чернила в янтаре

в спешке, жгущейся агрессии и детской обиде он сбегает. громко хлопает дверью за своей спиной, царапает подошвами кроссовок мрамор общего коридора на этаже, а потом срывается на бег до лифта. из лифта по вестибюлю до парадного входа-выхода проносится словно ураган. и прыгает в только высадившую пассажира машину, надрывно указывает адрес и буквально вжимается в спинку сидения. насупливается, трясется от негодования и дергает коленками в нетерпении. в квартире на тридцать третьем в панорамном окне подрагивает широкий черный силуэт. и, кажется, где-то все-таки лопается стекло. хуайсан долбит стопой по двери салона, просто потому что ему хочется. ему нужно. и плевать он хотел на манеры свои, годами воспитываемые старшим братиком. пошел он, знаете куда, со своими завышенными стандартами. вот пусть идет и ищет себе другого наследника, если он так не устраивает. хуайсан не виноват, что в их семейном торгово-транспортировочном бизнесе ему интересно не то, как оформлять заказы и вести дела, а как выцепить из всех тех тонн брендового шмотья, что они возят, что-нибудь для своей томной и одержимой душонки. он дергает ногой по дверной раме повторно и отступает назад сразу же, как слышит щелчок замка. в открывшем проеме показывается сначала взъерошенная голова, а потом и весь, всклокоченный и, очевидно, распаленный усердием лучший друг. — усянь-гэ, — хуайсан хнычет и круглит свои и без того огромные просящие глаза. и заботливая рука затягивает его внутрь. вэй ин обнимает друга за плечи, пока они бредут в единственный кабинет с горящим светом, тыкает пальцем свободной руки в мягкий бок и намеренно качает их притершиеся тела из стороны в сторону. хуайсана, в принципе, разбалтывать особо никогда не требуется, но тут он удивительно долго молчит и только глухо, очень грустно так, дышит. — хей, — очередной тычок, — чего случилось-то? усянь вынуждает их вдвоем увалиться на гостевой диван и расслабленно выдыхает, будто впервые по-настоящему освободившись за сегодня. хуайсан под боком у него обреченно стонет и обмякает. он открывает рот, захлопывает, открывает. и, буквально, выглядит как напившаяся до помутнения рассудка рыба. усянь изо всех сил старается не смеяться, упорно сохраняет обеспокоенное (ни в коем случае не смешливое) лицо и весь обращается во внимание. и тут разражается гром. — набей мне ту, что мы обсуждали две недели назад. сейчас. — он не смотрит на застывшего непритворно (вот здесь совсем) усяня сбоку, упорно не смотрит. — пожалуйста?.. — и поднимает свои игрушечные, почти слезящиеся то ли от злости, то ли от решительности, то ли потому что просто это его вечно мокрые глаза. усянь выдыхает снова. ошарашенно, безысходно, громко. — уверен? — с дивана он уже встает и подходит к рабочему столу. — на сто один, — упрямо кивая, хуайсан встает с мягкой софы следом и перемещается на кушетку. в квартиру на тридцать третьем он заваливается спустя сутки, если не больше. когда он вступает за порог, по глазам ударяет какая-то искусственная чистота и удушливая пустота. безжизненность огромного, кажется, даже необъятного пространства. хуайсан стягивает обувь с пяток носками, небрежно пинает их в дальний угол прихожей. просто так. он даже не знает, чего ждал от своего возвращения. не оглядываясь по сторонам, младший хозяин двигается по коридору в ванную, но так и застывает на месте, стоит поравняться с открытой гостиной. солнечный свет, беспрепятственно проникающийся сквозь огромные окна, заливает комнату золотом. на секунду хуайсан любуется этим явлением драгоценности. а потом сталкивается глазами со взглядом старшего брата, вальяжно восседающего в своем черном бархатном кресле. его ноги широко расставлены, обтянутые одними домашними штанами. и хуайсан не понаслышке знает, какие литые мышцы скрываются под никчемной тканью. пальцы одной руки свешиваются с подлокотника и покачиваются, переливаясь, по