Молчание

Странно найти в стопке бумаг какую-то несчастную тетрадку. Скорее даже ежедневник, разницы особой сейчас и не видно. Аббаккио не известно, где начинаются и заканчиваются границы дозволенного, почему он и старался действовать с Бучелатти и с его бандой осторожно, но вот эта тетрадка не внушала никакого трепетного страха случайно сунуть свой нос не туда. Обычно в таких книжечках рабочие записи, номера и т.д., а ему как нельзя кстати нужно найти по приказу самого предполагаемого хозяина ежедневника кое-какие номера. До каких-то пор, и уже как около года назад эта пора закончилась, Бруно абсолютно не поручал ему ничего опасного или серьёзного, был ещё тогда его испытательный срок, жест высшей милости, между прочим. Так заботливо он снизошёл и дал Аббаккио месяц на размышления и возможность отказаться, но даже и мысли отказываться не было. "Я понимаю, что твое решение могло быть спонтанным, так что даю тебе месяц на подумать, точно ли ты этого хочешь", ‒ следующим после волшебного спасения утром его синеволосый товарищ стоял перед ним опять при параде, слегка растрёпанный, но не помятый, максимум его выдавала хрипотца в голосе, ‒ "Думай, но постарайся мне помочь. Обещаю, ничего, откуда ты вылезти не сможешь, поручать не буду". Он действительно добр... Ах, невероятно. Седовласый заправляет прядь за ухо и открывает ежедневник на первой попавшейся странице и скользит взглядом по тексту, что нестройно бежал средь горизонтальных тонких линий. Почерк у Бучелатти вполне разборчивый, округлый, с длинными косыми линиями, но без размашистых соединений, правда заметно, что писали быстро. Ручка кое-где оставляла пятна чернил, скопившихся на краю шарика, и те едва смазались в некоторых местах. Не вникая в суть изложенных слов, Леоне вздыхает и листает дальше, в поисках нужных номеров. Но записи оказались интереснее... Привлекла внимание страница, один абзац которой был полностью вырван, оставляя посередине неаккуратную дыру. Мужчина чуть хмурится и вчитывается в текст. Места преступлений очень грязные. Ненав Кажется, полиция может брать с любых вещдоков любые пробы, это очень раздражает. Мало было растворять тело, отмывать полы, так надо было так выкрутиться, чтобы при ультрафиолете не было ни следа. Ближе к делу: мне опять не заплатили. Ничегошеньки. Им буквально нравится надо мной издеваться, господи, это было понятно с самого начала. Далее вырванный кусок текста, но продолжение волнует не меньше начала: Не знаю, блять, просто нет слов. Его убили за продажу наркоты без разрешения каких-то уебков сверху. Но он был ебучим студентом, ебучим химиком. Наверняка ему нужны были деньги, вот и варил это дерьмо на досуге. Талантливый парень, нечего сказать, но блять, это просто отвратительно! Поднимать деньги на чужих болезненных зависимостях... Как меня это раздражает. Слепые ублюдки не видят, к чему это ведёт. Хотя, сам-то я кто такой? Лицемер ебучий, ничем не лучше торгашей. Убивать людей, на удивление, ничем блять не лучше, чем заставлять их гнить с помощью этого дерьма. Я видел наркоманов, сидевших на крокодиле, это было отвратительно. Гнили ноги заживо, а им бы ширнуться напоследок. Уродливые, мерзкие, уже синеющие. Я ничем не лучше, я тоже часть этой ебучей зловонной опухоли. Я даже хуже. Наверняка, когда отец очнётся, от меня откажется. Я на его месте бы отказался тоже от такого морального урода. Я не стану скрывать от него, какими средствами я спас его жизнь. Хотя, какие тут средства, раз мне опять и опять не платят. На моей стороне ни единой души блять, естественно, все желают только моей смерти. Леоне все сильнее тревожится, вчитываясь в эти неутешительные личные записи. Это был дневник, теперь уже точно. Но оторваться невозможно. Приоткрылась дверца, полная печальных тайн ‒ тайн Бучелатти, чем полны его мысли, что его тревожит. Он всегда молчит, всегда переводит тему, не затрагивая себя, свое прошлое, свое самочувствие. Аббаккио до недавних пор даже не знал, как его напарник оказался в таком неблагородном обществе. А теперь можно узнать все, что он так сильно хотел знать. Несправедливо ведь, все его мысли и проблемы всегда находят слушателя, а вот сам этот слушатель будто язык в жопу засунул. **.**.