Алгоритмы

      Склизкий чавкающий звук оглушал пространство комнаты, а вслед за ним звуковые вибрации отталкивались от стен помещения рассеивая в каждом дюйме старательно приглушённые девичьи стоны. Аяка боялась быть пойманной; боялась позволить своим подчинённым услышать все непристойные звуки, которые выдавало её изголодавшееся по прикосновениям тело; боялась, что из-за какой-то чёртовой физиологии, испортит кровью и потом выстроенную идеальную репутацию и имидж «Молодой Госпожи клана Камисато». Она приказывала своим пальцам остановиться, затыкала рот второй, свободной от ласк, ладонью, и запрокидывала голову назад проглатывая очередной недозволительный стон.       Тело Аяки горело не потухаемым синим пламенем, пока её заледенелые пальцы обжигались разгорячённостью собственного вагинального секрета, разрушая все стены самоконтроля из-за густой липкости в районе вульвы. Она хотела большего. Не хотела находиться одна в собственной постели. Представляла рядом с собой кого-то, кто мог бы удовлетворить все её потаённые желания, и с блядским скулом сжимала ноги, как только сознание выдавало ей образ одного единственного человека. Она знала, что не имела никакого права на слабость, ведь она чей-то идеал; ведь все родители в Инадзуме говорили своим дочерям равняться на благородную и учтивую «Сирасаги Химэгими», которая, в тайне ото всех, текла как последняя сука лишь от одного вида выпуклости в мужских штанах.       Это гормоны; это естественно для всех остальных, вот только табуировано для эталонной девушки, априори не имеющей право иметь какие-либо проблемы с контролем собственного либидо. Аяке не у кого было просить помощь. Она не могла позволить незамужнему с ней мужчине прикоснуться к своей плоти, и одному только Архонту было известно, когда брат отыщет кандидатуру подходящего жениха. А до тех пор, до первой брачной ночи, Камисато только и могла, что изо дня в день, из ночи в ночь, удовлетворять себя своими короткими пальцами, не способными доставить ей требуемого телом удовольствия.       Тома прикрыл глаза, стараясь не обращать внимание на слишком выделяющееся напряжение в районе паховой области. Тонкие деревянные стены позволяли расслышать стоны его Госпожи с такой точностью, что каждый писк пробирал парня до дрожи, вынуждая ладони сжаться в кулаки, а губы сложиться в единую тонкую линию. Он не имел совершенно никакого права осквернять образ своей хозяйки — и по совместительству дорогого друга — отвратительными извращёнными фантазиями, но, при всём при этом, сам не понимал, как ему следовало сдерживать себя в руках, когда её глухой голос заполонял не только ночную тишину, но и всё имеющееся в голове пространство, вытесняя разум за пределы подсознания, и оставляя место лишь для девичьих молящих вздохах и протяжных скулов.       В данной ситуации Тому радовало лишь одно — он был единственным, кому Аяка позволяла охранять свои покои в ночное время. Ведь он унесёт все её секреты с собой в могилу, а вот к другим такого доверия не было. Хотя, молодой человек не отрицал вероятности того, что он просто хотел быть единственным мужчиной, у которого была бы привилегия узреть собранную и стойкую Госпожу в столь похабном виде.       Его ладонь накрыла уже порядком возбуждённый член прячущийся за тканью тёмно-зелёных мешковатых штанов, а после надавила на основание эрегированной плоти, вызывая яркий импульс, который насквозь разил низ живота, сопровождаясь приятной истомой. Громкое дыхание Аяки не утихало, дополняясь скрипом её кровати, что, в свою очередь, позволило Томе слишком реалистично представить себя рядом с беззащитной Госпожой Камисато, молящей его о помощи. — Нет, так нельзя. — Убрав руку от штанов, сам себе проговорил Тома, однако не смог почувствовать в собственном голосе надобной сейчас уверенности, из-за чего разозлился на себя лишь сильнее.       Да кто он такой, чтобы позволять себе осквернять самый прекрасный цветок Инадзумы? Даже на просторах воображения Аяка оставалась запретным плодом, вкусить который не имел права совершенно никто, а особенно Тома. Своей Госпоже он был обязан всем, что имел; был готов до конца жизни прославлять её светлое имя и благодарить Архонтов за возможность прислуживать ей. То, что девушка позволила ему называть её другом — уже было чрезмерным допущением, и стоило Томе подумать о старшем Камисато, как все извращённые желания в миг вылетали из его — проклятой Бездной — головы. Молодой человек осознавал, что являлся чуть ли не единственным жителем Инадзумы, кому Аято мог доверить свою сестру; знал, что ему, как чужеземцу, была отдана великая честь разделять завтрак, обед и ужин за одним столом с многоуважаемым главенством комиссии Ясиро — ему предоставили слишком много привилегий, а потому, он не мог не обуздать в себе похотливый природный позыв.       