Обсидиан | Oʙsɪᴅɪᴀɴ

Су-Фолс, Южная Дакота

Минутная стрелка подрагивала на одном делении, застряв между цифрами семь и восемь. Притягивала взгляд, заставляла хотеть подвинуть вперед, помочь преодолеть эту невидимую преграду. — Маккензи? Подпишись. Кенни исступленно моргнула, возвращаясь в реальность, когда заслышала собственную фамилию. Перевела взгляд с часов на стене за спиной регистратора на нее саму. Женщина в больничной форме выжидающе протягивала планшет и ручку и нетерпеливо потрясла, привлекая внимание. Кенни протяжно и измученно вздохнула, не без труда поднялась, опираясь о скамью, и прошлась к стойке регистрации. Машинально поставила подпись, не утруждаясь изучением содержания того, что подписывает. Все это было уже знакомо. Одни и те же процедуры, идентичные указания, инструкции, препараты, расписание, напутствия… Сейчас выдадут сумку с вещами, пожелают скорейшего выздоровления и отправят в добрый путь. Хотелось презрительно хмыкнуть, но желания не хватило для реализации в действии. Кенни просто замерла, а взгляд снова застыл на предсмертной агонии стрелки часов, высасывающей последние капли энергии из батарейки. Надо же, как символично. По ощущениям ее батарейка тоже подходила к концу. Казалось, что так было всю жизнь, и она пришла в этот мир, когда жизненная энергия уже была на исходе. Сколько она еще протянет? Как долго это будет продолжаться? Все эти вопросы конвейером проносились мимо, так и оставаясь без ответов. Снова и снова. Лекарства, врачи, специалисты. Беседы, тесты, опросники. Терапия, медикаменты, побочные эффекты. Подбор дозы, смена препарата, смена врача, смена специалиста… Но никаких перемен в состоянии. Периодические ухудшения, но ни одного улучшения. Бесконечное темное, затянутое серыми тяжелыми тучами небо. Такова жизнь. — Кто тебя забирает? — спросила регистратор. Заметив, что ответа сразу не получить, она добавила: — Шерил, я понимаю, что ты на седативных, но… — Никто — ответила Кенни. — Я… сама. Регистратор недоверчиво поджала губы, сняла телефонную трубку и набрала номер. — Шерил Маккензи выходит. Ее можно отпускать одну? Да… да. Хорошо. Поняла. Спасибо. Видимо, на том конце были достаточно убедительны, чтобы не спорить, но регистратор все равно смотрела с неодобрением. Кенни же проявляла больше интереса к убранству холла, чем к этой формальной возне. Здесь было слишком позитивно. Яркие, жизнеутверждающие цвета, дурацкие воодушевляющие надписи, омерзительно улыбающиеся лица. Будто не лечебница, а детский сад. Для следующего раза нужно будет присмотреть место посерьезнее. Прохладный и безлюдный морг подойдет идеально. Регистратор передала ее сумку с вещами. Кажется, теперь Кенни была свободна. — Надеюсь тебя здесь больше не увидеть, Маккензи, — это было самое оригинальное пожелание выздоровления и даже заслужило кивка на прощание. Кенни вернулась к скамье, присела и порылась в сумке. В основном здесь была одежда, под руку попалось какое-то философское чтиво, наверняка оказавшееся здесь с подачи Лорен. На дне сумки нащупывались смятые купюры и, наконец, телефон. Мобильник давно разрядился, наверняка еще в день прибытия, за все время нахождения здесь ни разу не поставленный на зарядку. Кенни многозначительно протянула его регистратору, и женщина, снова поджав губы, без лишних слов ткнула вилку в розетку. — Может быть, тебе такси вызвать? — учтиво поинтересовалась регистратор, окинув взглядом девушку, по виду намеревавшуюся простоять неподвижно, пока телефон не зарядится достаточно. Кенни качнула головой, и регистратор с очередным беспокойно-неодобрительным взглядом вернулась к делам. Ну и что теперь? Куда поехать? Чем заняться? Кому позвонить? Вариантов было немного, и ни один не привлекал. Не хотелось ничего. Не было сил даже бесцельно бродить или сидеть, ожидая неизвестно чего. Экран телефона