****. Купил календарь. На самом деле, думал, что времени прошло больше, как минимум надеялся. Мне ещё 15 не исполнилось, куда уж там. Наверное, продавец бы плюнул мне в рожу, если бы не вышел меня полноценно избивать, если бы знал, что я из себя представляю. Люди ходят по одним улицам со мной, дышат одним воздухом, заходят в те же супермаркеты, не зная, какая мразь проходит мимо. Поражаюсь. Наверное, им было бы мерзко, даже точно знаю. **.**.****. Месяцем позже. Все больше думаю о том, чтобы сдаться. Ненавижу все это. Ненавижу себя в первую очередь за то, что сюда попал. Мою жизнь уже ничто и никто не спасет, ведь в первую очередь даже, я просто урод. Мучают мысли о тех, кого приходилось грабить, кого приходилось убивать, обманывать. Я видел, как девочка чуть младше меня, счастливая и беззаботная, пролетала мимо меня по лестнице в подъезде. Пару минут спустя я слышал ее истошный крик, до того, как сбежал оттуда. Я ломаю чужие жизни. Невыносимый крест. Не могу простить себя, до сих пор сердцебиение останавливается будто, как вспоминаю этот визг. Хотя, с другой стороны, на моих стараниях стоит жизнь отца. Я не могу просто так лишить его единственной надежды. Получается, я своя собственная последняя надежда? Как глупо, боже. Когда он наконец придет в себя, можно будет сдаваться. Я не смогу исправить все, что уже натворил. Мужчина отводит взгляд от рукописей и пялится в стену абсолютно пустым взглядом. Лишь брови и общее напряжение фигуры выдавали то, как тот встревожен. Поражают слова чужие о ненависти, о рвении все это закончить. Как, как так могло выйти? Может, чужие это записи?.. Хотя, год соответствует примерному году, когда Бучелатти было... Четырнадцать? Всего каких-то четырнадцать лет...? В это просто не верится. Представляешь юношу, обремененного тяжкими муками, и он никак не сходится с образом непревзойдённого, заботливого и всегда улыбчивого мужчины, да что там мужчины, он полубог, если не больше. 27.09.****. Обычно люди рады, когда наступает день их рождения ‒ это праздник, это повод выпить и выклянчить подарки. Пол ночи со вчера на сегодня провел в душном борделе. Были некоторые дела, и пока они выполнялись, приходилось находиться с извращенцами и бедными женщинами в одном помещении. Жаль мне вторых, некоторым и 18 на вид не дал бы, они такие усталые, что в сердце щемит. Старалась одна меня соблазнить, я не смог зажать ей немного денег, надеюсь, не на что-то вроде наркотиков, а что-то полезное. Не интересны мне эти танцы, не то я в них вижу. Наверное, уже подход выработался. В прочем, очередные ублюдки меня заставили встречать рассвет в этом блядушнике. После задания свалился спать, до тех пор, пока опять звонок не дёрнул ‒ ничего особенного, отчитался о проделанной работе в устной форме, отпустили. Абсолютно не рад. Ещё один год прошел, даже не знаю с каких пор, а лучше не становится. Будучи ещё ребенком, всегда завидовал взрослым, восхищался ими, а сейчас, все ближе и ближе к совершеннолетию, хочу только обратить время вспять или повеситься на крайний случай. Тоскливо. Ничего сладкого не купил, больше откладываю для отца. Третий месяц мучают мысли о шоколаде. **.**.****. Помог какой-то бабушке донести пакеты с продуктами до дома, раз тридцать пожалел. Все они такие сговорчивые болтушки. Начала говорить, какой я добрый, хороший, красивый и умный мальчик, про школу спрашивала, про друзей, а я иду и слезы глотаю (Здесь очень неразборчиво, едва вырисовываются продавленные контуры букв на свету). Умею, но сил не хватает врать. Чувствовал себя ещё хуже от лжи. Зря она мне всего хорошего желала... Я отвратителен, не красив и не умен. Зачем она врала? **.**.****. Шить, оказывается, интересно. Зашивал весь вечер свои вещи, очень увлекает. Мелкая работа мне начинает нравится. Надо натаскать откуда-нибудь, может, журналы с выкройками. Кое-что нашел в книжках из дома про шитье, но этого недостаточно. Хочу больше. **.**.****. Был недавно в музее. Капелла-Сан-Северо. 