воздуху. кулаком другой же мужчина подпирает подбородок. рассматривая брата, хуайсан не замечает, как сглатывает. в горле пустыня разворачивается, жжется нещадно, но любое движение сейчас он старается минимизировать, потому что знает, что здесь и сейчас (да всегда, если дело касается его брата) хуайсан является мелким нашкодившим котенком, отчитывающимся перед главой негласного прайда. не сглатывать не получается. хуайсан не выдерживает темный, глубокий, острый взгляд мужчины на другом конце комнаты, и сбегает глазами ниже. и мысленно завязывает на шее петлю. на губах минцзюэ играет очень. очень недобрая усмешка. ниже взгляд хуайсан, как все-таки чему-то научившийся за свою скудную жизнь парень не опускает. — где ты был? а? хуайсан отключается на какое-то мгновение и упускает тот момент, когда нужно включить слух. губы, на которые он пялит бесстыдно и, честно говоря, обычно, двигаются. блять. он что-то сказал. хуайсан предпочитает сделать вид, что растворился, нежели попытаться двинуть своим онемевшим языком. и так, и так — хреново. и он все-таки молчит. минцзюэ хмурится. нарочито небрежно болтающие в воздухе пальцы сжимаются в кулак. а усмешка все еще не смазывается с его благородного лица. нечестно. и пока хуайсан пытается пожаловаться на несправедливость этой жизни и снова отвлекается на свои виртуальные мозговые программы, минцзюэ ждет. ждет недолго, потому что знает брата слишком хорошо. — я спросил, где ты был, хуайсан? — гремит словно молния в май над безлюдным полем. теперь хмурится и младший. хуайсан складывает руки на груди, трясет головой, смахивая навалившиеся на лицо пряди волос, и гордо задирает подбородок. — не твое дело, — он делает все возможное, чтобы его пересохшие связки звучали уверенно, и надеется, что у него получается с достоинством развернуться и зашагать дальше. только вот старший брат, похоже, все еще желает услышать ответ на свой вопрос. и оказывается подле хуайсана за считаные секунды. тот не успевает среагировать, как уже оказывается пригвозжден к стене крепким телом. большие шершавые пальцы цепляются за его челюсть и задирают вверх. — смотри мне в глаза и отвечай, хуайсан, — усмешка смешивается с требовательностью приказа на ясном мужском лице, — где. ты. был? — еще чуть-чуть, и минцзюэ мило оскалится над этим котенком в своих руках, сожмет посильнее лапу и раздавит какую-нибудь кость. хуайсану хочется заорать, пнуть его, пережать руками эти бицепсы в ответ и крепко вонзиться ногтями в кожу. ему хочется выплюнуть брату в лицо все, просто все, что накопилось. но с чего начать, он никогда не придумает. хуайсану хочется обвить ядовитыми лианами-конечностями мощную шею и задушить. сделать то же самое, что сам минцзюэ делает с ним каждый божий день одним своим присутствием в его жизни, доме, спальне. но все, что хуайсан может и делает, — это стонет. протяжно и громко. ведь больно! спина хлопается о стену грубой мужицкой силой, особенно чувствительная, уже травмированная, нежная. хуайсан слабо дергается, стонет от пронзающей боли, и не замечает, какое неподдельное беспокойство заполняет зрачки мужчины над ним. дрожит, колюче стонет от бессилия и сжимает зубы, не желая больше демонстрировать свою слабость пред ним. он упирается ладонями в грудь, твердую, голую, лоснящуюся золотом и мягким, врожденным шоколадным загаром. толкает со всей оставшейся в раненом теле энергией. — да какая тебе разница, дагэ! — кожа под ладонями обжигающе горячая, но хуайсан настойчиво в нее давит, отстраняет подальше. и минцзюэ даже делает маленький шаг назад, отталкивая их от стены, но не преуменьшая расстояние между телами. — какая мне? — бровь изгибается насмешливо; широкие ладони накрывают теплом поясницу. младший нэ все еще предпринимает попытки разорвать телесный контакт и сбежать топиться. спину жжет и, ах, больно-то как! хуайсан прикрывает глаза, чтобы вместе с втянувшимся в