По ту сторону стены послышался очередной сдавленный стон, который слишком ощутимой пульсацией отдался в и без того напряжённом члене, буквально снося внутри мужского подсознания недавно по-новой выстроенные оборонительные стены. Надо было на что-то отвлечься; Томе скоропостижно требовалось чем-то себя занять, дабы перестать даже косвенно думать о недозволенном, но как на зло, именно в этот промежуток времени черепно-мозговая коробка, будто бы при активации невиданного до сели древнего механизма, резко опустела, тем самым застав смекалистого «местного авторитета» врасплох. Молодой человек крайне редко оказывался в безвыходных ситуациях, по той простой причине, что его умение выкарабкиваться со дна Разлома было подобно врождённому таланту, из-за чего сейчас, не найдя в разуме ни одной путной мысли он рефлекторно попытался подняться на ноги, вот только совершил роковую ошибку.       Локоть руки случайно задел рядом стоящее копьё, которое со звонким стуком упало на пол, вынудив управляющего клана Камисато вслух высказать несколько совсем неприемлемых — в высшем обществе — ругательных слов. Сладостные стоны сопровождаемые другими ласкающими мужское естество звуками резко прекратились, а Тома успел уже сотни раз помолиться Архонтам, дабы те внушили Аяке не выходить из своей спальни, но, видимо, Боги проигнорировали его молитвы. Фусума с характерным звуком скользнула по пазу, вынудив подскочившего на ноги парня выпрямиться по струнке ровно, попутно прислоняя злосчастное копьё обратно к стене. — Простите, я не хотел потревожить Ваш сон. — Благо, ни одна безысходная ситуация не лишала Тому его актёрского мастерства, а потому молодой человек смог с лёгкостью натянуть на лицо смущённую улыбку, и подавив в голосе хрипоту, высказал — на самом деле, не надобное — искреннее сожаление .       На девичьих щеках полыхал румянец, один рукав ночнушки был слишком сильно задран вбок, открывая вид на оголённое плечо и ключицу, а глаза казались непривычно затуманенными, из-за чего Тома несдержанно сглотнул, заставив Госпожу остановить свой взгляд на его кадыке. В воздухе повисла томящаяся тишина в течении которой управляющий предпринял сотни попыток для продолжения диалога, вот только недавние стоны Аяки всё ещё трезвонили где-то на просторах его подсознания, побуждая существо молчаливо оглядывать возбуждённую дочь клана Камисато, и бесстыдно представлять её влажное оголённое тело под тканью шёлковой сорочки. — Я не спала, — несдержанно опуская взгляд к нижней части мужского корпуса, констатировала девушка, а после рефлекторно облизнула и без того влажные губы, подметив выпуклость в района паховой области. — А-ах, вот оно как…       Надо было быть незрячим, чтобы не подметить явно не случайно выбранное направление девичьих глаз, и пока слуга-Тома испытывал адский стыд за проявленное неуважение к достоинству знатной леди, мужчина-Тома ощущал непередаваемое удовольствие от того, что дорогая сердцу подруга заметила его реакцию на её непристойное поведение. Младшая Камисато уже не первый десяток раз занималась самоудволитворением, и каждый из этих разов парню приходилось претерпевать желание подрочить на неё прямо под фусумо её спальни. Он не имел права попросить её быть потише, не имел права отойти от её комнаты чуть подальше, и не имел права впасть в объятия похоти, из-за чего практически каждая ночь была для молодого человека сродни беспощадной пытки.       С того момента, как Аяку стали навещать «приступы» сексуального желания, она, сама того не осознавая, начала смотреть на своего лучшего друга под совершенно другим углом. Если раньше девушка намного активнее замечала его способности, душевные качества и взгляды на мир, то уже сейчас она куда больше стала акцентировать своё внимание на его высокий рост, нестандартный для Инадзумы цвет волос, приятный голос и стройное телосложение. Иногда ей хватало одного мимолётного вида на самого приближённого подчинённого воркующего с липнувшими к нему дамами, для того, чтобы полностью и бесповоротно испортить настроение на все оставшиеся сутки. Камисато жадничала его вниманием, старалась держать парня поближе к себе, и, как итог, постоянно корила саму себя за собственную навязчивость. Она, как и подобает «Сирасаги Химэгими», была обязана быть общественным примером того, как Госпожа должна относиться к своему слуге; должна была давать инадзумовской аристократии понять, что их подчинённые имели право на личную жизнь и свободное от работы время, однако как только дело начинало касаться Томы — Аяка становилась собственницей не желавшей подчиняться собственным принципам и устоям.       