Наяву

[Суббота; 11.26.2022 10:30 AM] Даниель опять проснулся от смеха и первым делом свесил руку с кровати, пытаясь нащупать блокнот, чтобы записать свой сон. Его сны всегда любезно демонстрировали широчайший спектр локаций и обеспечивали невероятную гамму эмоций: от любовного томления до истерического хохота. К кровати подбежала Эмили, которую он звал исключительно Мими, и положила морду прямо на раскрытый блокнот. — Подожди, девочка, я быстро. — Он потрепал её за ухом, и Мими послушно улеглась рядом. В этот раз было что-то про летний день в Обераммергау, когда захватившая всю Европу жара была бессильна перед горным альпийским воздухом этой деревни. Даниель чувствовал, как в меру тёплый ветер шевелит его отросшие чуть длиннее, чем обычно, пряди и пытался рассмотреть детали фресок на домах, но с Этталерштрассе открывался такой захватывающий дух вид на Кофель, что творение природы выигрывало это сражение за его внимание с разгромным счётом. Почему-то он совершенно не испугался, когда над его ухом раздался тихий голос, как будто в этом сновидении он уже знал, что находится там не один. Не удивился он и тому, что голос говорил с ним по-английски — после целого дня немецкого это ощущалось одновременно как глоток прохладного апфельшоле и очень приятное прикосновение к уставшему от постоянного поиска слов затылку. Впрочем, прикосновение тоже было, очень явственное и очень привычное. — Hans will come join me, rejoices Lies. If he comes by way of Oberammergau or by way of Unterammergau, or if at all he comes, that is not sure! — сказал со смехом голос, совсем чуть-чуть запнувшись на названиях двух деревень. — Как думаешь, они знают, насколько двусмысленна их самая известная скороговорка? — Вряд ли, её мне тут каждая старушка в мехах и бриллиантах, каждый булочник и ребёнок, который ещё и ходить не научился, цитировали с самым серьёзным видом, так что… — И ты запомнил?.. — Что? — Как она звучит на немецком. — Только не говори мне, что тебя всё ещё… — Даниель улыбнулся и хотел повернуться, но его обхватили руки, а голос произнёс куда-то в выступающие позвонки: — Ты сам виноват, что твоё немецкое произношение — это самое сексуальное, что существует на планете. — Я думал, это мои руки. — У каждого моего органа восприятия свои фавориты. Моим слуховым клеткам твои руки безразличны. — Я оскорблён и обижен! — Нет. — И правда, нет. — Даниель чуть повернул голову направо и проговорил: — Heut' kommt der Hans zu mir, freut sich die Lies. Ob er aber über Oberammergau, oder aber über Unterammergau, oder aber überhaupt nicht kommt, das ist net g'wiß! — почти мгновенно стало понятно, что он произвёл впечатление не только на слух. Он поднёс к губам одну из обнимающих его рук и поцеловал выступающие костяшки пальцев, заметив про себя, что эта кисть уже не выглядит так, будто принадлежит скелету. Проходящая мимо старушка с сумкой Гуччи хмыкнула, но от комментариев воздержалась. Они синхронно помахали ей и сказали: — Grüß Gott! — в ответ она кивнула и прибавила скорости. Старушки здесь все как на подбор были энергичные. — Я, конечно, могу стоять посреди этой улицы хоть целую вечность, мужественно прикрывая собой твоё воодушевление то ли мной, то ли Хансом… — По-моему, его звали Йенс. — Кого? — А ты разве говоришь не о том человеке, который вчера объяснял нам дорогу? — Нет. Я даже не запомнил, что он представился. — Ой. — Смущения в этом коротком междометии с лихвой хватило бы на двухтомник. — Да ну, брось это, я даже рад, что ты стал обращать внимание на людей. — Да? — в голосе не было недоверия, скорее, неверие своему счастью. — Ну конечно. Ты сам с ним разговаривал, пока я пытался понять, где юг. Зачем вообще так объяснять людям дорогу? Мог бы махнуть рукой в правильном направлении и всё. Четыреста метров на юг, — передразнил он Йенса. — Наверное, это потому что он военный, может, это их профессиональная деформация. — Он слишком болтлив и недостаточно суров для военного. Зачем он рассказал первым встречным, что тут есть школа НАТО? — Возможно, потому что это не секретная информация? Да ты сам рассказывал мне детали расследования, когда служил в полиции! А вот это было довольно секретно! — Тебе можно было: я на тебя запал, — Даниель уже без проблем мог говорить о своём уходе из Chicago PD и даже шутить по этому поводу. — О, это на официальном уровне считается хорошим оправданием? — Судя по тому, что я не сижу в тюрьме, а путешествую с тобой по Европе — считается. — Повезло нам. А тебе не кажется, что Кофель похож на древнего человека в звериной шкуре, который притаился на охоте в ожидании саблезубого тигра? — Очень похоже, ты ошибся только в одной детали, это был не саблезубый тигр, а мамонт. — На