легкие кислородом, мысленно умолить свои лопатки и плечи не расщепиться. — смотри, — минцзюэ шипит, снова дергая сжатый в пальцах подбородок. и хуайсан не может не подчиниться. распахивает ресницы и не моргает. — все, что тебя касается, мое дело. — и с каждым словом сжимает пальцы сильнее. руки же его, властные, собственнические, поднимаются с поясницы выше, проезжаясь по позвоночнику, едва касаются лопаток. и хуайсан кричит. — не надо! не трогай! — и стонет, почти плача, оседая в неожиданно дрогнувших, но не ослабевших нисколько, объятиях. — больнооо… и словно жалкий котенок хлюпает носом. блять. — какого хрена? — минцзюэ дергается, подтягивая хрупкое тело в своих руках, и шипит сквозь зубы, — что за?.. от боли, жалящей, расползающейся по всей спине словно медленнодействующий яд, ноги его не слушаются, хуайсан хнычет и хватается за предплечья брата. тонкие фарфоровые пальцы ярко контрастируют с темной кожей. хуайсан смотрит вниз, на свои маленькие ладони на этих кровью и потом, уперто вылепленных мужчиной мускулах, и ненавидит себя за то, что любуется. хуайсан злится от того, как каждый раз легко ему поддается. злится и сжимает фаланги, и короткие ногти впиваются в кожу так глубоко, что заставляют минцзюэ над ним зарычать. в отместку (или во спасение) минцзюэ подкидывает слабовольное тело младшего вверх, перехватывает за ягодицы, полностью накрывая округлые полушария своими кистями. изо рта хуайсана вырывается несдержанный визг и прежде, чем он успевает понять что-либо, его руки уже лежат на широких плечах, переливающихся солнечным лоском, изгибающихся рельефом так хорошо, что не царапнуть ногтями по гладкой, упругой коже просто непозволительно. хуайсан скребется пальцами о дельтовидные мышцы и шипит. ему все еще больно: начиная с шеи и утопая вниз вдоль позвоночника, он все еще чувствует удушающее жжение. и его все еще бесит: бесит брат, который сгребает в охапку его маленькую задницу, смакует момент господства и ухмыляется, словно обожравшийся сметаны кот. однако в его глазах хуайсан видит все то же беспокойство, все ту же настороженность и все тот же упрек. хуайсан закусывает губу. ему ничего не остается, кроме как шипеть обозленно, отчаянно дергаясь и очевидно понимая, что никуда не денется. не сбежит. от этого зверя никто не сбежит. по всей стране корпорацию нэ знают и боятся. потому что нэ минцзюэ действительно необыгрываемый король шахматной доски, когда на кон стоит его транспортировка, его расчет, его сделка. он не промахивается, вычисляя вороватых крыс; не ошибается, выбирая соратников; не попадается на черном, даже если и проворачивает нечто подобное. нэ минцзюэ боятся и уважают. уважают за то, что все его решения всегда обоснованные, холодные, справедливые. уважают за его молчаливо непоколебимую мощь, которой пронизан весь его стан. уважают за истинную власть и явственную гордость, на поле боя с которой тяжело сравниться даже самым отважным и изощренным шахматистам. нэ минцзюэ заслужил все то, что имеет. бесспорно. собственной кровью, буквально пролитой на самых грязных улицах; потом, оставленным в подвалах, спортзалах, бетонных коробках-рингах; слезами, давно впитавшимися в черно-золотые одежды, много лет назад. и хуайсан знает. он знает брата, как никто другой. знает с малых лет и любит столько же, сколько знает. он не боится брата, он ему верит. доверяет всего себя, кажется, с того самого мгновения, как младенцем впервые побывал у него на руках. доверяет всецело, искренне, не требуя ничего взамен. и, блять, как же он ненавидит себя за это. и брата за то, что тот все знает. и делает то же самое. а никто, блять, не просил. хуайсан пытается. по-настоящему. он пытается поступить правильно: избавить брата от себя и себя от брата. от позолоченных цепей, которыми они негласно обмотали свои безымянные пальцы. а когда, он уже и не вспомнит совсем. дергается, все еще совершая жалкие