Как и три предыдущих, это утро Уэнсдей Аддамс начиналось не с прохлады ее чёрных простыней, а с пробуждения уже по пути кубарём с лестницы. Все набитые за три прошлых утра тумаки засаднили с двойной силой. Иронично, но быстрее всех был отнюдь не стройный и неповоротливый отец.
— Мой маленький гробовой гвоздик, ты снова ушиблась, — следом в коридоре начинала маячить прислуга, Пагсли и мать. Опередив тянущиеся, чтобы помочь, руки отца, Уэнсдей подскочила с пола сама. И так позор, ещё не хватало, чтобы кто-то прикасался к ней с утра пораньше.
— Не стоит, я в полном порядке, отец, — шея, локти и колени разом запротестовали на это уверенное заявление.
— Моя девочка, ты снова тут, да что же это, — воркующе пропела мать семейства, вывернув из гостиной, облачённая в чёрную мантию, с, казалось, совершенно бесконечным шлейфом.
И тут попытка обласкать ее. Фу, сейчас и без того стошнит от унижения.
— Уверяю, ровным счетом не произошло ничего необыкновенного. Это все
дурной сон: Инед, заставляла мерить то, что она называет одеждой — звучало не очень убедительно, — и.. и вокруг куча маленьких щенков, — Уэнсдей изобразила, как ее передернуло.
— Сущий кошмар, моя волчья ягодка, — снова забасил отец.
— С вашего позволения, мне нужно привести себя в порядок, — Уэнсдей зашагала вверх по предательской лестнице.
Технически, это даже не было ложью. Жуткий, заставляющий кровь стыть в жилах сон вот уже четвёртую ночь кряду заставлял ее просыпаться от того, что она бороздит собой просторы мраморной лестницы. Было лишь одно «но», Уэнсдей даже под угрозой суточного просмотра «Друзей» не смогла бы сказать, что ей снилось. Она не помнила. Абсолютно. Одно только
послевкусие, ощущение полного ужаса, напоминало о себе после пробуждения. Бодрит, даже лучше четырёх шотов эспрессо, но ей отчаянно нужно знать, что она видела все эти ночи, что заставляет ее непоколебимое сердце ускоряться от страха.
Вечер даже начинал становиться приятным после четырёх часов, проведённых в ее любимом гробу. Покой нарушил торопливый стук по крышке. Уэнсдей сделала вид, что не слышала. Кто-то затарабанил с новой силой.
— Клянусь Тэдом Банди, Пагсли, если это ты… — но Уэнсдей не договорила, откинув крышку, она увидела лишь Вещь, который прыгал рядом с гробом, зажав между большим и указательным пальцем конверт.
— Мне? — недоверительно сощурив глаза, произнесла Уэнсдей.
Прожестикулировав «само собой, стал бы я беспокоить просто так?» Вещь пододвинул конверт ближе.
— Ксавье использует исключительно подаренное им орудие убийства адекватной коммуникации, чтобы не дать мне забыть о своём существовании, — поднявшись из гроба, Уэнсдей подняла конверт с пола, и направилась в свою комнату.
"Психиатрическая лечебница Оттервиль" так гласил оттиск форменной печати, красовавшийся в графе "отправитель". И не будь Уэнсдей Аддамс самой собой, той, чей родственник ,скорее если не бывал в психиатрической лечебнице, считался ненормальным, она бы поняла все куда быстрее. Но «Оттервиль» вонзился в небо своим острым двойным «т», только после того, как Уэнсдей вскрыла конверт и ее чуткого обоняния коснулся такой тошнотворно знакомый парфюм.
Уже месяц, как она пребывает в их родовом поместье, но этот запах… Перед глазами так и замелькал Невермор, вереница событий и совершенно безобидное на первый взгляд лицо, обрамлённое кудрявым беспорядком. Даже под страхом того, что ее комната будет выкрашена во фламинго-розовый, Уэнсдей бы не призналась, что
она скучала по этому парфюму.
Будучи противником долгих прелюдий, Уэнсдей вытащила и раскрыла один-единственный листок, лежавший в конверте, двумя быстрыми и рваными движениями. Из центра листа, на неё ожесточенно смотрела сиротливая строка, написанная с поистине бешеным нажимом на перо.
«See you soon, my grim reaper barbie.»
Deadly
sincere, Tyler G.
Что-то сорвалось внутри Уэнсдей вниз, со скоростью лезвия гильотины. Порой тело — настоящий предатель, и чем отчаяннее ты попытаешься убедить себя, что ничего не чувствуешь, тем быстрее вспотеют твои ладони, а к горлу подкатит ядовитый ком.
Шестерёнки в голове Уэнсдей закрутились с остервенением, анализируя одну лишь строчку. Послать письмо не родственнику, не семье, находясь в подобном заведении, будучи осуждённым за столь тяжкие преступления, задача не из лёгких. Приложено определённое количество усилий, чтобы заставить Уэнсдей Аддамс оказаться в этой точке, с письмом в руках, в полном раздрае. Какой мотив? Напугать? Сбить с толку?