моргнул, и Кенни забрала его, чтобы включить авиарежим. Пусть на все вопросы отвечает врач. Говорить не хотелось ни с кем. Она еще раз сунула руку в сумку почти по локоть, достала деньги, выгребла мелочь и тут же от нее избавилась, положив горсть в вазочку с конфетами. Сумку со всеми вещами бросила в мусорку у двери и вышла. Январское бесцветное небо гармонично дополняло общий унылый пейзаж. Вид пожелтевшей травы, грязных холмиков снега и голых деревьев заставил неприятно поежиться, и Кенни закуталась в старую куртку Эвана, которую родители любезно привезли, чтобы она не замерзла, когда выйдет. Инспекция карманов не дала результатов, зато из-за двери появился знакомый медбрат. — Выходишь? — осведомился он, окинув Кенни быстрым взглядом. Сунул в рот сигарету и прикурил. Достал еще одну и протянул ей. Подумал и отдал всю пачку. За сотку баксов сотрудник, имя которого она даже не потрудилась запомнить, снабжал сигаретами трижды в день. Наверное, хотел стрясти еще сто за возможность не слышать его голос, поэтому упорно делал вид, что не понимает намеков. Кенни глубоко затянулась, вкладывая в это действие несбыточную надежду на последний вдох, но тяжелая горечь табака даже не вызвала порыв закашляться. Ничего. Медбрат на этот раз допытываться не стал, видимо, догадался, что она действительно собирается покинуть это место. Иначе не отдал бы оставшиеся сигареты. — Подвезти тебя? — вместо этого поинтересовался он. — У меня час обеда, могу подбросить. — Я на такси. Кенни торопливо делала большие затяжки, словно соревновалась с невидимым соперником, кто докончит сигарету быстрее. Добралась почти до самого фильтра и с силой ткнула окурок в металл пепельницы над мусоркой. Выдохнула на входе, принеся в холл запах табака, и обнаружила, что регистратор куда-то отошла. Забрала телефон с двадцатью процентами, в последний раз задержала взгляд на стрелке неработающих часов и снова вышла на улицу. Лицо медбрата прояснилось, словно он намеревался сказать какие-то слащавые напутствия напоследок, но, встретив мрачный взгляд Кенни, стушевался и передумал. И только нежелание оставаться на месте заставило пойти вперед. Желание чего-то избежать часто превосходило стремление что-то получить. И здание из противного красно-рыжего кирпича, ставшее тюрьмой на некоторое время, вызывало явное желание убраться и не возвращаться никогда. Вывеска этого места гордо несла название «Центр психологического обслуживания Су-Фолс». Клиника диагностики и терапии. Пусть и лучшая в городе, но Южная Дакота — не самый богатый и наполненный жизнью штат. Однако идеальный, чтобы словить здесь рецидив и застрять на лечении. В следующий раз и правда стоит быть избирательнее и пытаться свести счеты с жизнью не только под воздействием порыва, что само по себе было удивительно, но и с расчетом на то, где придется лечиться в случае очередной неудачи. Например, в Лас-Вегасе. В зажиточной первоклассной клинике среди лудоманов. Наверняка не самая приятная компания, но лучше, чем здесь. Тотальное уныние вперемешку с напускным отвращающим позитивом. Как будто это способно хоть что-то изменить. Заставить неприязненно скривить губы — максимум при должной степени эмоционального побуждения. Но что-либо улучшить и как-то помочь — без шансов. Кенни некоторое время просто шла вперед, накинула капюшон и спрятала руки в карманах. Тело двигалось само, уже давно привыкшее действовать автономно. Поняло, что помощи ждать неоткуда, и не рассчитывало, что о нем позаботятся. Повезет, если не станут мешать и противиться, что периодически случалось с ней. Поесть, попить, сходить в туалет, поспать — удовлетворение этих базовых физических потребностей давно вызывало пытку и желание избавиться от этих тягот. И поразительно, что дурацкое тело не сдавалось, как бы его ни мучили, ни испытывали на прочность, оно