотом анастасьей и убирать кончиками пальцев вылезающие прядки, знать бы какой она чай любит и какую музыку слушает. но поля — её ученица, она всего лишь изо всех сил учит историю, чтобы больше болтать и обсуждать на уроке. это злит и заставляет чувствовать беспомощность. у них же всего года четыре разницы, почему так? почему ей снисходительно во «вконтакте» отвечают «да, апполинария, ты можешь подготовить презентацию по выбранной тобою теме» и никак не реагируют на стикеры в телеграме? — снова приготовила презентацию, да? — анастасия дмитриевна склоняет голову к плечу, волосы движутся туда же, красиво обрамляя её лицо; глаза почти сверкают в полумраке кабинета. — снова, — тихо проговаривает муравьёва слово, уже произнесённое ею несколько минут назад, параллельно проглатывая восхищение. — тогда давай флешку. господи, какая же она красивая; господи, какие же у неё тонкие пальцы и красивые кольца на них; господи. * поля растерянно шмыгает носом, смотря на номер дома возле подъезда. мишель, подруга её старшей сестры, позвала её на какой-то квартирник, приговаривая, что: 1. обязательно отмажет от сестры; 2. там будет много студенток/студентов, которые могут больше рассказать про их вуз. да, поля, более информативно, чем я. 3. она заплатила за неё в общак, сказав, что это подарок очаровательному ребёнку; 4. нужно отдыхать от подготовки к экзаменам. в общем, муравьёва не могла не прийти. снежинки летят в лицо, неприятно обжигая его. сегодня на редкость волшебный снегопад, даже метель. поля зачарованно запрокидывает голову назад, любуясь кружащимся снегом, что заворачивается в невероятных вихрях. картина почти неземная, сказочная, прямо как… поля чертыхается. да, прямо как анастасия дмитриевна, что, ожидаемо, по истечению месяца и правда убежала обратно в свою плохую сказку — зачёты, курсовики, пары допоздна. у поли диалог висит в закреплённых во «вконтакте», но она туда почти ничего не отправляет; это всё кажется жутко неправильным и лишним. наблюдает издалека: всё те же закрытые аудиозаписи, всё те же красивые истории в «инстаграм» с отметками кого-то, наверное, важного, новые фото на аватарке в «телеграме». боже, ей и так дико хотелось целоваться, но теперь, после воспоминаний о винных — в помаде — губах, хочется ещё больше; хочется хватать кого-то за руку, поотчаяннее сжимая пальцы, а ещё забираться на чьи-нибудь коленки. поля громко выдыхает, а затем всё же подходит к подъезду, вдавливая замёрзшими пальцами нужные цифры. в ответ ничего не говорят, а только открывают дверь — домофон надсадно пищит. она оказывается на нужном этаже невероятно быстро, хотя теряется в холле и не находит лифта, так что идёт по лестнице. нужная квартира — почти напротив двери с лестницы, как хорошо. муравьёва ещё немного пялится на золотистые затёртые цифры и глазок, прежде чем дверь распахивается. её сносит чем-то ярким и пьяным. поля запоздало думает, что это точно мишель; заключает это даже раньше, чем слышит над ухом знакомый звонкий голос. — наконец-то ты пришла! заходи, скорее, дорогая, — бестужева тянет её в квартиру, пока поля рассеянно её оглядывает. меж веснушек блестят глиттерные звёздочки, пшеничные вьющиеся волосы, обычно распущенные, сейчас неловко заколоты крабиком (пряди вылезают тут и там; это всё грозится вот-вот развалиться, но — удивительно — держится. наверное, это магия мишель), а одета она, как и всегда, во что-то многослойное и неординарное. родная и пахнущая чем-то нежным и цитрусовым разом. а ещё сидром. она вещает что-то про то, что на неё ворчала софья («ты представляешь, твоя сестра сказала мне, что ты — малышка! ну что за бред, а? софа бывает такой дурашкой»), про то, что поля, может, и самая младшая, но точно не самая здесь глупая. ещё что-то много вещает, а потом замолкает, тянет носом и заговорщически шепчет, — от тебя пахнет снегом и сигаретами. а потом испаряется, словно и не было. муравьёва обнаруживает себя без пальто, шарфа, шапки и с мокрыми кончиками косичек посреди коридора. из другой комнаты сочится музыка, что точно есть в её плейлисте, но едва ли её это беспокоит — ей хочется только выпить поскорее, смешав отвёртку, а потом влезть в какую-нибудь игру в бутылочку, вот и всё. она протискивается через просторную, но забитую кучей студентов, комнату в кухню. там тоже есть люди, но намного меньше, а ещё обстановка намного интимнее. честно говоря, поля бы тут осталась подольше… но тут, наверное, какие-то слишком личные разговоры ведутся. она хмурится и в приятном полумраке, а также среди запаха и дыма сигарет, отыскивает тумбочку с бутылкой водки и пачкой сока. мешает себе отвёртку прямо в найденном тут же стакане. — а софа мишелина так и не пришла, — чей-то чужой голос произносит знакомые имена, так что поля невольно прислушивается. — она никогда не ходит на такие квартирники. только забирает мишель, — голос кажется электрически-колюще знакомым, но муравьёва убеждает себя, что она просто до одурения влюбленная школьница, так что ей мерещится. слышит, как кто-то затягивается сигаретой, — так забавно, что она, вроде, всегда