потуги с целью побега, скрежещет ровными рядами зубов и приподнимается, держась за твердые плечи. чужие ладони уверенным движением опускают его обратно вниз, а потом минцзюэ вжимает его тело в свою грудную клетку и пару раз крепко сминает ягодицы своими горстями, нарочно проезжаясь пальцами по расщелине. — куда собрался? — он почти поет в лицо брата, самодовольно, но смотрит внимательно за страдальчески исказившимся родным лицом. в ответ хуайсан лишь клацает зубами и жмурится. — да что с тобой такое? — наконец не выдерживает, беспокойный, заботливый, мать его. минцзюэ — эта чертова машина убийства одним взглядом, одним щелчком пальцев, одним клыком, показавшимся из-за губ, — свирепо-взволнованно и резко опускает брата на дрожащие ноги, разворачивает спиной к себе и подхватывает под животом, вынуждая хуайсана упасть вперед и ухватиться обеими ладонями о стену. он почти впечатывается в нее лицом и охает, когда чувствует ветерок на потревоженной ранее коже. минцзюэ не церемонится. свободной рукой задирает свободную футболку на брате вверх и цепенеет. этого мужчину, этого непобедимого воина черно-белой доски, только что сделал его собственный младший брат. хуайсан. о этот… — блять, — срывается с губ хриплое, ошарашенное. и отскакивает от стен пугающе многократным эхо. хуайсан сцепляет веки поверх внезапно сузившихся светло-карих глаз и ждет ножа. на минцзюэ же с двух его лопаточных крылышек смотрят прямо два блестящих янтарных глаза. их обрамляет канва черных пушистых ресниц, капелек-пятен поменьше и волнующихся черно-белых побольше. мягкие брови, переливающая оттенками всех самых изысканных металлов шерсть, розовые ушные впадины — все это собирается в живой портрет дикой, неприрученной кошки, так напоминающей ему младшего сейчас. воздух с шумом залетает в нос и выдувается мгновенно. минцзюэ неосознанно толкается пальцами на животе брата, заставляя того жалобно пискнуть. он смотрит. все еще неотрывно скользит темнеющими глазами по изогнутой спине, открывшей его взору прекрасное создание. снежный барс. и как он вообще решился на такое? по большому счету, сейчас минцзюэ плевать. он пытается отреагировать и не может. все еще любуется хитрыми, чистыми янтарными камнями, глядящими в самую душу, и сглатывает слюну, когда наблюдает за тем, как игриво подергивается вытатуированное животное ушко сзади трепыхающихся плеч. кадык дергается снова, когда хуайсан стонет. тот чувствует, кожей уже запечатлевает этот горячий, раскаленный, голодный взгляд, и не может удержать за сжатыми челюстями предательский звук. пальцы на животе неожиданно дергаются снова и начинают медленно поглаживать нежную кожу, и хуайсан решает послать все свои бессмысленные, абсолютно бессмысленные, принципы к черту и стонет вновь. он запрокидывает голову назад, опираясь ладонями о стену устойчивее, и ловит взгляд брата точно тогда, когда тот толкается пахом в выставленную для него задницу и буквально заставляет хуайсана поперхнуться. какой же он все-таки огромный. и как же его, блять, хочется. в себе. сейчас. хуайсан скулит, толкается на упирающийся ему точь меж ягодиц вставший член, трется сквозь слои гребанной ткани, и когда снова находит в себе силы сфокусироваться на глазах… он видит затопивший всю радужку зрачок, голодный и яростный, и спина, трещащая, томленая, сама по себе изгибается сильнее. шершавые подушечки на голом животе трясутся, почти царапают тонкую кожу, и минцзюэ размашисто качает бедрами вперед, усиливая трение, и сдирает с губ дребезжащий стон. а потом резко подтягивает стройное тело вертикально вверх и разворачивает лицом к себе, остервенело вгрызаясь в распахнувшийся с удивленным «ох» рот. футболка слетает с хрустального тела, проскальзывая по задранным вверх рукам, почти не касаясь кожи. минцзюэ держит его запястья одной пятерней, другой нагревая и без того горячую во всех местах, где ее касаются, кожу поясницы. хуайсан