этом моменте они начали безудержно хохотать, и Даниель проснулся. Даниель записал всё: название улицы, горы, деревни, схематично изобразил то, что видел вокруг себя. Не было только имени человека, с которым он говорил. Мими ходила за ним по пятам, пока он готовился выходить из дома, оставив в покое только в душе. [Суббота; 11.26.2022 11:15 AM] Погода в этот день как будто повторяла его сон: было достаточно тепло и солнечно, но не жарко. Они здоровались со всеми попадавшимися на пути собаками, а иногда и с их хозяевами. До Джексона было ближе, но они никуда не торопились, поэтому решили дойти до Линкольн-парка. — Пляж или озеро? — спросил Даниель у собаки и по её широкой улыбке заключил, что озеро её привлекает больше. На самом деле, он имел в виду не само озеро Мичиган, а Заводь Лилий, но Мими не нуждалась в этих пояснениях, она и так знала все их любимые места. По пути она, похоже, увидела белку и начала внимательно всматриваться в крону дерева, опершись лапами о ствол, но вела себя очень прилично и лишний раз не лаяла. Даниель подставил лицо солнцу, давая Мими возможность изучать животных пусть и в не совсем дикой, но всё же природе. — Девушка, есть закурить? — вдруг услышал Даниель за своей спиной и, обернувшись, увидел стереотипного, вышедшего из возраста, но не из образа, колледж-бро: высокого, объективно привлекательного, белобрысого, с налётом Аберкромби и Фитча. Бро немного опешил, подойдя ближе и разглядев, что перед ним, скорее всего, не девушка, но Даниель только улыбнулся. — Я не курю. И спасибо за комплимент! — Простите, я не… — Вы не хотели делать мне комплимент? — Даниель с трудом удерживался от смеха. — Нет, то есть, да. Чёрт. У вас прекрасная собака. Это лабрадор? — Вы почти угадали, это золотистый ретривер. — А это не одно и то же? — Нет, — Даниель подошёл ближе к Мими. Любитель бесплатных сигарет, конечно, был вполне ничего, но ни задерживать на нём взгляд, ни тем более болтать, почему-то не хотелось. Но тот не отставал и распространил свою приставучесть и на Мими, нарушив её личные границы прикосновением своей гигантской лапы. — Хорошая собака! Гуляешь тут с папочкой? — Я не её отец, она приёмная, — со вздохом сказал Даниель, размышляя, что хуже: то, что лапают его собаку или тот факт, что его назвали «папочка» — неважно в каком контексте. Человек, видимо, задался целью оставить пролонгированное неприятное впечатление, потому что спросил: — Вас часто принимают за девушку? — Вы первый. Незнакомец ещё сильнее смутился, и Даниель сжалился над ним. — Случается. — Это не обижает? — Нет, а разве должно? По-моему, когда тебя, хоть и незаслуженно и почти без повода, причисляют к женщинам — это честь. — Хм, интересная точка зрения, — чувак подошёл ближе и тоже попытался разглядеть белку. Потом вдруг протянул свою гигантскую ладонь. — Меня Мартин зовут. — Меня тоже, — не моргнув глазом, соврал Даниель. Этот Мартин не стоил усилий по придумыванию фейкового имени. — Вот это совпадение! — Невероятное, — Даниель мысленно просил Мими плюнуть на белку и идти дальше. — Тут кофейня неподалеку, может… — начал Мартин, но был прерван. — Да, как раз туда иду. Моя жена с детьми уже, наверное, заждались. — Совесть от такого вранья не мучала совсем. — Извините, — Мартин, похоже, наконец, достиг крайней степени смущения. — Ничего. Спасибо и за этот комплимент. До свидания, — пришлось всё-таки микродвижением дать собаке понять, что пора двигаться дальше. Она верно считала ситуацию и засеменила вперед по дорожке. [Суббота; 11.26.2022 11:45 AM] Заводь Лилий была довольно популярным местом, но большая часть людей толпились со стороны бассейна и мостков, противоположный же берег обычно пустовал. Но не сегодня. Первое, что бросалось в глаза — ярчайше красная футболка, красная, как мулета в руках тореадора, как вопящая пожарная сигнализация, как кровь, которая почему-то прилила к лицу Даниеля. Не меньшее внимание привлекала рыжеватая шевелюра, которая, видимо, мешала обзору её обладателя — он часто поднимал правую руку и неловко, локтем, пытался убрать пряди, падающие на лицо. Руки у него, судя по всему, были чем-то заняты. Время от времени он переступал по траве босыми ступнями, в какой-то момент ойкнул и ударил себя по икре, оставив зелёный отпечаток — здешние насекомые были неравнодушны к голым тренированным ногам и особенно ценили посетителей парка в коротких шортах. Даниель очень хорошо их понимал. Он не смог больше стоять на месте и двинулся к воде, чтобы незаметно посмотреть и другую сторону захватчика его территории. Мими незаметность провалила, так как впервые за прогулку коротко тявкнула и, свесив язык, напомнила, что погоды стоят не холодные. — Прости, — Даниель похвалил её