выглядит недовольной, но никогда ничего лишнего не говорит. — любовь же, стась. — знаю, — голос осекается — новая затяжка — слышится тихий смех, — наверное, просто завидую? я бы, может, тоже хотела утягивать за собой с квартирника чьё-то пьяное тело, чтобы отпаивать потом чаем с утра. — школьниц не зовут на квартирники, стася. к тому же, софья бы уничтожила тебя: думаешь, ей не хватает проделок своей мишели? — этот голос звучит насмешливо, а руки-пальцы у поли дрожат, когда она впитывает фразы. имя сестры. что-то про школьницу. почему сестра должна кого-то убить? за кого-то кроме мишели? почему голос знакомый? почему отвёртка всё ещё не в ней? (она не знает точно, про какую отвёртку говорить: про самодельный коктейль или про настоящую, что можно погрузить в мягкую плоть и, завывая, забыться в боли). — хватит мне напоминать. и хватит уже этого разговора, правда. поздно уже что-то делать: практика окончена, я курю на чьём-то квартирнике и плачусь про одиннадцатиклассницу своей жестокой подруге. пальцы колотит так, словно у неё приступ неведомой хуйни. поля поворачивается так резко, что даже, кажется, подлетают косички и секундно мёркнет в глазах; и… и. она режется о скулы, спотыкается об тонкие пальцы в кольцах, задыхается об винные (чуть уже стертые) губы. в чужих руках тлеет чапман, чужое каре снова в беспорядке — его всё так же хочется убрать кончиками пальцев, чужие глаза сначала кажутся безумно-дымными, но яснеют, стоит им дойти до неё. девушка, что сидит напротив анастасии дмитриевны, тоже поворачивает голову. смотрит. картинно произносит «о!», а потом улыбается приторно-больно-издевательски. фу. она говорит: — вот и твоя школьница. я, видимо, проебалась с тем, что школьниц не зовут на квартирники. её бывшая учительница истории отвечает: — заткнись и уйди. без пожалуйста. на кухне их не оставляют вдвоём, но оставшиеся там, видимо, кто-то совсем чужие для той, кто медленно встаёт со стула и подходит ближе к ней. — ты слышала, — и это не вопрос, а самое настоящее утверждение, что слышится так же фундаментально и уверенно, как когда она произносила даты жизни-смерти каких-то деятелей и годы войн. поля не находится с ответом, потому что нельзя найти ответ на столь твёрдое утверждение. они стоят ещё чуть-чуть молча, пока у муравьёвой всё ещё подрагивают пальцы, сжимающие стакан с отвёрткой. она — господи, как её звать? настя, стася (она оказывается, судя по всему, любит так, если судить по разговору с подругой, да?), анастасья, анастасия дмитриевна? — опускает взгляд на этот самый треклятый стакан и, ткнув пальцами в его донышко, давит вверх, — пей. и поля пьёт. она почти давится от чужого напора, пальцы всё так и давят на стакан, чуть сжимая его граненые стенки, чтобы не выскользнул, если муравьёва решит умереть здесь и сейчас же. — анаста… — после того, как поля чуть не захлёбывается в водке-соке, голос звучит срывающимся, а его ещё и прерывают. — только не на «вы», молю, — чужие глаза такие тусклые, что сердце почти сжимается в малюсенький комочек, что меньше горошины, — прошу, — голос звучит шёпотом. — стася? — поля звучит неуверенно, когда выпускает из пальцев стакан, чтобы кузьмина забрала его и поставила на столешницу за ними. а ещё она молчит, не отвечая на эту вопросительную интонацию. муравьёва шмыгает носом, — софья бы ругалась, что я целуюсь со взрослыми девушками, но я никогда ей не рассказала бы. и мишель тоже. правда. и её всё-таки целуют, осторожно прижимая поближе к себе за талию. целуют, пальцами касаясь уха и совсем кончиками пальцев зарываясь в волосы, щекоча кожу. целуют, нежно покусывая губы и наверняка оставляя след от винной помады — как поля и мечтала весь тот месяц, что эти губы вещали о реформах, казнях, негодяях. поля тоже целует. она издаёт совсем тихий-тихий стон, когда кладёт руку на чужую шею. она, как и хотела, заправляет пряди из чужого каре за ухо, чтобы не мешались, она позволяет чужому языку скользит в своём рту. — почему ты не писала ничего важнее, чем глупая история, мне в сообщениях? я бы тут же позвала тебя, — анастасия дмитриевна, нет, стася, шепчет в самое ухо, бережно прижимая к себе, — я бы ответила тебе. клянусь, ответила бы. поле хочется плакать, когда она думает, что это всё — реальность. — вы… ты так официально отвечала мне. я не хотела показаться помешанной. — ты не казалась. ты ей и была, когда приходила раньше всех и смотрела на меня своими этими глазами. своим этим взглядом, — голос звучит так, словно кузьминой больно проговаривать эти слова, — но, к счастью, я тоже помешанная. может не тогда, но теперь тоже. поля наконец-то знает, что объятия у неё теплые, несмотря на кольца. она наконец-то шепчет «анастасья», перемежая это со «стася», когда её мягко целуют щёки-губы-шея так невесомо, словно и неправда. она наконец-то узнаёт, что же там в аудио во «вконтакте»; узнаёт, что вместо чая она предпочитает кофе; становится той, несомненно, важной, кого отмечают в «инстаграме»; пальцами приглаживает скотч на углах плакатов с той фотографии в «телеграме», которые и правда принадлежат стасе.