Шелест майских коридоров

Они бежали по пустынным светлым коридорам, и только лёгкие удары подошв о мраморный пол и их тяжёлое, сбившееся дыхание отражались от стен дрожащим рваным эхом. Чарльз обернулся лишь на мгновение – взмокшая прядь кудрявых тёмных волос упала ему на лоб, и он рассмеялся звонким, переливчатым смехом, который тут же тихо, но с готовностью подхватили. Позади оставались лишь арочные своды и бесконечные коридоры, но они неслись по ним всё дальше, объятые пьянящим чувством призрачной свободы. Чарльзу казалось, что у него за спиной выросли крылья, так легко было бежать, улыбаясь и не чувствуя боли в губах, пока его утягивали за собой эти надёжные пальцы. Они до сих пор не расцепили рук. — Давай в библиотеку! — воскликнул Чарльз поспешно, хватаясь за рукав, — там безопасно. — В библиотеке? — Эрик бросил на него мимолетный взгляд и в сомнении поднял брови. — Конечно, — Чарльз неосознанно прильнул к нему, тёплые голубые глаза лучились искренним детским озорством, — миссис Уолкер не пустит их туда, ну же! Они бесшумно распахнули двери и замерли на пороге, пытаясь перевести дыхание. Миссис Уолкер подняла на них, согнувшихся пополам от рези под рёбрами, пронзительный строгий взгляд, но Чарльз только беспечно улыбнулся, прошептав: — Здравствуйте. — Мистер Ксавье, у Вас кровь. — Правда? — он, сверкнув глазами, весело подмигнул женщине, пока Эрик силился сдержать рвущуюся с губ усмешку, настойчиво толкая его к дальним стеллажам, — споткнулся на пути к знаниям! Пожалуйста, дорогая, не впускайте мистера Шоу и его друзей, они всегда только мешают. Если миссис Уолкер и сказала что-то в ответ, то они уже не услышали. В библиотеке стояла зыбкая тишина, прерываемая их шумным дыханием и тихим смехом Эрика, который уткнулся губами Чарльзу в плечо, так же неосознанно, как он сам бесстыдно приник к нему в университетском коридоре. Щёки, горящие от долгого бега, опалило сильнее, и Чарльз уже не мог скрыть искрящийся в глазах восторг от такого близкого тёплого дыхания. Но Эрик не отстранялся ещё мгновение, продолжая сжимать его пальцы в своих. Чарльз чувствовал, как тот невесомо провёл носом по его затылку, затрагивая губами каштановые пряди. Всё это длилось ничтожную долю секунды, но Чарльз вздрогнул и распахнул глаза. — Зачем ты поступаешь так опрометчиво? — Эрик отстранился от него, плавно развернув к себе. Он был так обеспокоен, понял Чарльз, что не заметил его алых щёк и затопивших всю радужку зрачков, только приподнял подбородок пальцами, прикипел взглядом к разбитой губе и нахмурился, — тебе не стоит провоцировать их в такое время. — Боюсь, никто не в силах вытравить из них эту ненависть, друг мой, — выдохнул Чарльз с привычной ему успокаивающей улыбкой. Нежное «друг мой» отдалось на кончике языка горечью. В этих словах было всё, что он мог позволить себе, и ещё больше лжи. Они никогда не были друзьями, но Чарльз всегда хотел узнать, каково это —назвать так Эрика Леншерра. Как он мог устоять перед этим? Особенно сейчас — в их первый полноценный разговор. — Чарльз, — с лёгким укором произнёс Эрик, и Чарльз едва не прикрыл глаза от красоты звучания его имени в чужих устах. Он думал лишь о том, как удивительно повезло ему быть в эту минуту здесь, в потаённом проходе между стеллажами, окружённому запахом старых книг и свежестью хлопковой рубашки Эрика. Как повезло ему стать свидетелем зарождения тревоги в светлых глазах на вечно суровом живом лице. — Это глупо, — повторил Эрик тихо, — я знаю… Я, — он прерывисто вздохнул и поспешно отвёл взгляд, сжав челюсти и покачав головой. Чарльз, воззвав ко всей смелости, что хранилась у него в сердце, провёл кончиками пальцев по запястью Эрика, зацепился за его манжет и поддался вверх — непослушная прядь вновь упала ему на глаза, и Эрик, сделав глубокий вдох, разбитой до запёкшейся уже крови дрожащей рукой отвёл её, ненароком коснувшись ресниц. — Я знаю, — сказал он ещё тише, совершенно потерянным голосом, — что ты хочешь мира и ты веришь в него, но это невозможно. Всё, что творится вокруг… У них есть причины, понимаешь? — То, что ты родился в Германии, не причина, — ответил Чарльз порывисто, отстраняясь в возмущении, и уже не мог заставить себя остановиться, нещадно выдавая себя, но позор и возможная ненависть Эрика казались исходом лучшим, чем его неподъёмная вина, — у них нет прав оскорблять тебя. Твоя мать – еврейка. И вы приехали в Британию ещё пять лет назад, до того, как всё началось. Доводы Шоу бессмысленны! Он просто… Он… Чарльз задохнулся и не мог больше сказать ни слова, потому что Эрик отчаянно ринулся вперёд — стеллаж только жалостливо скрипнул под натиском тел, и всё вокруг замерло, когда это случилось. Их губы неизбежно коснулись друг друга в поцелуе, осторожном и неосязаемом, с тогда ещё ничего не значащим привкусом крови. Жар рук Эрика, его жадные, взволнованные прикосновения к шее и лопаткам, веснушкам на щеках и хрупким ключицам, безмолвная благодарность и скорбное обещание, оставленное влагой на трепещущих ресницах и росчерком печальной нежности на молочно-белой коже, ошеломленный кроткий стон, несмелый юношеский смех, переплетённые пальцы, звук их шагов и лёгкое дыхание — всё это навсегда осталось здесь, в убежище университетской библиотеки, пахнущей пылью и светом, и лабиринтах пустующих мраморных коридоров, в которые никто из них больше не ступит наступающей осенью тысяча девятьсот тридцать девятого года.