за то, что она не стала невоспитанно пить из пруда, и достал из рюкзака её чашку и воду. Человек слева бросил на них рассеянный взгляд, который был направлен скорее на собаку, чем на её хозяина и вернулся к своему рисунку. Работал он без мольберта, просто прижимая к животу пластиковый планшет с бумагой, прихваченной на малярный скотч. Узкую палитру он держал левой рукой на том же планшете, тюбики с краской небрежно валялись у его ног, и художник время от времени наклонялся, чтобы пополнить палитру. Нет, постойте, он наклонялся… Даниель понял, что пялится. Это поняла даже Мими, которая смотрела то на него, то в свою всё ещё пустую чашку. В конце концов она не выдержала и ткнулась носом в его руку с бутылкой. Даниель моргнул и, отвернулся, с лицом, критически приблизившимся по цвету к красной футболке. Но профиль художника он тоже успел рассмотреть: его курносый нос, довольно пухлые полуоткрытые губы и главное — целую россыпь веснушек, которые созвездиями покрывали его нос, скулы, чуть редели на шее и снова высыпали из рукавов футболки. Это завораживало. У самого Даниеля веснушек либо не было вовсе, либо в конце февраля появлялись на носу две — бледные и невыразительные — чтобы исчезнуть уже через пару недель. Он никогда не встречался с веснушчатыми людьми и теперь задумался, насколько равномерно они распределяются по телу, есть ли в этих рисунках закономерности или они похожи на случайные кластеры и всполохи или капли, которые рассыпаются по листу, если провести пальцем по кисти, которую окунули в краску цвета меди и терракоты. — Иногда даже жаль, что у тебя очень хорошие манеры, — вполголоса сказал Даниель Мими. — А то бы сейчас подбежала и украла у него что-нибудь, а я бы вернул, весь такой извиняющийся. Собака внимательно на него взглянула, чтобы убедиться, что он на полном серьёзе сожалеет, что у нее нет клептомании, вздохнула и в ее глазах явно читалось: «Лэм, тебе почти 30, ты знаешь, что можешь просто подходить к людям и знакомиться? Если всякие Мартины это делают, то ты и подавно справишься!» Несмотря на эту поддержку, мимишный хозяин не сдвинулся с места, продолжая наблюдать, скорее всего, за деревьями, перед которыми просто так уж получилось, оказался человек. Солнце подходило к зениту, и Даниель начал задаваться вопросом, насколько хороший у художника солнцезащитный крем, ведь при такой светлой коже он обгорит примерно через 3… 2… 1 минуту. Он и правда, начал всё чаще прикасаться к шее, будто проверяя, есть ли там волдыри или можно еще подвергнуть себя радиации. Видимо, жжение все-таки достигло неприятных пределов, потому что он положил картину на траву, небрежно обтер руки о тряпку и, достав из огромной плоской сумки крем, принялся мазать его на лицо и шею, попутно кое-где размазывая и краску. «Я, я могу помочь! — мысленно начал тянуть руку и восклицать Даниель. — Очень безответственно наносить крем так, не глядя, можно пропустить важные участки!». Тут же он понял, что если не подойдёт сейчас, пока картина лежит, дальше, чтобы на неё взглянуть, придётся стоять очень близко, что вряд ли понравится незнакомцу. Так что он поднялся и спросил у собаки: — Хочешь к бассейну? Хорошо, пойдём. «Я? Я вообще молчала», — удивилась Эмили, но спорить не стала. Они притормозили около художника и тот, кто умел говорить, всё-таки умудрился произнести: — Это… необычно. На картине был пруд, но выглядел он не совсем так, как виделось обычным смертным: на его поверхности вздымались десятки пузырей, отражавших в себе звезды, планеты и кометы. При этом трава вокруг ничем не отличалась от оригинала, и здание Лили-Пул тоже притворялось обычным шедевром архитектуры, перед которым будто и не разверзлась вселенная. Что ж, Даниель притворялся ничуть не хуже сооружения Альфреда Колдвелла. — Почему-то вода у меня постоянно выглядит как-то… так, — художник слегка наморщил нос и улыбнулся. — Мне нравится. Очень солнечно. Хотя и космос. — Ну, в космосе же есть солнце. И прочие звёзды. — Действительно. — Я ничего не знаю про космос. Заметно? — без всякого смущения сказал художник. — Немного. — Кажется, я вас уже видел тут. Я помню вашу… собаку. — Да, мы тут бываем. — Даниель не стал сообщать, что они точно раньше не встречались потому, что если всё-таки да, ему придётся задаться вопросом, что было с его глазами в тот момент. Но не смог удержаться от комментария. — Вы тут… пропустили. — Он не знал, как указать на участок между ключицами, который явно совсем не видел защиты от солнца. Потом он догадался, что нормальные люди показывают на себе. — Спасибо. Не могу писать под тентом или даже в шляпе — тень мешает. У меня часа полтора осталось с этим светом, так что я, пожалуй… О нет! Он намекал, что больше