Девушка окончательно осознала свои чувства ровно в тот момент, когда она впервые поздней ночью представила подле себя Тому, и с тех самых пор широко-известному «местному авторитету» было поручено охранять её покои в ночное время суток. Подобная эксплуатация рабочего труда уж точно не могла являться показательным примером правильных отношений между людьми из разных социальных прослоек, и пока все вокруг видели в данном приказе свои глубинные смыслы, младшая Камисато бесстыдно комкала одеяло между ног, постанывая от своих чрезмерно буйных фантазий. — Тома, мне нужна твоя помощь. — Выдержав ещё одну недолгую паузу, непривычно пискляво произнесла Аяка, ладонью одной руки, хватаясь за плечо другой. Она — точно также как и парень перед ней — не верила в реальность происходящего. Ночное светило придавало царящей атмосфере некой загадочности и интимности, что, в свою очередь, лишь учащало, и без того сбивчивое, дыхание. — Простите?       Тома бы скорее уверовал в то, что сошёл с ума, нежели принял бы для себя единственную всплывшую в сознании догадку, раскрывающую суть девичьей просьбы. Буквально минутой ранее его Госпожа, находясь в полном одиночестве, беспрерывно скулила от накатывающего на неё наслаждения, а уже сейчас внезапно заявила о том, что ей нужна его помощь. Как ещё он мог это расшифровать? Может быть у неё сломалась кровать? Она захотела принять ванну? Ей надо к доктору? Да и вообще, что стало с тоном её голоса? — Не притворяйся будто бы не понял меня, — протягивая свою руку к его запястью, и аккуратно обвивая его содрогающимися от неистового желания пальцами, уже более властно сказала Камисато, вынуждая Тому рассмеяться одними уголками губ.       Вот сейчас его подруга походила на ту девушку, которую он знал уже долгие-долгие годы. Многие вокруг ошибочно полагали, что то поведение, которое Госпожа демонстрировала перед Путешественником было её истинной натурой: робость, застенчивость, скованность — всё это было не про неё. Будь она действительно такой, то ни в коем разе не смогла бы добиться признания всего высшего света островного континента. Так Аяка вела себя лишь в тех случаях, когда не имела возможности должным образом отплатить за оказанную ей помощь и услугу. Это было этикетом, формальностью, методом поддержания образа благородной дамы, но никак не истинным характером многоуважаемой дочери влиятельного клана Камисато комиссии Ясиро. И как не странно, больше всего Тома обожал наблюдать за поведением своей Госпожи без надетых на ней масок, без груза повешенных на ней ярлыков и обязанностей.       Аяка с некой настырностью потянула молодого человека на себя, тем самым заставляя его сделать шаг в пространство её спальни. — Но Госпожа… — молодой человек и сам не понимал, чему, а главное как, он намеревался возразить. Напряжение в штанах и так выдавало его с потрохами, а сказать, что в данный момент его нравственные ценности были выше похотливого желания — оказалось бы безрассудным враньём, которого слуга не мог позволить себе по отношению к своей хозяйке. Девушка почувствовала несильное сопротивление со стороны Томы, а потому прямиком посмотрена тому в глаза, и, собравшись с силами, тихо, но убедительно произнесла: — Это приказ. Мне больше некому отдать такое поручение.       Управляющий ещё с секунды сверлил Аяку своим нечитаемым взглядом, взвешивая все «за» и «против». На самом деле они оба понимали, что Тома мог без каких-либо последствий отказать девушке в её своеобразной просьбе. За годы работы в клане Камисато, молодой человек уже давно успел прощупать почву, осознав границы дозволенностей, заработать себе крепкую репутацию и в более чем достаточной мере изучить своих хозяев. Скажи он, что не хочет ублажать Госпожу — и та не будет на этом настаивать; есть только одна весомая проблема — он чертовски этого хочет.       Уста девушки расплылись в мягкой улыбке. Насколько хорошо Тома знал своих Господ, настолько же хорошо те знали и его, а потому, как только парень замер на месте не найдя в кратчайшее время изворотливую причину для отказа — он дал своё немое согласие. Аяка уже менее настойчиво потянула молодого человека на себя, полностью скрывая его в стенах своей спальни, и пока подчинённый возвращал фусума в его первоначальную позицию, хрупкие ладони владелицы искусства Сэнхо легли на его торс, пальчиками пробегаясь по линиям мышц, находящихся под чёрной майкой, а после позволяя им подняться выше к грудной клетке. В момент, когда скользящая дверь была полностью закрыта, а комната погрузилась обратно в практически беспроглядную тьму, надетая на Томе укороченная куртка оказалась на полу, а мужские руки обняли Аяку чуть ниже ягодиц, отрывая её босые ступни от холодного деревянного пола.       Девушка со всей имеющейся в её теле силой, крепко-накрепко обняла несущего её к кровати молодого человека, стараясь поскорее унять гул собственного сердца. Как она и представляла, в прикосновениях Томы чувствовалось забота и ласка. Он удерживал её словно фарфоровую куклу, что могла разбиться от любого резкого движения или слишком сильно сделанного вздоха, и пускай физическая оболочка Камисато требовала куда более резких и грубых касаний, однако естество внутри не могло не нарадоваться от ощущения себеценности в глазах возлюбленного ею человека.       