Домой, на Монтрессор

На Кресцентии, как и всегда, было не протолкнуться: космопорт бурлил смесью наречий, локти всех мыслимых форм расталкивали нерасторопных, а взгляды десятка инопланетных видов — со всех уголков Межзвездной империи! — судорожно искали знакомые судна. Одни отбывали с Монтрессора навстречу приключениям, другие же, наоборот, причаливали, чтобы набраться провианта и сил. Гул голосов, человеческих, арктурианских, макрикийских, высоких и низких, отчетливых и не очень, разливался приветственным гимном для путницы, только вернувшейся домой. Капитан Смоллетт улыбалась. Причал, залитый золотистым светом ближайшей звезды, раскинулся перед ней как на ладони: новенькая «Лайонесс», всего каких-нибудь пару лет как сошедшая со стапелей, затмевала даже самые статные фрегаты. Поистине есть, чем гордиться; и Амелия Смоллетт, конечно же, и носила китель командира этой красавицы с гордостью.   — Стоп травить канат! — звонко отдала она приказ. — Закрепить!   — Судно на якоре! — отрапортовал юнга-опток, тщательно оглядывая причал всеми своими шестью глазами.   Амелии, впрочем, хватило и своих двоих, чтобы сразу же выхватить в разношерстной гудящей толпе знакомые ушки-на-макушке. Со свойственным фелинидам кошачьим изяществом, капитан Смоллетт ухватилась за пертулинь и плавным движением перемахнула по нему вниз, оттуда — ловко перепрыгнула на швартов и, наконец, на сам причал. Она едва успела выпрямиться во весь рост, как ее тут же взял в тиски радостный детский визг, а спустя еще секунду три пушистых комочка по имени Мэйти, Джиб и Тилли напрыгнули сразу со всех сторон.   — Во-оу, — Амелия пошатнулась под таким напором и рассмеялась, — сейчас меня уроните!   — А Джиб…   — А в школе…   — Мы видели капитана Джима…   Девочки заболтали наперебой, каждая пытаясь подлезть под материнскую руку. Их доверчивые огромные глаза блестели восторгом; ушлая, так похожая на саму Амелию рыжеволосая Джиб тут же вскарабкалась ей на руки, и нельзя было не отметить, как она выросла и потяжелела с прошлого прибытия «Лайонесс» на Монтрессор. Это уже были не несмышленые котята, а любопытные маленькие исследовательницы.   Говорят, чужие дети растут быстро. Амелия была готова покляться: собственные растут еще быстрее!   Рядом раздалось вежливое покашливание, заставляя оторваться от бойких дочерей и повернуться к вежливо ожидающему доктору Допплеру.   — Здравствуй, Делберт, — улыбка на губах Амелии не угасла, но стала мягче, снисходительнее. Супруг сдержанно кивнул, неловко спрятав руки, будто бы не зная, куда еще их деть; обняться чета Смоллетт-Допплеров не спешила. Неловкую паузу женщина заполнила сама, даже слишком старательно: заметила, как робко прячется за отцовскую штанину их единственный сын.   — Санни! — радостно позвала она, опускаясь на колено: рядом недовольно фыркнула Тилли, ревнивая к вниманию, которое получил младший брат (младше на каких-нибудь три минуты, но это большая разница, когда вам шесть!). На спину моментально напрыгнула неугомонная Джиб, обхватывая мать за шею. Канид с щенячьей мордочкой, Санни оставался материным любимчиком. Нет, конечно же, Амелия любила их всех, но стеснительный и тихий, вечно получающий от своих более шаловливых сестер Санни не мог не заслуживать двойной порции обожания! Особенно когда он, поглядывая исподлобья и чуть насупившись, тихо подходил и прижимался к ее синему камзолу —сердце обычно строгой Смоллетт тут же таяло, как пурпур небулы в отсветах аккреционного диска.   — Ну, рассказывайте, что у вас тут нового на Монтрессоре! — потрепав светловолосую макушку Мэйти и устроив Санни на сгибе локтя, протянула Амелия; всё их шумное семейство неторопливым шагом направилось к переправе.   — Ну ма-а-ам, — капризно протянула Тилли. — Сперва ты должна рассказать нам, где была ты! Твои приключения интереснее этого ску-учного Монтрессора!   Что и говорить: дети обожали ее рассказы о межзвездных странствиях, а их у прославленной матери хватало в избытке. Хватит не на один вечер! И даже за полночь разогнать пушистые комочки по кроватям в таких условиях — задача совершенно непосильная, пока разве что отец не нарычит, что завтра им всем рано вставать. Потом все четверо хором начнут ныть, что совсем-совсем не хотят в школу, когда дома мама, а мама, само собой, состроит суровую рожицу и объявит: «Ладно, завтра не идете, но только завтра!»   …У всех семей есть своя рутина. Рутина же Смоллет-Допплеров сводилась к маме-празднику и папе-няньке, о чем последний не уставал напоминать, когда за дверью детской взбудораженные шепотки сменялись умиротворенными посапываниями.   — Надолго ты на этот раз? — с подчеркнутой вежливостью спрашивал Делберт, ставя две чашки горячего чая на кухонный стол.   — На месяц, — так же сдержанно отвечала его супруга. — Потом меня будет дожидаться патрулирование возле Проциона. Ты же знаешь, какая это работа: без меня все эти разгильдяи-салаги разбегутся, как шайка мантаворцев.   Доктор Допплер фыркал в чашку, отчего поднимающийся от кипятка пар раздирался в жалкие клочки.   — Делберт, ты изначально знал, что я не смогу сидеть за решетчатым окном Монтрессора. Мы сразу же договорились, что я не буду оставлять флот, — на этих словах Амелия каждый раз недовольно отодвигала чай в сторону, так и не сделав ни единого глотка.   — Не полтора же года! Амелия, дети скоро забудут, как выглядит твое лицо! — с несвойственной ему вспыльчивостью возражал тот. — Должно же быть какое-то понятие семьи. Я уже не говорю про наш брак, я говорю про детей. Это попросту нездорово!   Капитан Смоллетт морщила нос. Тишина разливалась по тесной кухоньке.   — Я оставлю фотографию в рамке, — высокомерно заявляла женщина и поднималась, заканчивая этим разговор. За спиной каждый раз раздавался тяжелый вздох.   Амелия Смоллетт любила своих детей, и Делберта тоже любила. Однако из раза в раз выбирала просторы космоса — и, как бы черство это ни звучало, ни разу не жалела о своем выборе дольше двух минут. Сомнения падали за борт, как только над головой раскрывался солнечный парус — парус, по которому капитан Смоллетт неизменно тосковала при беглом взгляде на сияющую в небе Кресцентию.