не нуждается в компании! — Да, конечно. Мы тоже спешим, — спешим подальше отсюда, чтобы в уединении загуглить, как не быть навязчивыми — не сказал Даниель вслух. Они не стали говорить друг другу пока, просто обменялись полуулыбками. «Невероятно, но факт, Дэн», — прозвучал в его голове голос Мими. Он ненавидел, когда его звали Дэном — это вызывало ассоциации с престарелыми политиками и борцами без правил с бычьей шеей — но в минуты упрёков голос Эмили использовал именно это имя. — «У тебя есть твоя внешность, у тебя квартира в чёртовом Лэйквью, у тебя, в конце концов, есть я — практически магнит для милых и добрых людей, что с тобой не так? Почему ты всё ещё надеешься на эти оповещения из Grindr, звук которых, к твоему сведению, напоминает то, как кто-то бежит с палкой, таща её вдоль забора?». — А я думаю, это фанфары оптимизма и востребованности, — упрямо сказал Даниель. — Краткосрочной востребованности. Минут на двадцать. — Эй! В прошлый раз этот… как его… неважно, пробыл у меня два часа! — Из которых девяносто восемь минут он рассказывал про то, как не мог получить налоговый вычет за установку солнечных батарей. — Вообще-то, это серьёзная проблема, с которой нужно что-то делать, иначе эта страна никогда не выйдет на нулевой углеродный след! — Как скажешь. О, смотри, бурундук! [Воскресенье; 27.11.2022 10:00 AM] — И это стоит пятьдесят евро? — Даниель недоверчиво посмотрел на своё блюдо, на котором смиренно лежало что-то похожее на стейк, для отвода глаз наполовину засыпанное мини-шпинатом. В фокусе была только эта огромная белая тарелка; что вокруг, он пока не видел, как не мог разобрать и речь людей — все звуки раздавались, будто через толщу воды или неплотно сидящие наушники. Но тут он услышал звонкий смех и совершенно чёткий голос: — Ты сам выбрал ресторан в самом центре, чего ты ожидал? Даниель без особой надежды ткнул в мясо вилкой — она отскочила, почти не повредив поверхность. Он перевёл взгляд на тарелку напротив: тонкие куски ягнёнка под брусничным соусом выглядели раз в сто лучше, чем то, что досталось ему. С быстротой молнии он стащил один и тут же сунул в рот. — М-м-м, оно жуётся! И имеет вкус! Понятно, мне специально подсунули имитацию стейка — тут, похоже, на кухне работает какой-то человек, которого я упрятал за решётку, и теперь он мне мстит. — Очень правдоподобно: жестокий убийца, который попал в тюрьму благодаря тебе, и уже не только вышел на свободу, но и переехал в Амстердам, устроился поваром в ресторан и мстит тебе с помощью… еды? — Именно. Сейчас проверю, не мстит ли он мне ещё и с помощью вина, — Даниель взял бокал и с опаской отпил. — Вынужден сказать, что моя теория не находит подтверждения, это вполне достойный бюджетный… шираз. — Ты подсмотрел! — О чём ты? Разве тебе неизвестно, что французские родители обучают детей основам дегустации с двух лет? — Похоже на враньё. — Ладно, с восьми. — Ладно, поверю. И только теперь Даниель почувствовал, что может поднять голову и наконец-то посмотреть на своего собеседника. Бирюзово-синяя футболка с чуть вытянутым воротом, открывающим ключицы. Даниель совершенно точно помнил, как под пальцами ощущается этот переход с шеи к правой надключичной ямке с всё быстрее пульсирующей точкой и дальше, вниз по тёплой гладкой коже, чтобы уступить место губам, которые двигались к плечу, и тогда Адам наклонял голову чуть влево, и мышцы его такой длинной шеи чуть напрягались и… Адам! Откуда взялось это имя?! — Ты в порядке? — уже менее уверенно улыбнулся Адам (?). — Очень. — Даниель накрыл его руку своей, и опять, ещё до соприкосновения знал, что почувствует: кожа на тыльной стороне будет чуть сухая и шершавая, потому что Адам во всех смыслах тонкокожий и постоянная работа с красками и растворителями была чуть менее полезна, чем можно подумать. — Шансы, что я не уйду в запой от одного бокала вина чрезвычайно высоки! — шутка успеха не имела — Адам дёрнулся как от удара током и опустил взгляд. — Я ничего такого не думал. — Тогда я совершенно не думал о том, что ты просто смотришь на еду, как будто не понимаешь, что это, как оно здесь оказалось и какой уровень угрозы от него исходит. — Даниель довольно демонстративно отпил сразу полбокала. — Серьёзно, у меня нет причины напиваться, можешь мне поверить. — Могу? — Адам протянул руку к его бокалу, так что стало непонятно, относится его вопрос к реплике Даниеля или он просит разрешения попробовать шираз. — Можешь, — Даниель пододвинул к нему своё вино. — Прямо так будешь, как взрослый, или разбавить? — Кто вообще разбавляет? — Ну, детям же не дают прямо такое, лет до двенадцати разбавляют. — Подожди, так это не шутка, что твои родители давали тебе алкоголь? — на лице Адама явно