6€ вход, на самом деле, отдал бы больше. Скульптуры меня поразили. Никогда ещё не видел чего-то настолько прекрасного. Человеческая рука способна сотворить истинные шедевры, превосходящие реальность во многом. Стоял, думаю, аж с открытым ртом. В жизни не бывал в музеях. Надо будет по праздникам заглядывать, я не успел досмотреть все залы до закрытия, надо было приходить раньше. Место будто святилище ‒ я, кажется, влюбился. Слыша людей вокруг, будто очищался изнутри как-то. Пусто, приятно, думается только о красоте. Как досмотрю все-все ‒ пойду в музей с картинами. Далее несколько номеров, схемы швов, имена и должности всяких людей, которых Леоне впервые видел, но это совершенно не волновало. Он уже и забыл, что что-то вообще искал. В голове гул и... И мясо. Сердце обливалось кровью с каждым словом, выведенным ещё кривоватым почерком. В 15 он впервые был в музее. В 14 думал о чем-то действительно ужасном. Причем он начал даже не с самого начала. Было невероятно трудно не выйти на эмоции. Что-то горько царапало где-то внутри. Безумно, до слез и крика жаль паренька, что это писал. Он живой, он правда существовал, этот мальчик сегодня утром уходил с улыбкой, желая хорошего дня. Тот же самый человек, вечно ругающий его за курение в помещении, пару лет назад думал именно так. Далее читал, игнорируя рабочие и прочие "нужные" заметки. **.**.****. Годом позже. Забываю про эти записи. Ничего хорошего особо и не происходит. На неделе закончил шить рубашку. Вышло странно. Явно машинка не стоила своих денег, я слишком эгоистичный. Штору стоило оставить в покое. **.**.****. Думаю, друзья всё-таки нужны. Сам убеждаюсь, что без общения дичаю. Чуть не признался незнакомцу во всех своих грехах. Не знаю, что на меня нашло. Я слаб еще для этого мира…? **.**.****. Какой же я бред пишу. Абсолютный слабак. Я не должен был так думать в принципе. Не знаю, что вообще со мной будет позже, ведь дальше всегда становится только хуже. Наверное, маленькая плакса вскроет вены и повесится на шнурках. Какая жалость. **.**.****. Метаюсь от жалости к жестокости. Я, блять, не могу понять, могу ли я все это дерьмо понять и оправдать, или нет. Искренне жаль всех, кто волею судьбы-злодейки оказался по уши в этом дерьме. Ненавижу до безумия всех, кто это распространяет. **.**.****. Перестаю что-то чувствовать к мертвецам. Мой внутренний компас становится единственной опорой всех моих мнений. Правильно ли он показывает ‒ стараюсь не задумываться. Слишком много самокопаний. Стоит признаться самому себе, что я не такой, каким хочу казаться. Насилие входит в норму. **.**.****. Год спустя. Это все больше не имеет смысла. Жизнь моя и так держалась на жизни отца, да на слове божьем и несчастном харчке, а теперь потеряла всякий смысл продолжаться. Завтра не будет так, как вчера. Я не смогу спать спокойно. Они меня, суки несчастные, предали. Кто-то заплатил им за это?! Могу ли я думать на Польпо?! Этот ублюдок всегда относился ко мне как к шутке. Я всегда был таким смешным, стремясь хоть куда-то в свои юные годы. Я потерял все. И ничего не получу теперь. Нет смысла ложиться спать, нет смысла дальше плыть по течению без цели. Один я точно не смогу все это исправить. **.**.****. Следующий день. Общество тяжело больно. Какой бы волей я не обладал, из какого бы железобетона не была сделана моя решимость, ничто не спасет этот мир. Один я против них всех ‒ ничтожно мал и уморителен. **.**.****. Около полутора недель спустя. Эти поддонки мне всегда врали. Как я мог блять им доверять? Как я продолжу работать на этот гадюшник?! Уебок! Все они уебки! С ног до головы и поперек уебки! Занимаются этой дрянью. Эту отраву продают даже детям!! (Заметно, как дрожит и скачет почерк сильнее обычного, в записи вложена вся ненависть) Всех их, всех их от начала и до конца ненавижу! Всем бы перерезал горло блять! До этих ублюдков обязательно дойду! Все понесут свое наказание! Раз никто не видит вопиющей несправедливости и наглости ‒ я готов вершить самосуд. Какое я блять право имею? Я ‒ несчастная пешка на этой громадной шахматной доске. Будь то за игрой стоят боссы, или незримое существо, что вершит судьбу каждого из нас, я абсолютно не властен над ходом игры. Ненавижу. Леоне окончательно убирает дневник в сторону. Закапывает в бумаги как было и будто во сне идёт на кухню. Душно. Стены давят. Сердце не унимается. Крутятся в голове последние строки. "Что ты, блять, с собою сотворил, идиот?!" ‒ обращается он мысленно к Бруно, достав из полки бутылку вина. Больно. Кажется, сложно дышать, то ли от жары итальянского лета, то ли от эмоций, разжигающих внутри него пламя. Этот мудила все время молчал. Все время хитрил, недоговаривал, водил своего "друга" за нос. И какой же это теперь "друг"? Друг, посчитавший ненужным пересказать хоть одну десятую всех его мыслей? Хоть сотую? Это все ещё друг? Или кто это? Кажется, все это ложь. Аббаккио пьет