Когда тело Аяки было уложено на кровать, Тома без особых стеснений потянул материал майки вверх, оголяя подтянутое тело, каждый мускул которого наглядно прорисовался под светлой — в некоторых местах шрамированной — кожей. Младшей Госпоже клана Камисато и до этого выпадала возможность узреть лучшего друга без скрывающей корпус верхней одежды, однако сейчас, находясь в полутьме, изгибы его тела казались ей особенно привлекательными, из-за чего прохладные пальцы повторно потянулись к напряжённому торсу, исследуя каждый сантиметр разгорячённой кожи.       Всё «недозволенное» от неё всегда скрывалось и утаивалось. Про поцелуи, свидания и секс она узнала из табуированных книг, что-то подслушала из разговоров прислуги, а что-то увидела воочию прогуливаясь по малолюдным улочкам Инадзумы. Жизни простых людей выглядели куда интереснее и ярче её собственной, и пока все вокруг восторгались теми умениями, которые Аяка никогда бы не смогла приобрести родись в менее знатной семье — сама девушка с завистью заглядывалась на тех, кто мог позволить себе быть самими собой, познавая истины мира без фильтровки на «это можно, а это нельзя». «Недосягаемое манит», и прямо сейчас младшая Камисато с блеском в глазах касалась того, к чему, по всем законам мироздания, не имела права прикоснуться. — Госпожа, Вы уверены? — Внимательно наблюдая за тем, как девичьи пальцы ползали по его телу, хрипло выдавил из себя Тома, и сам того не осознавая, двумя коленями встал на запретное пространство роскошной кровати, слегка сжимая ими не менее запретные чарующие бёдра своей благодетельницы. Она всего лишь трогала его тело, а он уже чувствовал себя самым счастливым человеком всея Тейвата.       Аяка будто бы не услышав его вопрос, продолжила своё исследование, и с заметным даже в темноте румянцем, пальцами потянулась к краю тёмно-зелёных штанов. Подушечки совсем чуть-чуть проникли под плотно-прилегающую к телу резинку, а после вернулись обратно на плотный материал, начав медленный путь вниз. Стоило девичьим пальцам коснуться контура порядком возбуждённого члена, как их обладательница сделала рефлекторное круговое движение бёдрами, таким незатейливым образом стараясь создать желанное в эту минуту трение в районе пульсирующей вульвы. Для Томы всё это казалось излишне томным, подобно мучению, а потому парень несдержанно накрыл ладонь Госпожи своей ладонью, сжав её руку вокруг эрегированной плоти, и принявшись резкими движениями натирать разгорячённый орган.       С мужских губ сорвался приглушённый стон, после которого ладонь Камисато ощутила влажность на том участке ткани, под которым находилась головка члена. Её глаза с неким удивлением столкнулись со взглядом мужских глаз, на что молодой человек мило улыбнулся, проинформировав: — Это предэякулят.       Юная глава комиссии Ясиро с любопытством указательным пальцем растёрла разгорячённую вязкую жидкость по подрагивающей головке, из-за чего та впитывалась в материал мешковатых штанов, оставляя на них увеличивавшееся в площади влажное пятно. Столь невинные и по-своему миловидные действия вынудили управляющего самостоятельно стянуть с себя мешающуюся часть одежды, чего, по-видимому, девушка только и ждала, ибо она в ту же секунду обхватила достаточно внушительный в размерах член своей несоразмерно маленькой ладошкой, прощупывая каждую венку и неровность интимной кожи. До этого Аяка полагала, что больше всего ей хотелось получить физическое удовольствие в одностороннем порядке, однако сейчас, вслушиваясь в тяжёлое дыхание возлюбленного, подмечая его реакции на её касания, и имея возможность ощупать каждый миллиметр его физической оболочки — она испытывала чарующее душевное наслаждение, несравнимое с самоудволитворением.       Молодой человек не мог оторвать взгляда от открывшейся перед ним картины. Его работодательница, его Госпожа, благодетельница, давняя подруга и одна из самых знатных дам всего континента с пунцовыми щеками и искрящимися от похоти глазами, прощупывала ствол его члена, позволяя ему — какому-то там слуге! — возвышаться над собой и смотреть на себя свысока. Сейчас Камисато казалась настолько уязвимой и безвластной, что на просторах мужского воображения стали вырисовываться порядком извращённые фантазии, за одно упоминание которых он и сам был готов положить свою голову на гильотину. Внутри Томы боролись чувство долга и мужское начало, и к сожалению, последнее одержало верх, буквально искажая привычный милый и радушный образ «местного авторитета». — Моя Госпожа, — хриплый, ставший в это мгновение особенно басистым, голос оглушил существо Аяки теми нотами, которые она ещё ни разу не слышала из уст своего лучшего друга. Атмосфера в комнате резко сменилась на более развратную, температура в помещении будто бы подскочила на десяток градусов, а девичье тело окутала волна вожделения, из-за ощущения которой она не смогла подавить в себе тяжёлого выдоха. Густая капля вагинального секрета испачкала внутреннюю сторону бёдер, а от властного образа Томы девушка невольно чуть сильнее сжала в своей ладони пульсирующий член, совсем позабыв о стимуляциях.       