rescate nocturno

Исадора не доверяет. Исадоре хочется забыть всё, а лучше исчезнуть. Голова, как фигуристка, зашедшая в бильман. А вообще это можно сравнить и с банальным вертолетом. Точнее с несущимся винтом, который никак не может остановиться. Она резко садится на кровати. Это пройдёт, твердит она себе. А сама укутываться в кардиган, чтобы почувствовать тепло, которого ей так не хватает. Укутывается, для того чтобы пустоту в грудной клетке согрели вискозные нитки. Абсурд. Её внутренний голос срывается на доказывающий самой себе истеричный крик. А в реальности она лишь тяжело дышит и жалобно скулит. Здесь нет подводной части айсберга. Лишь страх, недоверие и презрение к самой себе смешивается в безалкогольном коктейле под названием «Изнасилование». Сон был ужасный. Впрочем, как и все те дни, после рокового дня. А рокового ли? Может, она это выдумала? Может, ей это приснилось? Нет, это вовсе не дереализация или деперсонализация. Она в сознании, здесь и сейчас. Ей просто до сих пор не хочется верить. Она тянется к телефону, в порыве возрастающей внутри тревоги, с надеждой найти того, кто выслушает её. А вообще, с надеждой на то, что её спасут. Вытащат из этого состояния. Но она понимает, что это её бремя. У неё есть она. Ари, Патрик, Иван… Нет, они не помогут. Нет, они не спасут. Взгляд невольно падает на стационарный телефон. А мысли как пазл складываются и глаголят о том, что стационар — постоянно действующее учреждение. Дождь, мороз, град, настоящий конец света неспособны никак помешать работе данного пристанища. Аккуратные пальцы, обрамлённые тяжелым бременем и маленькими невесомыми колечками из розового золота набирают номер. Дидак сидит напротив. Он как будто понимает её. Как будто сам был в подобном состоянии. Он отличается от других. При виде него пустота, которую восхитительная Исадора укутала нитками непринятия начинает затягиваться. Как рана, в которой без выходных дней формируются макрофаги. А после завершения струп отпадает. — «Всё заживёт, - твердит Дидак, - и это заживёт». Ему хочется верить. А самое страшное, ему хочется довериться. Хочется, чтобы он зашил панацеевыми нитками эту рану. Неожиданный порыв «останься…» вырывается из её грудной клетки. И он остаётся. Она укрывается чуть ли не с головой одеялом, уже жалея о своей просьбе, потому что внутренний инстинкт твердит о том, что он воспользуется тобой. Он обманет. Зачем ты ему веришь? Исадора зажмуривается. А Дидак аккуратно, на расстоянии продавливает матрас рядом с ней, держа в руке край одеяла. И эта тяжесть на матрасе рядом с ней, не кажется тяжестью. Утром они просыпаются в тех же позах, что и заснули. Это доказывает много вещей. Хотя бы то, что близость не показатель. Тела были на расстоянии, а души обнимались и радостно танцевали. — «Спасибо» — искреннее и такое хрупкое. Дидак ловит его и прячет в самый тайный из всех сундук. Закрывает на замок, гравировка которого «любовь». Исадоре все еще тяжко, но рядом с ним, как будто и нет.