продолжало требовать, просить о помощи, подавать явные сигналы того, что в нем все еще течет жизнь. А вот с ее поддержанием были явные и затянувшиеся трудности. Унылые пейзажи Су-Фолс лишь обостряли уныние и вызывали какую-то тоскливую скуку по дому. Глазу не хватало ярких красок, шума веселых голосов, хаотичного движения, что в совокупности было способно хотя бы поверхностно отвлечь. Здесь же царила тотальная, всепоглощающая серость. Кенни остановилась на перекрестке, присела у какого-то дерева прямо на землю. Хотела закурить, но поняла, что нет зажигалки, и спешно набрала Дженни, пока никто не успел позвонить первым. — Хочу вернуться, — сказала она, заслышав приветствие ассистентки. Непринужденное, будто ничего не произошло. — О, хорошо! — тотчас раздался веселый и полный энергии голос, обрадованный тем, что Маккензи хоть что-то хочет и вышла на связь. — Я все улажу. Документы? — У родителей, — Кенни поморщилась и прикусила фильтр. — Курьер, — без слов и лишних расспросов поняла Дженни. — Уверена, что отпустят? — А куда они денутся? — она хмыкнула в трубку. — Знают же, что не потянут меня. — Ага. Я все же позвоню на всякий случай. Что-нибудь еще? — Не-а, — немного подумав, произнесла Кенни и сбросила, вернув телефон в авиарежим во избежание нежеланных звонков. У Дженни было несколько уникальных качеств, делающих ее не только ценным ассистентом, но и на удивление приятным во взаимодействии человеком. По собственному желанию Кенни терпела ее на протяжении вот уже трех лет. Дольше всех. Абсолютный рекорд. Дженни шутила, что ей для полноты картины не хватает только диплома психиатра. Кенни же заверила, что займись ассистентка еще и ее лечением, это вызвало бы моментальную ненависть и необратимую неприязнь, перечеркивая все хорошее в девушке. Более чем устраивало, что сама Дженни терпела Маккензи и даже делала вполне правдоподобный вид, что такое партнерство приносит ей не только деньги, но и искреннюю радость. Она была активна, изворотлива, догадлива, обладала развитыми социальными навыками и большими голубыми глазами, что в сочетании наделяло завидным даром убеждения. Не приставала с расспросами, сама понимала, когда нужно проявить участие и прийти на помощь, а когда проигнорировать и сделать вид, что ничего не было. За три года Дженни хорошо изучила характер Маккензи и продолжала совершенствовать навыки взаимодействия с ней. Это было даже отчасти умилительно, и Кенни почти поверила, что дело не в деньгах. Хоть Дженни и утверждала, что Маккензи ничуть не проблемная, не капризная и не доставляет хлопот, только деньги могли заставить кого-либо так долго ее терпеть в непосредственной близости и на постоянной основе. Дженни закрывала множество бытовых вопросов, с которыми Кенни попросту не справлялась, но это действовало как услуга, а не помощь. Делегирование задач, которые слишком сложно выполнить самостоятельно. Конечно, без ассистентки жизнь была бы гораздо труднее, а излишние мучения были ни к чему, и значительная часть всего функционирования Маккензи, вплоть до жизнеобеспечения продуктами, лежала на ней. К тому же она была доверенным лицом, не раз вытаскивающим из передряг и приплачивающим кому следует. Но это не могло улучшить положение выше определенного уровня. Хоть и было лучше, чем ничего. Сносно. Дженни была полной противоположностью Маккензи, наделенная всем хорошим, чего была лишена Кенни, при полном отсутствии всех ее недостатков. Идеально для взаимовыгодного сотрудничества. Родители поначалу с неохотой отнеслись к тому, что заботой о дочери теперь будет заниматься бывшая танцовщица ненамного старше нее. Дженни попыталась использовать свое обаяние, но не вышло, и лишь постоянство их тандема могло хоть как-то убедить, что с ней Маккензи лучше, чем с кем-то другим или и вовсе одной. Потребность в никотине