Мужские губы расплылись в дьявольской улыбке; грубоватая ладонь повторно накрыла нежную кожу сжимающей эрегированную плоть ладони, а после принялась в нужном для себе темпе натягивать и опускать крайнюю плоть полового органа, тем самым создавая нужное для парня трение. Камисато невольно отвела свой взгляд в сторону. Она ещё никогда не чувствовала себя настолько покладистой и укрощённой, но вместо того, чтобы испытать стыд, злобу или же укол задетой гордости, Аяка ощутила лишь одно — всё её естество требовало доминирующего над ней Тому. Пока одна рука молодого человека продолжала использовать ладонь главы комиссии Ясиро для самоублажения, другая легла на по-аристократически островатый подбородок, вынуждая голубые глаза перевести свой взгляд обратно на его персону. Голубо-серебристые пряди были непривычно растрёпанны, ореолом обрамляя смущённое девичье лицо, неглубокий вырез ночнушки открывал вид на соблазнительные ключицы, а вторая ладонь Аяки прикрыла губы своей владелицы, таким образом пытаясь скрыть неописуемое смущение от происходящей в высшей степени неприличной ситуации.       На такую Камисато парень был готов смотреть целую вечность, и ему даже подумалось, что если после сегодняшней ночи девушка решит отрубить ему голову — он без сожалений примет это наказание.       Находясь в пьянящей разум прострации, Тома корпусом наклонился к лежащей на простынях Госпоже. Его лицо становилось всё ближе и ближе к манящим, немного красноватым от покусываний, губам, и в тот момент, когда он резко опомнился, осознав что именно намеривался сотворить, прикрывающая до этого губы девичья ладонь в мгновения ока переместилась на его шею, сокращая бесконечные сантиметры между их устами. Мягкость, влажность, необъяснимая сладость — первый поцелуй Аяки был по-началу робким, а затем всё более страстным и настойчивым. Управляющий с трепетом обсасывал её губы, дразняще водил по ним языком, давая девушке время на то, чтобы она приспособилась к новому «умению», и глухо простанывал её имя, пока внутренняя сторона её ладони пачкалась в новых выделениях предэякулята. — Позвольте мне доставить Вам удовольствие. — Немного отстранившись от её губ, скорее утвердительно, нежели вопросительно, произнёс Тома, с неким блаженством подмечая то, как взгляд младшей Камисато сфокусировано уставился на его уста. — Главное не входи в меня, — практически шёпотом выдавила Аяка, попутно поражаясь стойкости собственных принципов. В её голове была полнейшая пустота; казалось, что ни одна клеточка мозга не была способна на нормальное функционирование, однако, видимо, она недооценивала силу ответственности перед братом и кланом. Если бы после женитьбы выяснилось, что её честь была запятнана до заключения бракосочетания — комиссия Ясиро была бы опозорена и унижена.       Раздражающая горечь, с выворачивающим на изнанку эффектом, неприятными мурашками пробежалась по всему мужскому телу. Какое бы наказание дальше не последовало, но Томе ни в коем случае нельзя было даже засматриваться на возможность присвоить себе девственность «Сирасаги Химэгими». Её первый раз принадлежал законному мужу, а не чужеземцу из низшего сословия, что, в свою очередь, отрезвляло парня похлеще любых физических раздражителей. Он испытывал к ней симпатию, любовь, желание прикоснуться и придаться грехопадению, однако не имел совершенно никакого права позволять своим мечтам превратиться в реальность без должного на то дозволения; а если говорить о сексе — то к мечте сразу же надо было приписывать прилагательное «несбыточная». — Могу ли я войти в Вас пальцами? — Выпрямляясь в корпусе, и высвобождая маленькую ладонь из оков своих цепких пальцев, спокойно спросил Тома, вынуждая Аяку ощутить испытываемое им же разочарование.       Она бы прямо в эту чёртову минуту отдалась бы ему полностью и безвозвратно, вот только классовое неравенство, её высокий социальный статус, святая преданность семье и затраченные годы и силы на построение идеальной репутации — не позволяли потерять рассудок, отдавшись подчинённому, который занимался домохозяйством и исполнял роль её сторожевого пса.       