прямо из горла. Вся его жизнь звучит как реклама алкоголя ‒ он практически все им лечил. Будто пара глотков изменит его мысли. Но и будто так легче. До сих пор точно не доказана эффективность данного метода борьбы со всем непосильным. Залезть к Бучелатти в голову было плохой идеей. Яснее не стало. Хотелось услышать объяснения из уст автора этих записок. Мужчина хлопнул себя по лбу, когда чуть не начал курить прямо там, на кухне. Перебравшись на балкон, он прогонял дым по лёгким под удручающие мысли о нем, что заполнили всю пустующую с каждым глотком голову, будто вода льется в решето. *** Скрежет ключей в замке вырвал Леоне из полудрёмы. Тот жадно вцепился взглядом, выглядывая из собственной комнаты, в Бучелатти, слушая все звуки, что он издавал. ‒ Ты не спишь? Повезло, ‒ улыбнулся синеволосый, проходя к Аббаккио в комнату. Сознание второго рисовало в этой улыбке отчаянье. Бруно присел на край кровати и чуть склонился к товарищу, что полулежал на одеяле, ‒ Дело есть одно, любовницу одного из наших капо прикончили в каком-то блядушнике. Тебе надо в срочном порядке выяснить, кто это был и постараться найти. Возьмёшь Наранчу, который с нами недавно, ему полезно, не пропадать же даром, а тебе надо с кем-то уже начать общаться. Фуго ты, как я помню, не особо жалуешь, да? ‒ лазурь глаз в тусклом свете из коридора будто гипнотизировали этой особой нежностью. Не поверишь даже, какой внутри этого человека сильный конфликт. Если глаза ‒ зеркало души, то свою душу, от греха подальше, Бучелатти накрыл голубым покрывалом. ‒ Я... Я думал спать пойду... ‒ растерянно отвечал Аббаккио, слабо соображая после выпитого и практически спросонья, ‒ Ладно, как скажешь. Куда держать курс, где ждать этого... Наранчу, да? ‒ мужчина отвёл взгляд и цыкнул. ‒ Только не будь так скептичен, умоляю, ‒ вздохнул синеволосый, едва ощутимо накрывая своей ладонью чужую, прекрасно зная, что ее обладатель поведется, ‒ Защити его если что. Ради нас, ради меня в конце концов. Он не так уж прост, но следи за ним. Насчёт места сейчас дам указания и ключи от машины, ‒ вновь они столкнулись взглядами. Теперь Бруно кажется ненастоящим. Особенно говоря о работе. ‒ Хорошо, ладно, я по... Я обязательно защищу, ‒ седовласый выдал что-то на подобии улыбки. Пока поговорить с ним не удастся. Есть ещё время подумать над формулировкой всех мыслей. *** ‒ Ждать не буду, на съемной квартире у квартиранта какие-то вопросы по поводу электроэнергии. К обеду, должно быть, вернусь, ‒ улыбается Бучелатти, опираясь плечом о стену и наблюдая, как обувается Леоне, ‒ Води осторожнее, права я твои в бардачок если что убрал. ‒ Хорошо, к обеду точно буду... Спокойной ночи, ‒ седовласый смотрит на товарища, и, кажется, вот-вот протянет к нему руки, но не делает ничего в его сторону. Он кивает напоследок, кладет ключи от машины Бучелатти в карман брюк и уходит, слыша, как за ним закрывается дверь. *** ‒ Эй, дядь, вас случайно не Аббаккио звать? ‒ седовласый оборачивается, смотрит ниже, туда, откуда слышал голос, и видит... Пацана. Вот прям пацана, лет пятнадцати на вид, волосы черные, на голове гнездо, лицо ещё ребенка, но голосок дерзкий. Леоне скривился и мысленно наругал Бруно за ещё одного несовершеннолетнего в банде. ‒ А ты сам кем будешь? ‒ контрастно низко звучал едва хриплый голос мужчины, что смотрел на мальчишку свысока. Шпана. Просто шпана. Если это действительно тот самый "несносный и легкомысленный дурак" со слов Бучелатти, то есть Наранча собственной персоной, то... То этот пизденыш, весьма вероятно, им и окажется. ‒ У нас в банде новый член, ‒ говоря о работе Бруно казался профессионально серьезным, настолько, что едва улавливались незаметные жесты его мимики, относящиеся к эмоциям мафиози, но некий конфуз Леоне разглядеть смог, ‒ Гирга Наранча, ‒ мужчина положил ладонь на лоб, с каким-то негодованием садясь за стол. Аббаккио сложил руки на груди и серьезно посмотрел на напарника. ‒ Что за тон? Чем-то недоволен? ‒ хмыкнул тот. Конечно, в глубине души он опасался, что сам является причиной этого недовольства, но внешне, наверное, это не демонстрировал. ‒ Да блять... Это несносный легкомысленный... Дурак! Я просто не верю... ‒ тяжело вздохнул Бучелатти, ‒ Я его отговаривал как мог, говорил, что это нихуя не круто, что жизнь гангстера ‒ не жизнь вовсе, думаешь этот идиот меня послушал?! ‒ он поднял