заставила подняться при виде прохожего с зажигалкой, и удовлетворенный горькими затяжками организм был готов к дальнейшим действиям. Проверив телефон, Кенни убедилась, что родители не стали возражать ее возвращению. Высланный ассистенткой билет назначал отправление на пять утра, и оставалось еще немало бессмысленных часов ожидания. Вызвав такси, Кенни всмотрелась в хмурое небо и пожалела, что нельзя телепортироваться отсюда прямо в кровать. На ближайшие часы она безнадежно застряла в этой безрадостной дыре. Когда приехало такси, на первый план вышло явное желание найти способ промотать время, поэтому таксисту было велено ехать к какому-нибудь бару на окраине. В салоне автомобиля было тепло, пахло цитрусовым ароматизатором, хотелось закрыть глаза и утонуть в небытие. Поездка закончилась слишком быстро, чтобы привыкнуть, но вылезать все равно пришлось с трудом и нежеланием. В такое время, когда на улице еще не стемнело, в баре было совсем немного людей. Кенни пришла прямо к стойке и, не снимая капюшон, заказала двойной виски. — Чистый и лучший, иначе придется за мной прибираться, если нахалтуришь, — предупредила Маккензи. Бармен заглянул под капюшон куртки, затем бросил многозначительный взгляд на наручные часы и хмыкнул: — Пять вечера, милая. — А я не спрашивала время, — отозвалась Кенни и сняла капюшон, надеясь собственным внешним видом наглядно доказать необходимость сейчас же выполнить заказ и налить. — Документы? Маккензи тяжело и демонстративно вздохнула, выудила телефон и показала бармену фотографию. — По фото не наливаем. — Послушай, папаша, я с таким трудом дотянула до двадцати одного явно не для того, чтобы выслушивать нотации, а свободно и беспрепятственно покупать себе выпивку. Ты понимаешь, что значит «беспрепятственно»? Она хотела добавить подробностей для большего драматизма, но решила, что в ее случае это только послужит противопоказанием и окончательно разубедит бармена. Тот еще раз пристально вгляделся в фотографию и снисходительно отвернулся к стеклянным полкам с разнообразными бутылками. Кенни еще раз тяжело вздохнула. Прикрыла глаза и не открывала, пока наполненный стакан не стукнул по стойке. Проглотив виски практически залпом, тут же заказала еще, чем заслужила откровенно удивленный взгляд бармена. Нашарила в кармане сотку и демонстративно придвинула к нему. — Поставь будильник на два часа ночи. Разбудишь и закажешь такси до аэропорта. Понял? Бармен перевел взгляд с ее лица на купюру и согласно кивнул. Кенни взяла стакан, пересела на место в углу, где было темно, спокойно и можно было прислониться к стене, пить с закрытыми глазами и ждать, когда все это закончится. Она заплатила наперед, и это убедило бармена не задавать лишних вопросов и не сомневаться в подлинности документов на фотографии. Он принялся делать свое дело, следить, чтобы стакан не пустел, а девушка у стены не проспала. Разумеется, напиваться перед возвращением было заведомо плохой идеей. Даже Дженни бы этого не одобрила, всерьез опасаясь, что Маккензи может опоздать, и в срочном порядке намерилась примчаться сюда, чтобы сопроводить. Да и нескончаемые попытки втолковать, что алкоголь категорически нельзя смешивать с лекарствами, остались провальными. Часов тягучего ожидания оставалось слишком много, чтобы вытерпеть их здесь, еще и с трезвым разумом. И если бы бармен знал хотя бы долю ее истории, то ни за что бы не налил. Если бы у Кенни был постоянный врач, ее бы не отпустили одну. И если бы родители не потеряли надежду, она бы не оказалась в этом баре. Но жизненный путь, представляющий не дорогу, а скользкий спуск без возможности за что-то уцепиться или замедлить падение, привел ее сюда. Хорошо, что тело принимало алкоголь за стоящую компенсацию. Должно же быть что-то положительное в сложившейся ситуации? Совсем скоро стало относительно