Её ладонь, испачканная в его выделениях, и уже не удерживаемая на члене объятиями его ладони, потянулась к подтянутой груди, однако была остановлена бесстыдными поцелуями, что совсем не брезгали прикасаться к липкой бледной коже, слизывая с неё остатки собственного предэякулята. Целуя руку Камисато, Тома не моргающим взглядом смотрел прямиком в её чарующие глаза, ожидая от своей хозяйки разрешения на использования своих пальцев. Аяка пару раз положительно закивала головой, пока уста были не в состоянии вслух ответить на заданный возлюбленным вопрос.       На губах молодого человека вырисовывалась лукавая усмешка, а вслед за ней одно его колено надавило на сжатые между собой девичьи ноги, раздвигая их. Стоящий колом член изредка подрагивал, из-за чего младшая Камисато никак не могла отвести от него взгляда, с закусанными от нетерпения губами, пытаясь представить себе: какого было бы почувствовать его внутри себя. Шёлковый материал ношнушки не без помощи зубов Томы, был оттянут вверх, открывая парню вид на поблескивающие от влажности половые губы. В боязни быть увиденной в том месте, которого не касался ни один мужской взгляд, бёдра девушки рефлекторно попытались сжаться между собой, однако рука и колено друга не позволили данному плану воплотиться в реальность.       Медлительно облизав указательный и средний пальцы, управляющий с особой осторожностью провёл влажными подушечками по слегка распухшим — от ранних стимуляций — большим половым губам, а затем совсем чуть-чуть раздвинул их, таким образом прокрадываясь к более чувствительным точкам. Аяка с несдержанным шумом резко вобрала в себя побольше воздуха, и лишь после пары секунд громко выдохнула, поражаясь ускоренному темпу её сердечных сокращений. Чужие пальцы лишь слегка дотронулись до её интимной зоны, а она уже ощутила колоссальную разницу между своими треклятыми попытками довести себя до пика удовольствия и этим мимолётным прикосновением. Внутренний стержень не позволял словам мольбы сорваться с её языка, вот только глаза предательски выдавали все потаённые желания своей единственной владелицы, что не утаилось от пронзительных глаз Томы, которые в данную секунду лукаво поблескивали своей зеленой, выбивая из младшей Камисато последние сомнения относительно её аморальной задумки.       Пускай это противоречит кодексу высшего аристократического чина; пускай она до конца своих дней будет жить с мыслью о том, что нарушила — и возможно ещё не раз нарушит — правила, которые обязывалась защищать и блюсти до конца; пускай её будущий муж будет обманут сакральными мыслями о том, что он её первый и единственный — Аяке стало глубоко плевать на все эти мелочи, ровно в тот момент, когда взгляд её слуги позволил себе посмотреть на неё свысока, а она смиренно приняла этот факт, ощутив от этого безграничное наслаждение.       Тома как можно осторожнее ввёл в лоно средний палец, боясь причинить хозяйке какие-либо болевые ощущения. Для него она была подобна сложнейшему алхимическому сотворению, одного неверного действия для которого хватало, чтобы полностью и бесповоротно потерять желаемый высококлассный результат. Он знал сколь долгое время она страдала от невозможности удовлетворить естественные для человека потребности, а потому, почувствовал, как внизу живота проскочила молния истомы от лицезрения её приоткрытых от стонов губ, её привлекательных бёдер, что — от одного только его пальца — ритмично задвигались из стороны в сторону, уподобляясь процессу соития, и её внимательно следящих за ним помутнённых глаз, которые буквально приказывали продолжать и не останавливаться.       Стены влагалища с особой силой объяли второй вошедший в них мужской палец, из-за чего Камисато издала куда более громкий стон, разящий окружающую кровать томящую тишину. Обе её руки прикрыли, часто выдыхающие разгорячённые порывы воздуха, губы, пока пальцы Томы столь безнравственно трахали её нутро, не забывая попутно стимулировать бусинку клитора. В голубо-серых глазах начинало мутнеть, уши краснели от слышимых ими непристойных звуков, а горло так и продолжало старательно сдерживать пищащие скулы, которые никоем образом не могли просочиться за тонкие деревянные стены главного дома комиссии Ясиро. Покои старшего Камисато находились не так далеко, да и прислуга с охраной могли по каким-либо возникшим причинам проходить мимо её покоев, что вынуждало Аяку испытывать страх граничащий с высшей степенью извращённости.       Их могли услышать, могли увидеть, могли поймать — девичье сознание буквально таяло от подобных мыслей, взращивая в подсознании необъяснимое желание продолжать свой путь по лезвию ножа, приносящие естеству стократное возбуждение.       