Порадовать? Определённо. Но Уэнсдей могла поклясться ее коллекцией птичьих черепов — было здесь что-то ещё.
Находясь в психиатрической больнице, столь щедро сбрызнуть письмо своим парфюмом затруднительно, из чего следует два варианта: а) он растерзал всю несчастную лечебницу Оттервиль, чтобы добраться до своего парфюма и добавить письму этот финальный садистский штришок; б) Тайлер уже был на свободе и отправил это письмо вперёд себя, чтобы сделать обстановку ещё более нагнетенной, прежде чем явиться и растерзать Уэнсдей.
Уэнсдей встала с постели, оставив письмо лежать. Прохаживаясь по своей угольно-чёрной комнате, она остановилась у окна. Вид из него всегда радовал ее взор. Могильные плиты, до половины потонувшие в густом тумане, некогда могучие дубы, теперь превратившиеся в скорчившиеся коряги, и хвойный лес, в который постепенно перетекала их усадьба. За спиной зашелестел листок и Уэнсдей резко обернулась.
Вещь нетерпеливо прыгал на кровати, чем-то озарённый. Он изобразил, как прикасается к строчкам, а после резко падает. Ему пришлось проделать этот трюк несколько раз, прежде чем саму Уэнсдей озарило — ну конечно, вот зачем оно. Вернувшись к кровати и сделав перед этим глубокий вдох, она заскользила пальцами по продавленным пером местам.
Лес, всегда мертвенно тихий глубокой ночью. Она знает эту опушку, она охотилась здесь на белок. Выходит, этот самый лес, на который она любуется из своего окна. Она стоит неподвижно, словно оцепенев, и медленно, с осторожностью пехотинца на минном поле, с совершенно пустым и озверевшим взглядом к ней приближается Тайлер.
Уэнсдей возвращается из видения и чувствует, как Вещь взволнованно дергает ее за подол.
— Сегодня, Вещь. Это случится сегодня…
Уэнсдей лишь приподнимает уголок губ в победной усмешке, когда едва сгущаются сумерки, Гомес и Мортиша спрашивают, не хочет ли она вместе с Пагсли сходить в лес за хворостом.
— С радостью, но я предпочту заняться этим в уединении, — отрезает Уэнсдей и спешно покидает усадьбу, чтобы Пагсли не увязался следом.
Это ее битва. Вернее, её смерть. Ее видения ее не подводили и если она решит спрятаться, отсидеться, перехитрить судьбу, где гарантии, что хайд не заявится в их дом и не выпотрошит всю ее семью.
Она всегда с трепетом думала о моменте собственной гибели, но не задумывалась, что будет к ней так спешить. По дороге она уловила все тот же парфюм и лишь лениво следовала за ним, и без того понимая, куда ее несут ноги.
Тайлер ли наступал ей на пятки или она ему — это не имело значения. Местность все больше начинала походить на ее видение, а значит последний акт уже близится к занавесу. Ее жизнь вот-вот оборвётся и она погибнет в ужасных муках, откуда тогда внутри только незыблемое спокойствие и, если можно, даже
нетерпение.
Уэнсдей всегда чувствовала присутствие. Как будто она имела ещё одно чувство, помимо пяти известных, которое всегда безошибочно подсказывало, что она не одна. Постепенно замедляясь, она начала монолог:
— Последние четыре утра, мое пробуждение было впечатляюще креативным. Должна тебе признаться, обычно я не утруждаю себя восстановлением хронологии своих снов, считая их лишь продуктом переработки происходящего, но не каждый сон может заставить меня лунатить, более того, пренебречь мраморной лестницей четыре раза подряд. Я отчаянно пыталась вспомнить, что так влекло меня вниз и сейчас, я наконец прозрела. Твое письмо можно считать кульминацией, ведь уже четыре дня все стремительно вело меня прямо к этому моменту. Верно, Тайлер? — там, где ее не должно быть, Уэнсдей остановилась в положенном ей месте.
Она испытывала схожее ощущение, когда нетерпеливо забегала вперёд, читая книгу, а после доходила до этого момента в хронологически полагающееся ему время. Глядя прямо глаза в глаза, шагая, словно каждая нога весила тонну, Тайлер вышел из тени и двинулся к ней. Медленно, выверенно, неумолимо. Все ближе и ближе.
«Сейчас, вот сейчас» думает Уэнсдей, когда до неё ему остаётся не больше пяти шагов, но отчего-то Тайлер не спешит превращаться в безжалостное чудовище. Он подходит совсем близко, даже сжимает ее предплечья, как тогда, в полицейском участке, и силой прижав ее голову к своей груди, стискивает Уэнсдей Аддамс в своих руках. Он готов был поспорить на десять секунд, но проходит лишь пять, прежде, чем она
обнимает его в ответ.