взгляд на Аббаккио, стараясь увидеть подтверждение собственных слов, ‒ Он, сука, это сделал. Мне назло, скажи? ‒ Что сделал? ‒ Вступил в мафию! Приходит ко мне, красуется этой поеботой ‒ Бучелатти, я теперь тоже в мафии, можно в твою банду теперь? ‒ синеволосый спародировал высокий голосок подростка и хлопнул рукой по столу, объявляя конец пародии, ‒ Ему, блять, пятнадцать! Пятнадцать, Леоне! Он принципиально мне на зло это сделал? Я умолял его, мать твою, прекратить страдать хуйней и позаботиться об образовании! Умолял? Умолял? Да к черту пошел, Бучелатти, ты ничего в этой жизни не понимаешь, я буду крутым гангстером! ‒ снова стал тот кривляться, ‒ Бах! И ты сдох! ‒ продемонстрировал мужчина пистолеты руками, ‒ Смотри, Бучелатти, ты ж ничего не понимаешь! К черту учебу и тебя же нахуй! ‒ он закончил свой яростный монолог и опустил голову, как и визуально в принципе осел, потускнел. Минутку помолчал и снова подал голос, ‒ Я просто не могу. Прости. ‒ Мать твою, Бруно, ‒ вздохнул Леоне, подойдя к другу ближе, ‒ Так изобразил, мне аж самому мерзко стало. Почему ты его не послал вообще? ‒ он странно скорчился и чуть опустился к напарнику. ‒ Да я... Эх, лучше уж я за ним послежу, чем это сделает кто-то, кому будет наплевать, что перед ним ещё ребенок, ‒ тихо и бессильно заключил Бучелатти. Переосмыслив данное воспоминание с новой точки зрения становится до конца ясной причина такого негодования. Даже несколько... Да, теперь как-то даже неприятно видеть этого пизденыша перед собой, зная, как тот поступил. ‒ Кем надо буду, ‒ парнишка показал Леоне блестящий в свете фонарей символ Пассионе в виде броши, глядя на того исподлобья. Мужчина цыкнул и повернулся к Наранче полноценно. Улица ночью безлюдна в большинстве своем, можно уже не опасаться, хотя стоило бы. ‒ Ты бы кому попало не показывал эту безделушку, за такое и влететь может, ‒ он специально зловеще усмехнулся, надеясь припугнуть мелкого, ‒ Наранча... Наранча. Да? ‒ Угу, ‒ Гирга улыбнулся и пихнул брошь в карман брюк вместе с рукой, ‒ Куда нам? ‒ Куда надо, ‒ передразнивая мелкого, Аббаккио скривился, ‒ Пошли, не потеряйся смотри. Ему действительно было нереально сдержать саркастичных комментариев, уж слишком абсурдно смотрелся такой пиздючинка в серьезной организации с серьезными дядями. Фикуса этим двоим не хватало, только вот Леоне грамоте обучен, да ещё как. Свежий воздух и контрастный душ перед выходом привели мужчину в чувства. О прежнем состоянии тела и души разве что синяки да уставший вид напоминали, хотя он выглядел так всегда. Бруно говорил: "Тебе даже к лицу". Леоне повел мальца к припаркованной машине и сел за руль. Наранча уж было хотел сесть вперёд, но из-за чужого строгого взгляда недовольно фыркнул и не вылезая на улицу пролез к задним сидениям. ‒ Пристегнись. Если менты остановят ‒ ты мой младший брат, ‒ седовласый включил зажигание и вздохнул, ‒ Если вдруг... *** ‒ Я от Бучелатти, ‒ стоило кинуть Аббаккио холодный взгляд на охранника клуба, в который эта странная парочка направлялась, так сразу оба амбала выпрямились по струнке и вежливо впустили дорогих гостей. Какие же чудеса творят правильные имена, сказанные правильным образом! Стоило мужчине войти, как в нос ударил мерзкий перегар, смешавшийся из сотни различных в один. Наранча подошёл сзади и недовольно осмотрел обстановку, сморщив нос. В помещении, на удивление, было мало народу. Запах-то, скорее всего, перманентно въелся в стены этого заведения. Неоновый фиолетово-синий свет лениво переливался, за барной стойкой, подсвеченной голубым, было пусто, как и на танцполе у небольшой сцены. Под потолком над ним висел диско-шар, освещаемый прожектором со сцены, виднелся ещё второй этаж, огражденный стеклом. Что находится там ‒ уже не видно. А вот сами столики выглядели даже обычно... Играла тихая музыка, какой-то евродэнс. В общем и целом ‒ просто блевотный клуб для молодежи, чтобы нажраться и потолкаться среди потных и возбужденных тел. Мерзость, одним словом. Пара человек занималась уборкой, один мужчина звонил по телефону. Было ясно, что клуб закрыт, но вот к чему светомузыка ‒ это уже загадка. К седовласому подлетел какой-то плюгавый мужчинка, чуть не сбив с ног его младшего спутника, и начал расспрашивать: ‒ Вы, извините, от Бучелатти? ‒ его странный взгляд пронзал Леоне насквозь, заставляя того сжать ладони в кулаки. ‒ Ага, мы, ‒ тот сделал акцент на множественном числе, и указав на Гиргу взглядом, впился в чужие глаза в ответ, настолько холодно, насколько только мог, ‒ От него самого. Показывайте, ‒ Аббаккио сложил руки на груди. Ещё из полиции он знал, как общаться с ублюдками, и иного мнения на них не имел ‒ криминальный клуб, наверняка наркотой барыжат, ведут свой жалкий грязный бизнес. ‒ Хорошо, ‒ фальшивая улыбка растянулась на чужих устах притворной лестью, мужчина пригладил волосы и повел гостей в сторону туалетов. Мальчишка хмурил брови, не скрывая отвращения к этому странному мужичку, глядел на него очень... Скажем, как на кого-то, кто ответственен за его неприятности. Седовласый посмотрел на это чудо в перьях и, цыкнув, погладил того по голове. ‒ Ты не смотри на него так, наверняка за ним кто-то серьезнее стоит, смотри на меня и учись, ‒ тихо, чтобы слышал только Наранча, сказал Леоне и скривил губы в ухмылке. Туалет соответствовал мыслям о грязном бизнесе в стенах этого заведения: кабинки подсвечивались красным, не до боли в глазах, но весьма заметно. Пахло приличнее, чем в основном помещении, даже убрано неплохо. Зашли в мужской туалет, заглянули в одну кабинку: по стене неопознанный развод, на полу составляющие какого-то ожерелья и кусок ткани вроде бордового цвета. На ободке унитаза небольшой кровавый развод, на этом все. Леоне вопросительно посмотрел на мужчину, что их сюда завел, тот снова фальшиво улыбнулся и начал: ‒ Видите, по полу жемчужины? Это украшение любовницы одного важного человечка, сомнений нет, жемчуг натуральный, ‒ указал тот ладонью на слабо сияющие на свету камешки, ‒ Господин Бучелатти заверял, что Вы справитесь с задачей, обычно он не врёт, ‒ будто надавливая произнес он, на что Аббаккио цыкнул. ‒ Валите тогда и не мешайте, дверь оставьте открытой, ‒ Леоне на пару секунд прикрыл глаза и нахмурился, ‒ И можете выключить подсветку ебучую? У меня сейчас глаза потекут, я тут не вену ищу, а эту женщину! ‒ Не думаю, что можно поменять освещение, но для Вас постараемся, ‒ мужчина, видно оскорблённый таким отношением к себе, вышел из туалета. Понятное дело, его слова переводятся как "А хуй вам не пососать?!". Гирга показал тому вслед язык и снова принялся рассматривать обстановку. Кусок ткани он поднял, присев на корточки, и рассмотрел. Ткань мягкая, не застиранная, пахнет дорогими духами. Очевидно, той самой любовницы. По краю шло чёрное кружево. ‒ Чего ты там? ‒ Аббаккио протянул руку, желая самому проверить, что там рассматривает его младший напарник, но тот не пустил. Гирга снова понюхал и заключил: ‒ Это не нижнее белье. Что девушки носят в такие места? ‒ он наконец отдал ткань мужчине, смотря на него с умным видом. ‒ Топ кружевной, может на бретельках, я, кажется, видел где-то такое, ‒ даже не нюхая, заключил Леоне. Он посмотрел на Наранчу, что явно не понял чего-то, и со вздохом стал объяснять, ‒ Майка такая, женская, бретельки ‒ это тонкие такие полоски ткани, на регуляторах или без, ‒ он изобразил руками сначала женскую фигуру с приличным бюстом, потом ту самую тонкую полоску ткани. ‒ Ааа, ‒ стало ответом на его разъяснения, ‒ Понял, ‒ брюнет улыбнулся, ‒ А че у нее такие сиськи большие? ‒ Чтоб ты спросил, ‒ вздохнул Аббаккио и отдал тряпье пацану обратно, ‒ Сейчас кино будет, отойди, ‒ он отогнал Наранчу за дверь и сам вышел, ‒ Moody Blues, ну давай, ‒ от мужчины отделился похожий на него силуэт, необычно переливаясь. На лбу красовался таймер, вместо глаз были сетки, похожие на защитные для динамиков от магнитофона. Брюнет вылупил свои большие глазища на это и внимательно смотрел, как силуэт застыл на месте перед унитазом и как мелькали цифры на таймере. ‒ И у тебя тоже...? ‒ походу, Гирга в немом восторге. ‒ Ага, у нас у всех тоже, ‒ ухмыльнулся седовласый. Таймер замер и стенд принял облик красивой девушки и прижался к унитазу сбоку, упираясь ещё и в стену за ним. Золотистые волосы струились по плечам вниз, вились уже растрепанными локонами, груди выскакивали из бюстгальтера и топа, что как раз оказался предположенным ранее, бордовым в обтяг и на бретельках. Правда с размером Аббаккио прогадал ‒ грудь была поменьше. Ее короткую кожаную юбку-карандаш кто-то задрал и уже приспустил кружевное чёрное белье. ‒ Еб твою мать, закрой-ка глаза, ‒ Леоне на ощупь закрыл пол лица Наранче рукой, плотно сжимая пальцы, чтоб тот не