Движения Томы приобретали всё более и более резкий характер. В члене томительно потягивало, однако молодой человек совсем никак не акцентировал на нём своё внимание полностью отдавая всего себя на удовлетворение своей Госпожи. Она всегда стояла для него приоритетнее самого себя, и он был безумно благодарен ей уже за те прикосновения, которыми она одарила его малозначимую персону. Зная, что девушка могла ощущать себя ещё лучше, управляющий клана Камисато, не прерывая мастурбации, свободной ладонью приподнял шёлковый материал ночнушки, после чего губами примкнул к плоскому девичьему животу, языком слизывая образовавшуюся на нём испарину. Всё тело Аяки тут же судорожно затряслось, а с уст сорвался слишком громкий стон. Её ноги обхватили талию подчинённого, пытаясь прижаться к нему как можно ближе, и как только она почувствовала поднимающиеся по животу губы Томы, лицо которого было скрыто под тканью сорочки, её тонкие пальцы нащупали его член, принявшись оттягивать крайнюю плоть.       Бёдра парня рефлекторно начали самостоятельно «входить» в сомкнутую вокруг эрегированной плоти ладошку, а чуть погодя, когда его губы достигли двух нежных полушарий, к двум пальцам добавился третий, сопровождая ласки языка, облизывавшего затвердевший девичий сосок. Глава комиссии Ясиро даже не подозревала, что её тело было способно испытывать настолько сильное вожделение вперемешку с, притупляемым остальные чувства, возбуждением. Тома трогал её везде; делал это так, как она и мечтала в своих ночных фантазиях, и если бы только её голова могла сейчас нормально соображать, то на просторах подсознания точно появилась бы ужаснейшая гипотеза: скажи управляющий, что хочет по-настоящему трахнуть её — и она без промедлений точно бы на это согласилась.       Губы молодого человека безустанно посасывали ореолы мягкой аккуратной груди. Тела обоих обменивались исходящим друг от друга жаром, из-за чего те становились липкими и влажными, а под материалом белого шёлка всё полыхало подобно эпицентру пожара, оставляя минимальное количество кислорода для глубоких вдохах. Стоны Аяки становились громче, обязательное наличие требуемых предосторожностей покидало разумы обоих, и, как итог, пройди кто — прямо в эти минуты — мимо спальни уважаемой Аяки Камисато — точно бы осознал, что конкретно происходило на скомканных простынях её роскошной кровати. Через пару мгновений, покрасневшее от жара и смущения, лицо слуги показалось из-под сорочки его хозяйки, вынуждая её уставится своим взглядом в его полные похоти глаза. Тома не позволил себе оставить ни следа на по-благородному бледной коже, и где-то в глубине души девушка была безгранично благодарна ему за это.       От сегодняшней ночи могли остаться лишь воспоминания. — А языком? — Обычно добрый и ласковый голос Томы охрип настолько, что под аккомпанемент тяжёлого дыхания, расшифровать его слова оказывалось достаточно проблематично. Даже находясь в полутьме девушка заметила, как его светло-зелёные глаза отливали свинцом, а на лице вычитывалось неведомое до сели выражение, побуждающее каждый мускул резко напрячься, а после расслабиться, импульсами рассеивая по плоти фейерверки.       Он смотрел на неё сосредоточенно и серьёзно; так, словно на всём былом свете не существовало ни человека, ни Бога, ни любого другого существа способного превысить в его жизни её значимость, а потому, когда его губы неустанными поцелуями принялись проходиться по её ступням, икрам и коленям — Аяка возжелала быть для него одной и единственной.       Ответ на свой вопрос молодой человек так и не получил, вот только его это совершенно никак не волновало, ибо в данную секунду он был настолько эгоистичен, самоуверен и нагл, что дозволение его Госпожи для него и не требовалось. Он ни в коем случае не позволит себе лишать её невинности, но вполне вероятно, что посмеет позариться на всё остальное.       Спустившись чуть ниже по кровати — таким образом, разрывая контакт девичьих пальцев с членом, — Тома оставил ещё несколько влажных поцелуев на коже ног его дорогой подруги, а затем, с несильной усмешкой отметил для себя, насколько широко она самостоятельно удерживала их в раздвинутом положении. Госпожа желала большего, Госпожа хотела остаться удовлетворённой его персоной, Госпожа отдала ему приказ — и он во чтобы то ни было выполнит данное поручение. Язык управляющего начал проводить влажную дорожку прямиком от колена до середины девичьего бедра, и как только Камисато почувствовала, что он не намеревался останавливаться на этом, то тут же громко выдала: — Т-Тома! — Запнувшись на первом слоге его имени, Аяка поспешно прикрыла губы ладонью, вспомнив о том, что в доме они с возлюбленном находились далеко не одни.       Уста молодого человека не останавливаясь приближались к лону, и ровно перед тем, как коснуться больших половых губ своим языком и уткнуться носом в испачканную обильными выделениями вульву, глаза Томы буквально приковали взгляд главы комиссии Ясиро к своему бесстыдному лицу, вынуждая её безотрывно наблюдать за его действиями. Мужской язык вылизывал каждую шероховатую складку, кончиком проникал в влагалище, губами подолгу обсасывал интимные зоны, и часто переключался на капюшон клитора, продолжая пальцами стимулировать сжимающиеся разгорячённые стенки, тем самым вызывая перед глазами Аяки тёмные пятна. Ладонь младшей Камисато невольно переместилась к манящим светло-русым волосам подчинённого. Она не могла осознавать того, что творила; не могла не поддаться искушению притянуть его поближе к себе; не могла не запутаться пальцами в его коротких прядях, утягивая их в сторону собственной пульсирующей плоти, что вот-вот была готова ощутить тот самый неизведанный пик удовольствия.       