Грубоватые сиденья впивались в куртку и доставали до кожи, мороз пробирался под кожу и уже во всю поглощал тепло тела. Ресницы и торчащие из-под шапки локоны волос начали покрываться легким инеем. С губ равномерно срывались выдохи, что превращались в пар. Вагон был погружён во мрак, лишь лёгкое свечение в тамбуре помогло совсем немного разогнать тьму и разглядеть единственного пассажира в последнем вагоне, батареи сломались, погружая и без того старую электричку в жуткий мороз.
Сама девушка сидела и смотрела в окно, по ещё не до конца сошедшим детским щёкам пробежали мокрые дорожки. Белая крупно вязаная шапка пропускала через себя лёгкие дуновения сквозняка и скорее выполняла роль аксессуара, нежели защищала от холода. Под ней прятались остриженные до плеч неровные пряди волос разных цветов. Янтарные глаза отражали глубокую печаль и сожаление, обкусанные бледные, чуть потрескавшиеся губы легонько подрагивали, отражая едва сдерживаемую внутреннюю истерику. Фиолетовая пуховая и уже изрядно потёртая куртка, на которой застыли капли крови из порванного с правой стороны носа. Обычные чёрные штаны и подштанники с серыми тканевыми кроссовками, которые явно были не по сезону. Скрип колёс, замедляющийся ход поезда, с монотонным голосом оповещающий «остановка «деревня Укагач».
Я медленно встала, закидывая на плечо старый стёршийся кожаный портфель, вышла в тамбур и встала у дверей. Небольшой толчок, и двери открылись; занесённая снегом старая, ржавая, почти обвалившаяся остановка. Пару шагов, я остановилась и мелко задрожалаот жуткого мороза, вслед мне засвистела электричка, что стремительно уносилась во тьму под мелкий снег. Единственное освещение — луна, которая мелькала между тучами. Полнолуние. Вдалеке виднелись уже почти разрушенные деревянные избы, к ним я и направилась сквозь гигантские сугробы, проваливаясь и загребая под одежду приличное количество снега.
Развалины, недавно жилой деревни, где остались лишь торчащие трухлявые брёвна и три более менее сохранившихся здания. Я быстро мелькнула к первому из них и забежала внутрь. Заколоченные наглухо окна и двери, лишь в одном окошке сверху виднелась небольшая расщелина. Здесь было немного теплее, чем на улице, но и этого было достаточно. Разбросанный мусор был рассортирован на две кучи. Первая, которую можно сжечь, и вторая, которую нельзя было. Сломанная деревянная мебель была собрана в виде небольшого хвороста и закинута в старую русскую печь. Туда же полетели и щепки, бумага, листья, ветки и другой мусор. За пятнадцать минут долгожданный огонь был добыт, расщелина в окне наспех заклеена скотчем и какой-то плотной тряпкой, найденной в комоде.
Через полчаса в доме уже было возможно находиться без куртки, а обмороженные конечности наконец-то начали согреваться. На огонь поставлен ржавый чайник, и спустя десять минут я попивала обычный, крепко заваренный чай с едва ощутимым привкусом железа. На душе было пусто и обидно. Скоро новый год, через, буквально, 19 часов. А я убежала из дома, хотя скорее всего меня просто выгнали. Лишь собранные наспех вещи первой необходимости с трудом влезают в рюкзак. Пара банок консервов, тонкий плед, надувная подушка, вилка, ложка и ножик, три литра воды, пакетики чая и, конечно же, кружка с тарелкой.
Четыре утра, поэтому можно было поспать, благо на русской печи можно было спокойно расположиться. Хотя нет, лучше лечь на скамью рядом, так будет удобнее.
Покопавшись немного в шкафу, всё же обнаружила старую простынь с дырами, скорее всего прогрызенные молью, и старый веник с вырванными пучками веток «Волчья ягода». Нужно хоть немного вымести всю эту грязь прежде, чем постелить и лечь спать. Пришлось приложить немало усилий (уборка длилась от силы часа три или четыре), чтобы можно было находиться здесь. В это же время почти всё, что можно, уже сгорело, а это значит, нужно ещё хвороста. Где его взять? Топор я не нашла, значит придётся пройтись по другим домам, хотя я очень сильно сомневаюсь, что там хоть что-то найду. Ну, попытка не пытка.