смотрел на этот срам. ‒ Эээ! Это что такое?! Какого она...! ‒ второй рукой ему закрыли рот. Макияж у дамы потек, глаза закатывались, скрывая расширенные зрачки на пол лица, что не видно было радужки, у носа и на губах поблескивал белый порошок. ‒ Чем она нюхала? По дороге лицом проехалась? ‒ вслух бурчал Леоне, глядя, как невидимая рука очень грубо щупала грудь беспомощной девушки. Ещё одно движение ‒ топ рвется. Ее белье спускают к коленям, ноги ее трясутся и подгибаются. Она не улыбается, ей уже плохо. Кровь хлынула из носа, но видимо кому-то, кого они сейчас не видят (в особенности Наранча), было все равно. Аббаккио уже не смотрел, как беднягу насилуют, а с ужасом наблюдал, как изо рта ее потекла пена... Гирга ещё что-то бурчал и визжал, требуя открыть глаза и дать посмотреть, но мужчина, сжав зубы, перематывает дальше. Женщина падает на бак унитаза, после чего скатывается лицом вниз, утыкаясь носом в ободок, где и был развод. Но вот ее спутник не останавливался. Спустя один весьма быстрый половой акт с уже возможно мертвой девушкой, он наконец все осознает и начинает паниковать. ‒ Че за голос?! Аббаккио, мать твою! Что происходит?! ‒ брюнет укусил того за ладонь, от чего седовласый отдернулся и зашипел. Гирга с охуевшим выражением лица наблюдал, как сперма капала на пол из изнасилованного трупа, изображённого стендом Леоне уже в прежней скорости, ‒ Че это блять… ‒ Наранча, ты блять…! ‒ мужчина еле сдержался, чтобы не вмазать мальцу по роже, ‒ Это то, что стало с нашей жертвой! ‒ Ебать, кино... Фу! Мерзость! ‒ тот демонстративно чуть не сунул два пальца в рот, но остановился кривляться, прислушиваясь к голосу преступника. Молодо звучал, ругался, тряс девушку за плечи, затем кому-то набрал... ‒ Аббаккио... Это откуда голос? ‒ шепотом спросил брюнет. ‒ Это все мой стенд, он воспроизводит прошлое одного человека и некоторые звуки, что его окружают, ‒ тоже тихо объяснил Леоне. Из разговора можно было услышать имя того, кому их преступник звонил ‒ этого кого-то звали Марселло. Голос низкий, говорил уверенно, фамильярно относился к звонящему. Какой-то влиятельный дружок. Имя звонящего не называл. Обещал подъехать минут через 15 и бросив короткое "чао" сбросил. Что делал дальше звонивший понять труднее, ходил, что-то бормотал на другом языке, Аббаккио ускорил проигрывание. В какой-то момент этот мужчина подтер сперму, но потом встрепенулся и стал одевать женщину, что уже почти полностью погрузилась лицом в унитаз. Он вытер ей лицо, натянул обратно нижнее белье, и вывел ее из туалета, придерживая рваный топ руками, что из-за тряски оторвали кусок, будто ей стало плохо и он вел ее на свежий воздух. Пара детективов от мира криминала выбежала из туалета на улицу. Тот самый мужчинка хотел было что-то им сказать, но Леоне оттолкнул его от дороги и крикнул ждать в ближайшее время с вестями. ‒ Ну, Берт, это пиздец, ‒ недовольно звучит Марселло, когда видимо Берт садится на заднее сиденье вместе с трупом, ‒ Ты блять вообще без мозгов, мудила? ‒ рычит тот, что за рулём, пока преступник отталкивает от себя безвольное тело, ‒ Сука, а что, прости, на следующей неделе? На следующей неделе ты трахнешь жену президента? Дочь? Кто там вообще у него есть, может самого президента? Или в другую сторону? Как насчёт жопы какого-нибудь мафиози, а?! Мне голову свернут! ‒ тот явно рвал и метал. По звонку звучал намного спокойнее... ‒ Я... Я... ‒ мялся Берт, ‒ Боже, милый Марселло, я тебе буду до конца жизни должен! Помоги! ‒ умолял тот, ‒ Я никогда больше не вернусь в Италию, я... ‒ Заткнись! Пьяный мудила, слушать твое нытье невозможно! ‒ шипел, судя по всему, старший. Аббаккио с Наранчей стояли как два идиота перед самим входом в клуб и наблюдали, как тело женщины парило в воздухе и как ругались голоса. Второму, в смысле Гирге, не очень-то это и нравилось. ‒ Че за поебень? ‒ фыркнул тот, сложив руки на груди, ‒ Мы как два сумасшедших! ‒ Так и есть, идиот, мы как два сумасшедших, ‒ буркнул Леоне, прислушиваясь к звукам. Тихо шумело радио... Оба затихли, и машина рванулась с места. Аббаккио ставит воспроизведение на паузу и бежит к их машине. Стоило брюнету на пару мгновений задуматься, так старшего товарища рядом не стало. Он испуганно огляделся и ринулся за развивающимся подолом одежд напарника. ‒ Ты как перенёсся?! ‒ возмущённо спрашивал Наранча, запрыгнув на переднее