Чем усерднее становился Тома, тем сильнее девичьи бёдра сжимали его голову. Аяка была не в состоянии размышлять над тем, насколько подобные выходки с её стороны были для него приятны и комфортны. Он делал ей слишком хорошо, заставлял её чувствовать себя обычной простолюдинкой утоляющей естественные природные позывы, а не почтеннейшей аристократкой, идущей против собственной благородной крови. «Сирасаги Химэгими» впервые за всю свою сознательную жизнь позабыла о том, кем она являлась; впервые позабыла о ровной осанке, о высоко-литературной манере речи, о рукоятке меча и внутренних проблемах клана. Сейчас она была просто Аякой, а парень между её ног — просто Томой. — Госпожа, Вы прекрасны, — с некоторым усилием отстранившись от исцелованных им половых губ, заговорщицки произнёс парень, получая моральное удовлетворение от вида столь моляще поглядывающей на него девушки.       Камисато была готова замычать от обиды. Ей требовалось ещё совсем чуть-чуть. Всё существо кричало о том, что ласки обязаны были продлиться ещё немного, дабы завтрашним утром она, впервые за долгое время, смогла бы прожить день без разъедающих естество провокационных мыслей. Однако не успел её голос выдать и слова, как управляющий обратно выпрямился в корпусе, открывая ей вид на свой — так и не спавший — стояк. — Вы мне доверяете? — Вопрос молодого человека сейчас был не к месту; чертовски не к месту. Чересчур ощутимые потягивания внизу живота не давали девичьим мыслям собраться воедино, тело напрочь потеряло какую-либо энергию, развалившись на кровати подобно тряпочной кукле, а потому Аяка смогла лишь пару раз кивнуть головой, на подсознательном уровне понимая, что таким образом давала Томе согласие на нечто, на что она могла бы не согласиться находясь в более стабильном состоянии.       Головка члена катастрофически близко приблизилась к пульсирующим липким складкам. Младшая Камисато доверяла Томе в той же степени, в которой она доверяла единокровному старшему брату, однако даже несмотря на это, её сердце в страхе пропустило болезненный удар, боясь и одновременно мечтая ощутить его эрегированную плоть внутри своего лона. Молодой человек с кропотливой аккуратностью провёл своим членом вдоль припухших половых губ, слегка раздвигая их, но даже совсем чуть-чуть не прикладывая головку ко входу во влагалище. Ствол медленно несколько раз проскользнул по вульве, а уже потом головкой упёрся в капюшон клитора, начав учащённо тереться о нервную бусинку. Девушка не понимала, как всего лишь какое-то там трение могло ощущаться столь пошло и будоражаще, но раздумывать об этом сейчас было не в её прерогативе.       Тома был на гране. Ровно в блядском миллиметре от возможности рывком, хотя бы на одну треть, просочиться в тело Аяки, уничтожив этим как свою, так и её жизни. Он держался только ради неё, но и мучил себя тоже ради дорогой Госпожи, из-за чего Маги Бездны в голове отплясывали самбу, с каждым новым трением побуждая парня совершить злодеяние. Когда девичьи стоны повысились на несколько октав, а мышцы её живота стали активно сокращаться, управляющий сделал пару размашистых трений, а после корпусом развернулся в бок от Камисато, кончая на деревянный пол.       Так от следов их совместной ночи можно было легко избавиться.       На недолгий промежуток времени пространство спальни заполнилось двумя громкими неровными дыханиями. Тома, сев на край кровати, пытался осознать, как ему теперь следовало прямо смотреть в глаза Аято, пока его благодетельница — чудом взяв себя в руки — подползла к нему, со спины нежно-нежно обвивая своими слегка подрагивающими руками его талию, и носом утыкаясь в его крепкую спину. — Это будет нашим секретом. — Шёпотом произнёс девичий голос, пальчиками поглаживая торс возлюбленного. — Все Ваши секреты я унесу с собой в могилу, но и Вы сохраните один мой маленький секрет, — губы молодого человек расплылись в улыбке, а уже в следующее мгновение, пальцы его ладони переплелись с тонкими пальцами Госпожи. Он никогда не думал, что произнесёт эти слова после подобных обстоятельств; да и вообще, думал, что никогда не произнесёт их: — Я люблю Вас.

***

      Аяка чувствовала глубокое дыхание Томы, ощущала тепло его тела, и раздумывала над тем, что раз уж в этом мире она и её товарищи смогли переубедить самого Архонта, то и старшего брата тоже получится.