читался шок. — Да не алкоголь, а вино! И не каждый день. У меня идея! Давай не говорить ни про чьих родителей! — Мне нравится этот тост! — Адам опустил нос в бокал, потом почти без опаски отпил. — Хм, интересная… субстанция. — Исчерпывающий отзыв! — Даниель съел ещё кусок из его порции, чтобы количество еды выглядело менее пугающим. Адам чуть заметно облегчённо вздохнул и тоже взялся за вилку. — Не думал о карьере сомелье? — Думал. Выбираю между бариста и сомелье. — Он наконец-то донёс кусок ягненка до рта и начал медленно и с заметным усилием жевать. Даниель наблюдал за этим как за сложнейшей хирургической операцией или работой сапёра — будто в любой момент что-то могло пойти не так. Но, кажется, на этот раз обошлось: Адам даже почти серьёзно рассматривал картошку, заказанную в порыве кулинарного авантюризма, но потом всё-таки пошел на попятную и, признавая поражение, сгрузил себе шпинат, всё ещё лежащий нетронутым на стейке. Даниель выдохнул. — А ведь я могу вернуть свой заказ, как это делают взрослые смелые люди. — Вот именно! Покажи им, кто тут Карен! — Уортон, тебе ещё столько нужно узнать о мире людей! Ты опять всё перепутал: человек не может считаться Карен, если его претензии обоснованы. — Это слишком сложно! Напомни мне, кто такие Кардашьян? И РуПол. — Ты слишком многого от меня требуешь. Даниель налил себе второй бокал. — Эх, дилемма: умереть от голода или расстроить повара… Да и официантка выглядела такой дружелюбной. — Пффф! Смотри, как надо! — Адам внезапно поднял руку и довольно громко сказал: — Мисс! Сеньора! Мефрау! У нас к вам срочное дело! В крошечном ресторане это прозвучало как раскат грома. Немногочисленные посетители все до одного уставились на них. Если бы был бармен, он бы перестал протирать стаканы. Казалось, что даже часы (на одной из стен их было пять) остановились и занавески на окнах перестали колыхаться от ветра. — Добрый день! — помахал рукой Даниель. — Не обращайте внимания, он американец, мы все знаем, какие они громкие и невоспитанные, — он специально говорил с французским акцентом, — но если бы мефрау официантка подошла, было бы неплохо. — Эй, я бы сам справился! — уже намного тише возмутился Адам. — Ты в стельку, успокойся уже. — Да не могу я… — он внезапно замолчал.— Или могу? Это что, опьянение? — Ты бы видел сейчас свои щёки. Не говоря уже об этом акте дебоширства. Адам был так поражен этим открытием, что машинально сжевал ещё кусок мяса. К ним уже шла официантка. Больше всего она походила на чью-то бодрую бабушку: в светлом платье в цветочек, переднике, очках, немного полная и улыбчивая. Она встала у стола, уперев один кулак в бок, во второй руке сжимая поднос. Легко можно было поверить, что она в секунду может разобраться с толпой подвыпивших матросов. Не переставая улыбаться и возможно даже шутить. Видя, что Даниель почему-то молчит, Адам пнул его под столом и, не получив на это никакой реакции, сказал сам: — Этот стейк никуда не годится. — Ну уж никуда, — не согласилась официантка. — Как дверной стопор-то сойдёт, нет? Они в изумлении уставились на неё. — Расслабьтесь, мальчики, я тут не первый день. — Её английский был очень хорошим, с лёгким намеком на «в» вместо «у». — Что принести вместо этого недоразумения? — она забрала тарелку. — То, чем я наемся. Мясо. — Полагаю, вам сегодня ещё понадобятся силы, — она подмигнула. — Ну, знаете, на экскурсии. — Мы сегодня шесть часов были в музее Ван Гога, — сказал Адам, — так что вряд ли куда-то ещё пойдём. — Надеюсь, твои намёки он понимает лучше, чем мои, — официантка посмотрела на Даниеля, приподняла бровь и подлила Адаму вина. — О, мы уже давно прошли фазу намёков. Если она вообще была. — Ага, — подтвердил Адам, залихватски отпивая крошечный глоток. — Если я от этого умру, мои картины повысятся в цене! Прежде чем вступать в сговор с этой женщиной, ты бы хоть удостоверился, что твоё имя есть в завещании. — Есть? — Нет. Всё уйдёт в собачьи приюты. — Правда? — Нет. Тебе достанется твой портрет. И мой автопортрет. Ты должен будешь повесить его на стену на самое видное место, чтобы мой взгляд каждый день сопровождал тебя. — Жутко. Но я согласен. — И знаешь, здешнюю картину, пожалуй, тоже оставлю тебе. — Серьёзно? Ты завещаешь мне Руйтеркаде? Но она же была на заказ? — Хм, тогда напишу для тебя какой-нибудь другой канал или набережную. Но придётся здесь задержаться, вот незадача! — Кошмар, — согласился Даниель, улыбаясь над бокалом. — Хочешь услышать что-то невыносимо слащавое? — голос Адама звучал настолько спокойно и расслабленно, что его с трудом можно было узнать. — Конечно, хочу. — Думаю, что прямо сейчас — самый совершенный момент в моей жизни. Даже если я доживу до старости и забуду