прикусывает чужой язык в своем рту, лижет и так же агрессивно бьется о зубы. его руки оказываются на гористых плечах, ноги оборачиваются вокруг талии, когда минцзюэ снова поднимает его над полом, словно он почти ничего не весит. словно он все тот же младенец в пеленке на руках у старшего сына нэ. — что же творишь? — между касаниями губ, в перерывах в борьбе, минцзюэ выдыхает сипло, приглушенно, — что же ты со мной делаешь… — и грубо хватается зубами за нижнюю губу, тянет, прокусывает до алых капель, которые они смешивают со слюной, еще плотнее прижимаясь ртами. минцзюэ глотает сладкие вскрики, будто это его единственная любимая конфета шипит на языке, обводит языком небо, толкается за щеку и мычит, стоит хуайсану втянуть их в себя, обнажая острые скулы и захватывая бесцеремонный язык в ловушку. минцзюэ на то лишь гнусаво мурчит. огромные ладони сжимают круглые ягодицы и несколько пальцев падают в расщелину, начинают поглаживать сквозь ткань джинс. хуайсан дергается и стонет, в отместку перемещает изящные фаланги на толстую мужскую шею, обхватывая ее настолько широко, насколько возможно. и этого все еще недостаточно. тонкие и длинные пальцы фиксируются на пульсирующих жилах, хуайсан почти слышит каждое биение сумасшедше огромного сердца мужчины в своих руках, и слегка давит. достаточно, чтобы еще больше приблизиться к чистым ударам жизни брата и совсем пасть перед его всепоглощающей силой. как всегда. на лице старшего расцветает загадочная ухмылка. он думает недолго, прежде чем развернуться и пройти с драгоценной ношей несколько шагов, и опустить ее на широкую мраморную столешницу консоли под зеркалом в вычурной, ослепительно дорогой раме — подарок страшащихся, что с них взять. хуайсан чертыхается, ощущая под ягодницами холодящий камень, поеживается и почти дергается назад, ударяясь о зеркальную поверхность, но заботливо подложенная рука не дает отклониться до конца. — дагэ, — не говорит, не шепчет, лишь выдыхает сопливо, обреченно, нежно, и в порыве отрывает руку от шеи, касаясь напряженной щеки. беспробудные черные глаза все еще не мигая смотрят на него, пожирают, и хуайсан лишь сильнее заводится, елозит задницей по столешнице и большим пальцем сначала гладит, а потом и царапает мужскую щеку. минцзюэ толкается навстречу шаловливым пальцам и рычит. его руки, до того покоившиеся по сторонам от мягких бедер, утопая в мраморе, едва ли не растапливая его огнем пылающей кожи кистей, хватаются за пояс, щелкают кнопкой, трещат молнией. и в один момент минцзюэ приподнимает маленькое тело одной левой, другой же сдирает с него джинсы с бельем, и хуайсан красуется перед ним своим истинным великолепием. своей божественной, женственно-нежной красотой, будто ввитой в него любовной лозой по приказу самой нюйвы. по голове будто молнией ударяют проницательные глаза барса с доселе нетронутой, почти невинной спины… и минцзюэ скалится, громко выдыхает сквозь зубы и сжимает руки в кулаки. отходит на шаг, чтобы рассмотреть получше. хуайсан выгибается и мычит, закатывает глаза и призывно раздвигает ноги. длинные ресницы его дрожат от нетерпения, блестят росинками слез боли и предвкушения. желания. он видит, знает, как брат смотрит на него. всегда. и ощущает себя одновременно изящной ланью и обольстительной львицей, раскрывается под чернильным взглядом еще. слегка приподнимая веки, обнажая нуждающиеся, огромные миндалины, хуайсан стреляет взглядом на рельефный пресс, на шесть ярко очерченных кубика, острые линии, разрезающие переливающимся солнцем, будто уже смазанные топленым маслом. облизывается. и скользит ниже, по выпирающим косым мышцам, упирающимся в пояс низко посаженных штанов, и с мурчанием подмечает вставший член, нескрываемый ничтожной прослойкой. глаза сами возвращаются на лицо брата. хуайсан не сдерживается, мурчит громче, его собственный член дергается и ударяется по животу, стоит встретить на