Оделась и отодрала уже обледеневшую ткань, выползла наружу. Резкий порыв холодного ветра ударил в лицо с неистовой силой, заставляя трястись; возникло желание заползти назад, в тепло, но нужны дрова. Примерно в десяти метрах отсюда стоял такой же домик, только окна не были заколочены. Чем быстрее доберусь, тем лучше, а значит, ложусь на снег и качусь ну боку, закрыв лицо руками. Всё равно тепло потеряю, а так хоть не сильно утону в сугробах.
Пару минут, и я на месте, голова жутко кружилась, с трудом зацепилась за подоконник и забралась внутрь. В комнате настоящая свалка: сломанная мебель, везде банки, разбитые бутылки и простое стекло, разнесённая на половину печь, в полу дыры, также заполненные хламом, жуткая вонь.
— Ну и свиньи, — сказала я в пустоту. — А ведь когда-то здесь кто-то жил, заботился о доме, создавал уют.
И ведь это чистая правда, красный уголок с нарисованной свастикой, половыми органами и матерными надписями, разрисованные иконы заставляли с печалью взглянуть на святое и даже пустить слезинку. Подошла, чтобы попытаться хоть немного оттереть этот ужас, взяла самую старую и менее разрисованную икону, как тут же от неё отвалилась рамка, под которой находилась пожелтевшая в каких-то разводах бумажка. Я, недолго думая, сунула её в карман и попыталась оттереть нарисованные усы и пару матерных слов, но, увы, ничего не вышло.
Я влезла обратно в своё уже остывшее убежище. На экране блокировки высветилось «12:56», после я тяжело и судорожно выдохнула, снова заклеила дыру в окне, желудок издал легкое урчание, говоря о том, что следовало бы перекусить. Я же, в свою очередь, взялась перетаскивать все обломки и прочий деревянный хлам поближе к печи, закинула пару сломанных досок какого-то шкафа, табурета, комода на уже остывшие угли. Но в этот раз развести огонь было намного проще, следом достала консервы с тушенкой, горохом и шпротами. Открытая тушёнка отправилась на уже более менее тёплый камень, а горох со шпротами я съела за пару минут. Потом за ними исчезла и тушёнка, после была надута подушка, постелена та дырявая простынь, а сверху серый плед.
Подкинув еще немного хвороста, Я осмотрела своё убежище: скрипящий и дырявый паркет, стоящий в левом углу шкаф, а под ним люк, скорее всего ведущий в погреб. В левом углу рядом с печью была буфетница с выбитым стеклом и осколками фарфоровой старинной посуды, просачивающиеся лучики света играли с ними. Мусор, что нельзя было сжечь, был сложен у первого окна, которое находилось напротив буфетницы.
Не долго думая, я улеглась на скамью, пришлось немного повертеться и привыкнуть к неудобной, хрустящей старой ткани, твёрдой впивающейся в лопатки скамьи, что была и без того узка — если сделать лишний поворот или движение, то окажешься на полу. Более менее удобной оказалась поза, когда свисает одна рука и на искомое находящаяся нога, само же тело лежала на животе. Вот примерно так и пришлось погружаться в царство Морфея или не совсем…
***
Я падала, вокруг было темно, хотя, возможно, у меня были закрыты глаза? Было непонятно, пряди волос больно хлестали по лицу и по каким-то причинам оголенным плечам. Конечности судорожно пытались схватиться хоть за что-то, но лишь проходили и больно ударялись о потоки воздуха. Падение, казалось, длилось вечность, возникла мысль о сне. Скорее всего так и было, осознания этого немного успокаивало, мне часто снилось нечто подобное. Да сны все почти поголовно были донельзя реальны, бывало, приснится, как тебя во сне переехала машина, естественно ты просыпаешься, но потом чуть ли не весь день ходишь с ощущением того, как твой скелет медленно рассыпается по кусочкам, а внутренности лениво тащатся за тобой, и совсем ведь не скажешь, что это воображения, одним словом — жуть…
Наконец-то меня что-то или кто-то остановил, чувство невесомости окутало неприятными мурашками, резкая тьма вспыхнула, появилась картина висящей на веревке молодой девушки, она медленно раскачивалась, от этих действий старые и явно трухлявые доски скрипели, прикрывая мрачную и гнетущую тишину.