всё, это то, что останется в моей памяти — если не образами, то ощущениями. Даниель с трудом удержался от комментариев и вопросов: «А как же?.. Но почему?.. Разве всё лучшее не должно находиться в будущем?» На самом деле, сложно было не согласиться, что все признаки идеальности присутствовали: они сидели на одном из мостов Блюмхрахта в паре шагов от музея Анны Франк, но достаточно далеко от толп туристов, которые странным образом обделяли Йордан своим вниманием, так что не было постоянно вытянутых для селфи рук и стереотипных реплик: «А тут что, нет женщин в окнах?», «Когда уже подействует этот спейс-маффин?», «Если траву нельзя курить на улицах, почему ею пахнет буквально каждый закоулок?» — последнее было правдой, даже сейчас слегка болотистый запах канала смешивался с едва уловимым ароматом Амстердама, вручную завернутого и слегка тлеющего между пальцев. А вместо глупых вопросов на разных языках слышалось только дребезжание древних велосипедов и вполне уверенные звуки фортепианной музыки из открытых окон здания слева. Каким-то невероятным образом всё это, вкупе с жилыми баржами и лодками, накрытыми брезентом, вязами, буками и кленами, глядящими в мутную воду, и чёрно-коричневыми домами создавало ощущение завершенности и узнавания. Как будто так было всегда, как будто и не было в прошлом ничего, кроме этого же спокойствия, удовлетворенности и тепла сидящего рядом человека. — Мы можем остаться здесь, — почему-то хриплым голосом сказал Даниель. — Хм? — Адам посмотрел на него с полуулыбкой. — А как же твоя работа? — Ты будешь меня содержать. — О, я бы очень хотел посмотреть на это! — Адам снова положил голову ему на плечо. — Думаешь, справишься? — Но это же самое простое дело в мире! Ты будешь продолжать зарабатывать кучу денег своими картинами, а я… буду делать всё то, что делают люди на содержании. Надо узнать, что именно. — Даниель Лэм — ты самый смехотворный человек в мире. — Я горжусь этим титулом, он мне нелегко достался. — Но как бы прекрасно здесь ни было, мне жизненно необходимо в кратчайшие сроки оказаться в месте, где я смогу добраться до чего-то большего, чем твоё запястье. — Мы же в Амстердаме — тут разрешено всё и везде, — прошептал Даниель, целуя его в лоб. — Какое ужасное враньё! Я надеюсь, ты не распространяешь эту информацию среди других людей, кто-то мог пострадать! — Чёрт, значит, ты не согласишься притвориться, что я просто близко рассматриваю заевшую молнию на твоих штанах? — Даниель! — лицо Адама стало пугающе-красным, и эта реакция быстро захватила и шею. — Ну тогда, ты не против, если я закину тебя на плечо, чтобы быстрее добежать до отеля? — Мы точно привлечём внимание полиции. — Тогда придётся просто скучно идти. — Придётся. Только подожди ещё минуту, тут не хватает завершающего штриха. — Адам поднял к нему лицо и, с закрытыми глазами, как будто хотел запомнить только ощущение, нашёл губами его подбородок, щеку, уголок рта и наконец губы. Это был очень медленный поцелуй, когда на одно движение уходит весь вдох и половина выдоха, а языки едва соприкасаются. Одна рука Адама так и осталась на запястье Даниеля, большой палец вырисовывал круги на тонкой коже над ладонью, а второй он держался за зелёные металлические перила моста, как будто ища заземления. Даниель же почувствовал, что падает вперёд и, чтобы окончательно не опрокинуть Адама на мостовую, упёрся руками в вытертые камни за ним. Даниель всё ещё не мог привыкнуть к тому, как Адам смотрит на него. Можно было делать ставки на то, что его зрачки увеличатся за тот короткий миг, пока Даниель не видит их, стягивая с себя футболку. В его взгляде читалось открытое восхищение и всё ещё лёгкое неверие, что это происходит прямо перед ним, для него, с ним, наяву. Он, кажется, забывал дышать и старался быстрее моргать, чтобы не упустить ни секунды. Даниель же не любил тянуть с раздеванием, и уже через минуту отшвырнул не глядя последний предмет одежды. — Подождёшь меня пять минут из душа или со мной? — Нет, не подожду, — Адам схватил его за руку. — О, вечер первобытных инстинктов! Отлично, — Даниель наклонился и достал из кармана джинсов презервативы. — Не-а. — Адам забрал их у него и бросил на пол. — Э-м-м-м, что это значит? — Я знаю, что тебе не нравится это латексное послевкусие у меня во рту. — Но это не значит, что… — Успокойся и сделай вид, что веришь, будто я делаю это ради тебя, — Адам в нетерпении опустился на колени и приник лицом к паху Даниеля, поначалу не делая ничего, просто обхватив руками его бёдра, как будто ища опору в момент головокружения. Потом поднял глаза, улыбнулся и сказал: — Это самое завораживающее место на планете Земля. — Хм, а как же моя душа? — К сожалению, пока не найдется