хорошо. Разум приятно затуманился, приняв угощение в качестве компромисса. Кенни подложила мягкий капюшон под голову, устроилась удобнее и задремала. Сквозь дрему пробивались голоса прибывших с наступлением темноты посетителей. Звенело стекло, слышалась музыка, какие-то стуки, возня, смех. Пару раз ее кто-то трепал за плечо, наверняка спрашивая, все ли в порядке. А может, проверяя, дышит или уже нет. Кенни мычала что-то в ответ, особо настойчивым пыталась объяснить, что она ждет, когда бармен разбудит ее. В какой-то момент показалось, что пол сотрясается, точка опоры вибрирует, а потом мир и вовсе перевернулся набок, будто Кенни упала с барного стула, но удара не последовало, а вместо твердости под собой она ощутила, будто пространство начало сжимать со всех сторон… Стало трудно дышать, за удушьем последовали тошнота и рвота, но разум был слишком затуманен, чтобы прийти в себя. Все-таки бармен обманул и подлил бурду вместо отборного виски? Не может же так тошнить без причины… А потом трясти перестало. Мир снова расширился до исходных размеров. Некоторое время царила тишина, затем звуки вернулись. Какие-то неприятные, совсем не похожие на то, что слышалось в баре. Кажется, ее должны были разбудить… Но раз она все еще не проснулась, значит, время пока не наступило. До чего же долго тянется ожидание… Наконец слух начал различать нечто, похожее на попытки разбудить. Голова казалась неимоверно тяжелой, будто в череп залили свинца. Мысли тянулись жесткой резиной, а уставший мозг с большим трудом обрабатывал информацию. Звуки то становились громче, то совсем утихали, заставив усомниться, что не послышалось. Наверняка ее бы потрясли, чтобы разбудить, но тело больше не ощущало каких-либо прикосновений. Показалось даже, что ее уложили спать куда-то в подсобку. Что ж, оставалось верить в несметную посмертную силу и могущество мистера Франклина. Когда голос вернулся в следующий раз, закралось подозрение, что это не бармен. Слишком высокий тон, далекий, непонятный. Слова неразборчивые, раздавались будто из плохо настроенного радиоприемника. Опьянелый разум пытался пробудиться, чтобы разобраться, проверить, все ли в порядке, но слишком много было выпито, чтобы это так легко получилось. Все те, кто предупреждал о вреде смешивания лекарств с алкоголем, сейчас наверняка бы неодобрительно и глумливо наблюдали за ее тщетными и жалкими попытками вернуться в сознание. — Да заткнись ты уже! Через эхо голоса пробивались сдавленные всхлипы и какие-то невнятные стоны. — Не очнется она. — Но не могла же она просто… — Взять и умереть? — кто-то жестко засмеялся. — Поверь мне, могла, очень даже. Нам такую дозу кетамина скормили, что при ее дохлой комплекции, наоборот, будет удивительно, если соплячка выживет. Рыдания послышались лучше и ближе, становясь более реальными. Разум постепенно поднимался к поверхности со дна гулкого колодца. Кто-то говорил или плакал, а может, все вперемешку, и сознание цеплялось за звуки, пыталось ухватиться за эту веревку, тянущуюся куда-то вверх, к реальному миру. Тело не ощущало ни боли, ни тепла или холода, даже неясно, лежало оно или сидело. По ощущениям и вовсе парило в каком-то вакууме в полном отсутствии тактильных ощущений. И только звуки были связующей нитью между небытием и реальностью. Раздался металлический лязг, словно кто-то совсем рядом бил куском арматуры в гулком помещении. Удары отзвуками бились о стенки сознания, смешавшись с криками. — Да прекрати ты, твою мать! Хватит! — И не подумаю! — взвизгнули в ответ, рыдания стали еще более явными, и настойчивый лязг продолжился. — Да я тебе этой миской череп размозжу, если не перестанешь! — А ты дотянись сначала! Помогла бы лучше! Смотри! Смотри, она шевельнулась! Лязг прекратился, отдаваясь эхом еще некоторое время. — Это галлюцинации, — скептически возразил