себе внимательный, строгий, голодный взгляд. и прикусывает губу, откидываясь на теперь раскаленном мраморе. минцзюэ ухмыляется, а пальцы его сжимаются в кулаки; вздутые вены едва ли не распарывают кожу от напряжения. этот мужчина, будто созданный для того, чтобы брать, топтать, уничтожать, завоевывать. стоит, спустившийся с пьедестала, словно утопленник, поддавшийся белоснежности плоти — той, что на расстоянии вытянутой руки. дьявол, как же давно и глубоко он в ней похоронен. в неожиданно распахнувшееся окно врывается сладкий порыв ветра, он путается в длинных волосах мужчины, растрясывает их и лижет нахмурившееся лицо. светлая же кожа младшего покрывается мурашками, подрагивает, и минцзюэ задушенно хрипит. он сбрасывает штаны, переступает ногами и нависает над хуайсаном. и тот реагирует мгновенно, оборачивает руки вокруг шеи и упирается лбом в чужой, смотрит не мигая. — дагэ, — говорит мягко, но голос его дрожит, — только не сдерживайся. и минцзюэ утробно рычит, набрасывается на давно подставленную его ласкам шею. вгрызается в тонкую кожу, всасывает в рот, метит. его пальцы впиваются в мягкие бока, оставляя синяки, но так только лучше. сильнее. — какой же ты, — он буквально кромсает горячую плоть, глотает бурлящую кровь с потом и дергает хуайсана на себя. он широко расставляет ноги, чтобы удерживать на весу чужие бедра, кусает выступающие ключицы и оставляет поверх извиняющиеся поцелуи. хуайсан кричит, путаясь ладонями в длинных волосах, сворачивает их узлами вокруг костяшек и прижимается грудью. его губы дрожат, немеют от кипящего кислорода, и хуайсан пропускает тот момент, когда на язык ложатся толстые пальцы. пыхтя, он засасывает их так глубоко, как может, вылизывает так, что из уголков саднящих губ вытекает слюна. член дергается от осознания того, насколько же, наверное, он все-таки грязен сейчас. а минцзюэ даже отрывается, чтобы полюбоваться. и наклоняется снова, слизывая с подбородка слюну, поцелуями добирается до трепещущего уха и хрипит в самую раковину: — умница, — и вытаскивает пальцы с пошлым хлюпом, тут же опуская ладонь вниз и толкаясь в раскрывающееся кольцо сразу двумя. он расставляет пальцы внутри, сдвигает и скребется пальцами о стенки. хуайсан дрожит, понимая, как чертовски хорошо брат знает его. как же… — о-ох, дааа, — хуайсан мычит, весь вскидывается и неосознанно толкается задницей навстречу трахающим его фалангам. еще сильнее. минцзюэ улыбается. вытягивает пальцы почти полностью и загоняет с силой обратно, яростно толкается по тому самому сгустку удовольствия из-за которого тело в его руках трепыхается как лист, готовый порваться. улыбка превращается в оскал, стоит хуайсану сильнее сжать его волосы в кулаках, дернуть на себя и впечататься губами в губы. он кусает его, стонет в самую глотку и насаживается на руку, принимает в себя уже три. минцзюэ съедает его с довольствием, с яростью, трахает пальцами и мурлычет от хватки на затылке. дикий. — давай, — выдыхает еле слышно, подталкивает, жадно дергаясь тазом вниз. и минцзюэ заталкивает в него четыре, раскрывает цветком изнутри, мимолетно поглаживает мягкие стенки. хуайсан цепляется за его нижнюю губу, втягивает в рот и отпускает резко, со шлепком. запрокидывает голову назад и стонет, захлебываясь в боли и наслаждении. ногти нарочно царапают по ободку набухшего кольца, когда минцзюэ вынимает из него пальцы. неспособный сдерживаться. он сгребает в охапку круглые ягодицы, подкидывает вверх, выпрямляясь, и насаживает на свой член. хуайсан успевает лишь покрепче запутаться в густых прядях и закричать. минцзюэ гладит его по пояснице и не двигается. по позвоночнику пробегает ток, хуайсан вспоминает про свою запекающуюся татуировку и задыхается. самостоятельно подтягивается вверх и падает вниз, принимает по самое основание. и глазные яблоки закатываются в жгучем удовлетворении. минцзюэ стискивает пальцы на упругой коже, рычит