— Р…ритуал, — хриплый, булькающий, режущий слух, девичий голос исходил от повешенной. Резкий хруст и пустые темные, кровавые глазницы смотрят будто в самую суть, к горлу подступил противный давящий комок, перекрывающий доступ кислороду, связывая скользкими нитками голосовые связки, тело резко обмякло, и если бы не невесомость, скорее всего, грохнулось бы. — Освободи… в погребе лунная вода… мой череп… он у тебя есть…
Её голос стихал, доносился обрывками, чьи-то тёмные когти закрыли глаза, надавили на них, теплая жидкость потекла по щекам, пару капель попали на губы, отдаваясь до одури солёным, металлическим, скользким привкусом. Немой крик с резкой болью, ударили неведомыми ранее ощущениями, тело покрылось крупным ознобом, сама же причина боли решила не останавливаться, резким движением вниз прорезала, кажется, не только кожу с плотью, но даже кости.
***
Дикий крик, я сваливаюсь со скамьи, прохладный воздух резким ударом освежает голову, едва тлеющие огни освещали гнетущий мрак. С дрожащих губ срываются резкие выдохи, и я ненасытно вдыхаю воздух, глаза бегают, всё тело бьет дрожь, конечности не желают двигаться, ледяной, грязный пол прилипал к мокрой пропитанной потом одежде. Истерика? Скорее жуткий ужас смешанный с шоком.
Едва удается унять чувства и подчинить своей воле тело, удаётся лишь легонько приподняться, запрокинуть руку на скамью и с её помощью принять сидячее положение. Попытка выровнять дыхание и унять дрожь удалось лишь спустя минут 15, и то не полностью, но теперь было еще и понимание из-за чего тело такое непослушное. Видимо неудобное положение во время сна забило мои мышцы, лишая их возможности нормально функционировать. На ватных ногах всё же удалось привстать, рывок, и я снова едва не падаю, благо удаётся устоять. Шаркающие и неуклюжие шаги, в печь полетело ещё немного хвороста, рядом с ним лежал почти разряженный телефон, на экране высвечивалась 38 пропущенных от мамы и 65 от отца, даже 15 от старшего брата, всего 3 от младшей сестрёнки. Много сообщений сначала гневных, а после и беспокойных. Время показывало 22:30 ночи.
— Смешно, можно сказать сами выперли меня, а теперь переживаете… — В глазах начинает щипать, всё плывёт, и первая слезинка скатывается по правой щеке, левый «Клык» больно впился в нижнюю губу, сдерживая обиду по привычке. — Видимо этот новый год мне и правда придется провести одной… Хотя, разве не этого я желала?
Минутное молчание, а после, словно кто-то нажимает спусковой крючок, раздаётся громкий крик, прерывается, срывает горло. Я злилась на себя, на то, что слаба и не могу свободно высказать то, что думаю, на то, что всё время отмалчиваюсь, боясь ранить словом или обидеть, злилась на родных, за то, что не могли понять, как мне плохо, за то, что повторяли одни и те же слова, делая из них бесконечный шум, играющий на заднем фоне, раздражающий и внушающий веру в то, что тебя любят. Злилась на судьбу, которая отбирала близких людей или одолевала их. Всё это вызывало жалость к себе и отвержение, смирение и уверенность в свою немощность.
Долго истерика не продлилась, минут 20, может чуть больше, опухшие глаза, губы, вместе с тем поверхностное облегчение. Благо огонь уже сильно разгорелся и неплохо освещал почти пустую избу. Взгляд невольно попал на люк, внутри пронесся холодок с мыслью: «Там нужные мне атрибуты». На полу недалеко от скамьи валялся тот клочок бумаги… Дальше всё происходило как во сне: я опрокидываю шкаф, открываю люк, мрак и холод ударяют по ногам, а в нос впивается запах гнили. Несмотря на это, я спускаюсь, пара минут привыкания к темноте, вижу человеческий череп, стеклянную бутыль и пару еще непонятных вещей. Дальше провал. До того момента, как я произношу последнее слово с того клочка. Узор, нарисованный чем-то скользким и чёрным, светится, прямо в моё тело устремляются копья, пронзая тело. Ужасающая боль, чей-то злобный смех, а затем и проклятия со словами: «Нет, я не стану её частью. Ты меня обманула!». Следом пустое беспамятство.