способ облизывать души и понимать, какие они на вкус, твоя душа на втором месте. — Но ты же ещё не… О! — вопреки заявлению, прозвучавшему только что, никакого облизывания не последовало, а головка сразу оказалась втянута в безвоздушное пространство. Пальцы же Адама переместились на его ягодицы и довольно жёстко вцепились в них. — Ого, бесцеремонность! — М-м-м. — Прекрати говорить с набитым ртом. Адам прекратил говорить, но губы его продвинулись выше в геройской, но тщетной попытке добраться до основания члена. Даниель похлопал его по плечу. — Я не знаю, что с тобой сегодня происходит, но давай как-нибудь обойдёмся без повреждения верхних бронхов, окей? Будет неловко потом объяснять, как это произошло. Адам отстранился, чтобы сказать: — Если ты не прекратишь болтать, я буду тебя щипать. — Так может, мне тоже чем-то занять свой рот? — Нет. Просто дай мне сделать то, что я хочу. — Ладно, всё, я заткнулся. — Он, действительно, перестал произносить что-либо членораздельное, но молчать, конечно, не мог. Хаотичная деятельность, развернувшаяся вокруг его члена, не отличалась виртуозностью, и пару раз явно ощущалось столкновение с гортанью, чудом не приводящее к катастрофе, но Адам успевал отойти на безопасные позиции и отдышаться. Кажется, он пытался выяснить не только чувствительность своих миндалин, но и пределы гибкости языка. Впрочем, несовершенство техники более чем достаточно компенсировалось осознанием, что Адам явно преисполнен энтузиазма и наслаждается процессом. Даниель гладил его по волосам и старался не смотреть, чтобы не перестимулироваться и не поддаться желанию начать двигаться. Но в какой-то момент он почувствовал, что головка упирается во внутреннюю поверхность щеки, бросил взгляд вниз, и этого чуть не стало слишком. — Так, мне пора на выход. Щипок. — Эй, я для кого стараюсь! Второй щипок, за которым последовало движение вперед и ещё более сильное сжатие ягодиц, явно указывающее на то, что ни о каком выходе не может быть и речи. Даниель прекратил попытки освободиться, надеясь, что Адам понимает, что делает. Очень скоро эту мысль стало легко игнорировать, а ещё пара движений заставили его кончить, и он только успел разжать руки, чтобы не схватить Адама за волосы. Быстро осев на пол и пытаясь обрести резкость зрения, он похлопал Адама по руке. — Да плюй на пол, чёрт с ним. За этим ничего не последовало. Ничего не произошло и через пять секунд, и через десять. — Адам? — М-м-м? — Даниель увидел, как его кадык дёрнулся. — Ты же не?.. — Ага. — Чёрт, зачем ты это сделал?! — Даниель воззрился на него почти в священном ужасе. — Потому что это считается романтичным. — Где?! У кого это таким считается?! — Да ладно тебе. Это было… интересно. Дай воды. Даниель принёс воды из-под крана в стакане для полоскания и, протянув его, сказал: — Не целуй меня. Но, конечно же, только допив воду, Адам тут же опрокинул его на пол и поцеловал. — Это было сногсшибательно! — Вот уж точно. — Я всё ещё одет. — Если ты надеешься на ответную услугу… — О, нет, я очень надеюсь, что ты быстро отойдёшь от пережитых впечатлений и трахнешь меня. — Опять прямолинейность? Это побочное действие двух глотков алкоголя или просто я неотразим? — Сочетание факторов. — Но если ты у меня и тут отберёшь презервативы… — Эй, я ищу приключений, а не проблем! — Уф, спасибо и на этом! Но пауза затянулась почти на час, половину которого Даниель разговаривал с мадам Лэм, на звонок которой имел неосторожность ответить. Пришлось выслушать её рассказ о том, как она провела полгода в Амстердаме в «божественные 80-е, когда это действительно был город порока». Но эта неловкая часть беседы была скомпенсирована её второй половиной, в которой родитель хвастала, что её подруга приобрела «нового Адама» для своей миланской гостиной. Да, у неё была эта манера говорить не «новый Уортон», а «новый Адам», чтобы все сразу поняли, что она лично знакома с художником. Вот и сейчас она захотела хоть глазком посмотреть на творца. Взглянув на закрытую дверь ванной, Даниель, после некоторых колебаний, всё-таки решил не знакомить маму с Адамом настолько близко и пообещал показать его в другой раз. — О, так вы заняты?! Что же ты не сказал раньше? — «Действительно, что это я? — подумал Даниель — В следующий раз так и сделаю!» — Пока, развлекайтесь! Это было совсем не неловко. Место располагало к тому, чтобы внести в жизнь ещё немного местного колорита и раскупорить бутылочку Amsterdam Gold. Хотелось получить эффект, но в то же время не довести Адама до сердечного приступа, поэтому, немного подумав, Даниель на всякий случай открыл окно и, капнув несколько капель на салфетку, закрыл бутылку. Видимо, только и ждавший окончания телефонных переговоров