голос. — Нет, правда! Я видела, точно рукой шевельнула! Давай, просыпайся! Снова застучали металлом обо что-то, уже так явно, что не оставалось сомнений в реальности этих звуков. К ним добавился яростный рык или низкий крик, и сознание наконец добралось до поверхности. Кенни не помнила, когда еще с таким трудом открывала глаза. Было темно и жутко холодно, тело ломило так явно, что, казалось, ее избивали несколько часов. Вялое моргание не исправило ситуацию, а попытки восстановить события последних часов привели к тому, что Маккензи вообще не смогла вспомнить, что произошло. Последние воспоминания — больничная роба, яркие цвета палаты, запах табака и… все. — Хорошо, вижу, она пошевелилась. Довольна? Теперь-то перестанешь реветь? Кенни попыталась сфокусировать взгляд и нащупать хоть что-то, лишь бы получить больше информации о происходящем. Все удавалось плохо: глаза в полумраке видели лишь размытые очертания, руки налились тяжестью, а тело просто бессильно обмякло, как после наркоза, разум только встал на путь прояснения, рецепторы с трудом обрабатывали запоздало поступающие и слабые сигналы, исходящие из внешнего мира. Единственными ориентирами были холод, вызвавший постепенно нарастающую дрожь, непонятное состояние холодца и звук голоса. Последнее было самым реальным и достоверным, и после некоторых размышлений стало понятно, что говорили девушки или женщины. — Ты меня слышишь? Говорить можешь? Скажи что-нибудь. Кенни попыталась пошевелить губами, но их будто обкололи анестетиком и склеили. Такими же ощущались и пальцы. Но плоскость под спиной определенно давала судить, что она лежит на чем-то твердом и холодном. На некоторое время все затихло. Голоса исчезли, но все остальное ощущалось четче. Твердый холодный пол, наклоненный мир, зябкость и дрожь. В какой-то момент она перешла в сотрясание от холода, и тогда голос вернулся. — Прости, ничем помочь не сможем. Это нужно пережить. Скоро станет лучше. Скоро станет лучше… Какое значение имело понятие «скоро» в этом мире, лишающем ее возможности увидеть, издать звук или пошевелиться? Зачем это было нужно? Понятие времени перестало существовать, все стало таким неважным, незначительным, и только сотрясания и обрывки звуков возвращались время от времени. И когда тело сумело хоть немного отогреться, используя неведомые запасы ресурсов, удалось снова открыть глаза. На этот раз полноценно. Голова все еще гудела, кости ломило, жутко хотелось пить, и жажда стала явным признаком того, что организм заявил о своей прежней функциональности. Пусть не полноценной, процентов десять максимум, потому как пошевелиться все еще казалось невозможным. Но все-таки живой. Маккензи и не надеялась подняться, поэтому сперва отлепила окоченевшую щеку от пола и попыталась враскачку перевернуться на спину. Лопатки уперлись в камень. Кончики пальцев ощупывали шершавую поверхность, глаза привыкали к мраку. Находили проблески света, пробивавшегося сквозь какие-то щели. — Эй, Альма, — позвал голос, — Альма проснись! Раздался ужасно громкий металлический грохот, заставивший содрогнуться и болезненно поморщиться. Шквал звуков обрушился так внезапно и оглушающе, что показалось настоящей пыткой. — Чего тебе? Ох дерьмо… — Да! Она перевернулась! — Сама заметила. Эй, дохлячка, я вижу, как ты моргаешь! Да-да, ты, из нас последняя осталась неопознанной. Как тебя зовут? Кенни прищурилась. Фигура пришла в движение, подавая какие-то явные сигналы. Сфокусировав взгляд, стало понятно, что она машет рукой. Голос совершенно точно принадлежал девушке. — Давай расшевеливайся и начинай содействовать. Пора трудиться ради общего блага. Если ты до сих пор самостоятельно не доперла, что происходит, я, так уж и быть, по доброте душевной облегчу твои потуги. Проснись и пой, кобылка. Надеюсь, ты любишь боль и страдания. Поздравляю с похищением.