и дергает бедрами вверх, вонзаясь в растянутый вход. и начинает двигаться. размашисто, резко проникает с каждым разом все глубже, и хуайсану так хочется опустить руку на живот, коснуться пальчиками головки, выпирающей изнутри бугорком. тело сотрясается от вспышек, от так долго томимого в котле удовольствия. как давно они не трахались? неделю? две? сколько времени брат оставил в стенах офиса, в командировках? хуайсан кричит от того, как хорошо. как хорошо, наконец, осмелиться наступить ему на глотку. немного прижать к земле. как хорошо, наконец, растоптать своей маленькой ступней чужую черную королеву на белой клетке. как хорошо. хорошохорошо забрать его себе, полностью, заглотить, принять. накрыть крохотным собой и низвергнуть. хуайсан дерет захваченного мужчину за волосы, проезжается членом по каменному животу и размазывает предэякулят. толстый, венистый член буквально вспарывает его изнутри. он сжимается вокруг него, специально, чтобы саднило. что драло до зубного скрежета. и хрустит позвонками, выгибаясь сломанной кошкой. его ноги содрогаются в редких конвульсиях, разъезжают в стороны; минцзюэ подхватывает их под коленями и толкается под новым углом. изо рта хуайсана вырывается жалкий скулеж. он чувствует, как по спине течет соленый пот, обжигает свежие цветные узоры, кусает кожу. на краю сознания хуайсан вытягивает одну руку из кнута, в которые завернул густую копну, и впивается ногтями в спину. красные царапины полосуют кожу, и хуайсан кусает дернувшийся кадык, сдерживая вскрик, когда яйца шлепаются о ягодицы с особенной силой. и сильные руки закидывают его ноги на плечи. — о боже, — хуайсан цепляется за шею, оборачивается вокруг нее смертельным замком и захлебывается в слезах, — хорошо, да-агэ-э, по-ожал… минцзюэ ускоряется. свирепый, жадный, до хруста стискивает в ладонях бока, толкается бедрами вверх. неистово. его член почти не выходит из растянутого прохода, вгоняется обратно, снова и снова. он дышит громко, еще крепче вдавливая пальцы, и клацает зубами по мочке уха. хуайсан дергается в его руках, сворачивается складкой, и сам себе перекрывает всякий кислород. минцзюэ не думает — делает. накрывает его рот, и они не целуются. обмениваются глухими стонами, ничтожными остатками воздуха с привкусом соли. душа будто отделяется от тела — хуайсан его совсем не чувствует. перед глазами не то белое, не то черное, не то золотое. из уголков вытекают слезы, застывают на розовых щеках. чужие руки направляют его, нанизывают на пульсирующий длинный ствол, и он действительно чувствует головку, натягивающую кожу внизу живота, и скусывает ухмылку очевидно ощутившего то же самое брата. тот растягивает губы шире и хрипит в распахнутый рот. — такой прекрасный, — его голос низкий, тягучий, заставляет дрожать отчаяннее, — хуайсан, такой красивый, — он замедляется, пока говорит, и едва отстраняется, накрывая грубыми пальцами то самое место на животе, где с каждым мощным движением бедер может почувствовать себя. — так хорошо принимаешь меня, мой… хуайсан распадается на осколки, дурно поблескивающие радугой в рассветном солнце, и, кажется, рыдает так сильно, что глохнет. так хорошо. последнее, что он помнит, это, как воет брат в его подбородок и как его клыки врезаются в кожу. совсем не больно. и с каким гневным счастьем изнутри захлестывает тепло. в следующий раз, когда хуайсан просыпается, то находит на кровати огромный веер с очевидно выполненной на заказ росписью. на растрепанного, покрасневшего и все еще сонного младшего нэ смотрят два глубоких янтарных глаза в обрамлении едва ли не настоящей пятнистой черно-белой шерсти. он охает, прикрывая пылающее лицо ладонью. автоматическая система передачи аудиосообщений произносит довольным (ну точно же, обожравшимся) голосом хозяина: — найди ему местечко. я вечером оценю. хуайсан слышит эту гребанную родную ухмылку и со стоном откидывается обратно на простыни.