Адам, тут же буквально выбежал из ванной и припечатал Даниеля к кровати. — Я готов! О, и ты готов! — Быстро, волшебная салфетка! — Адам с недоумением посмотрел на то, что ему сунули под нос. — Что это? О, что это?! — Я очень надеюсь, что никто из нас не умрёт. На всякий случай, знай, что квартира на Лэйквью отходит пополам тебе и Мими. — Мою последнюю волю мы уже обсудили, так что хватит тянуть, это невыносимо! — Адам наклонился и впился в него поцелуем, а Даниель пытался нащупать презерватив, который, как он помнил, точно был где-то поблизости вместе с бутылкой лубриканта без дурацкой закручивающейся крышки. — Что ты там делаешь? — и до этого расширенные зрачки Адама стали просто гигантскими. Он ударил Даниеля по ладони, почти с первой попытки сумел схватить серебристый квадратик и дрожащими руками раскатать резинку по члену Даниеля. Его дыхание безнадежно сбилось. — Слушай, сразу скажи, если почувствуешь что-то странное. — На себя посмотри. — Адам, я серьёзно! — Я чувствую странное желание засунуть тебе в рот кляп и связать, чтобы воспользоваться тобой беспрепятственно. — Язык у него явно заплетался, поэтому за точность последнего слова нельзя было поручиться: возможно, это было безапелляционно, безнаказанно или безудержно. Впрочем, всё звучало одинаково заманчиво. — Наверное, тебе лучше остаться сверху: так меньше вероятность, что ты потеряешь сознание, и я этого не замечу. — Боже, ты такой заботливый! — кажется, Адам хотел потрепать его по щеке, но получилась почти оплеуха, оставившая след лубриканта на пол-лица. Но это никого особо не обеспокоило, потому что Адам наконец-то смог отцентроваться и попасть на давно готовый к этому член. Он закусил губу, но глаза тут же распахнулись ещё шире, чем раньше. — Что это? Почему?.. — Новые ощущения? Тихо, без резких движений, всё равно не стоит беспечно скатываться сразу. — Мне кажется, я могу! — Тебе сейчас много чего может показаться. — Ладно, не буду, — сказал Адам и тут же съехал до конца. — Чёрт, я же… — но сказать ему ничего не удалось, потому что его язык быстро оказался втянут в чужой рот, в котором уже не ощущалось никаких вкусов, кроме зубной пасты. Зрение начало туманиться, а остальные ощущения, наоборот, обостряться. Пара медленных движений вверх-вниз, и ритм начал стремительно нарастать. Сердце стучало в горле, в ушах, в кончиках пальцев, а кожа чувствовала движение воздуха и отзывалась на микроскопические прикосновения пылинок. Ему было всё равно, что это просто дыхание у уха, он бурно реагировал на всё сразу, и всё время был настолько близко к пику, что когда добрался до него, как будто продолжал по инерции двигаться дальше на той же высоте, только в глазах потемнело на пару мгновений, а когда зрение вернулось, Даниель почувствовал, что Адам бессильно упал на него и тяжело дышит в шею. Обнадеживало, что дышит. — У нас всегда будет Амстердам, — еле слышно проговорил Адам. — Всегда, — подтвердил Даниель, просыпаясь с этим словом. Можно было уже ничего не записывать: такое вряд ли удастся забыть. Он резко сел, приведя в недоумение Мими, которая ожидала сначала лениво свесившейся руки, а никак не бурно пробудившегося целого человека. — Ми, у нас срочное дело. Завтрак потом, — объявил Даниель, и уже через десять минут они почти бежали в Линкольн-парк. Даниель не знал, что будет делать, если никого не окажется на его месте у Заводи Лилий. Почему там кто-то должен оказаться? Но даже если там будет Адам, как объяснить ему своё сумасшедшее поведение? Разве это не будет звучать, как самый идиотский подкат в мире? Я знаю тебя! Ты мне снился! Главное было не думать. В голове ещё не полностью развеялся туман сна, повсюду на коже всё ещё был тот Адам. Сбившееся дыхание, видимо, тоже было последствием пережитого во сне, так что когда человек и собака добежали до заводи, говорить не мог ни один из них. Адам оглянулся на хриплое дыхание за спиной и увидел двух существ с почти одинаково высунутыми языками. — О, привет, и вы тут? — он улыбнулся, будто они постоянно встречались на этом месте. Даниель схватился за бок, ругая себя за такое не впечатляющее появление и смог, наконец, произнести: — Адам. — Знака вопроса не было. Художник чуть нахмурился и посмотрел куда-то за Даниеля, возможно, на всякий случай высматривая полицию. — Адам, у тебя тут родинка, — он ткнул куда-то в район пупка. Тот закрылся картиной и начал медленно отступать. — Чёрт! — Даниель пытался собраться с мыслями. — Я Даниель! — Очень… приятно, — совсем неуверенно прозвучало в ответ. — Руйтеркаде! Руйтеркаде! — в отчаянии прокричал он, как будто это был пароль, отменяющий сброс бомбы, способной уничтожить всё живое. Адам быстро замигал и выдохнул в ответ: — Руйтеркаде.