пассажирское сиденье. ‒ А ты меньше ворон считай, ‒ седовласый завел машину и положил руки на руль, ‒ Умоляю, на заднее, ‒ он устало смерил взглядом младшего, но тот воспринял это как-то иначе, и с неописуемой смесью конфуза и досады, хмуря черные брови, опять пролез на задние сиденья. Он что-то пробурчал себе под нос и сложил руки на груди, откинув ноги. "А нахохлился как!" ‒ подумалось Леоне, и тот усмехнувшись двинулся вслед за собственным стендом. Салон автомобиля был обтянут приятной на ощупь кожей, сразу видно ‒ модель не дешёвая, и за ней тщательно следили. В салоне едва ощутим был запах химии вперемешку с каким-то нейтральным освежителем. Была у Бучелатти всё-таки какая-то слабость к дорогим вещам. Пускай он в них и не разбирался, но примечательных штучек у него было достаточно... Он серьезно постоянно гоняет машину в салон или просто ею редко пользуется? Выдерживать дистанцию со стендом сложно, плюсом незнание, куда ехать, напрягает. Ко всему ещё добавить физическую усталость, из-за которой тело слегка ломало, и желание спать, что не покидало его с момента, когда он примерно уже остановился пить, устав постоянно обдумывать чужие проблемы... Кстати о них. Есть пока время подумать о том, что с этим делать. Бруно ему, как никак, друг ведь? Надо во всем разобраться. Все ещё до мурашек пробирает то отчаянье, коим пропитана добрая половина, если не больше, тех записок, которые он успел или смог прочитать. С чего начать разговор? Как к нему подвести? Что сказать в конце концов? Как его утешить? Встали на светофоре. На пару секунд мужчина прикрыл янтарного цвета глаза, затемнённые к верхнему веку каким-то грязным фиолетовым. Сон так и манит его в свои объятия. Мягкие и всепоглощающие, невесомые и теплые... Почти как объятия Бучелатти. Они кажутся реальнее и живее, чем эти ласки со сном. Глаза распахнулись. Мысли он попытался направить в нужное русло. *** К концу поездки ничего надумать не получилось. Все мысли лишь визжали о том, как телу и мозгу нужен отдых. На ватных ногах Леоне вылез из машины, криво вставшей у какого-то леска. Дальше пешком. Он обернулся на Гиргу, что выскочил как на пружине и сейчас потягивался. Прошли в какую-то пизду. Окраины города, не заезжая в населенный пункт рядом с частными домами. Лесополоса. Очевидное место, чтобы спрятать труп. Лишь бы они сами не попались здесь поздно ночью, копаясь, куда ж спрятали девушку. Ее, кстати, Берт поднял на руки. Он шел за Марселло, что все ругался и ругался на него. Берт ныл, что ему мерзко трогать труп "шлюхи", друг его все твердил, что все его вина. ‒ Погоди, мы что, в лес...? ‒ Наранча нервно кинул взгляд на фонари у дороги, затем в чашу, возле которой стояли Аббаккио и его стенд. ‒ Ну да, хочешь ‒ поохраняй тут машину, подай мне кстати фонарик, он в бардачке остался, ‒ седовласый накрыл лоб рукой, остановив воспроизведение Moody Blues. Совсем уже туго соображает. ‒ Нее, я один не буду... ‒ парнишка дождался, пока старший щелкнет ключами и залез в машину. Он порылся в бардачке, нашел фонарик и жвачку. Вторую находку незаметно пихнул себе в карман, а с первой подошёл к напарнику, захлопнув за собой дверь. ‒ Не будешь? Тогда не ной, ‒ снова звуковой сигнал и Гирга включает фонарь. Лучи света пробиваются сквозь кусты и деревья. Наранча оглядывается на Леоне и неуверенно идёт за стендом. ‒ Блять, ну ты и конечный, ‒ в заключении вздохнул Марселло и цыкнул, ‒ Покинешь Италию. Немедленно. Пока тебя не достали, я блять догадываюсь, чья эта сука, и тебе свой хуец гиперактивный не спасти! ‒ судя по звукам, он сплюнул куда-то себе под ноги, ‒ Да что уж там хуец, голову не спасти! Крылья-то тебе подрежут, голубок, ‒ как-то слишком нервно тараторил мужчина, продвигаясь все глубже в чащу. Брюнет поморщил нос. Только что до него донёсся мерзкий запашок гнили, из-за чего тот дал заднюю и выплюнул жвачку в кусты. ‒ Хорошо, хорошо, я тут же отчислюсь и уеду... ‒ тяжело звучал Берт. Основываясь на то, как шатнуло труп в его руках, он споткнулся о корень впереди, так что команда, шедшая по их следам, была бдительнее и таких ошибок не допускала, ‒ Блять, вот и приехал учиться... ‒ Я всегда, сука, знал, что все творцы ебанутые, и надеялся, что ты избежишь этого, но вот тебе привет блять! ‒ Марселло что-то пнул и снова плюнул под ноги, скрипя зубами, ‒ Скульптурой дома займешься, если жив останешься! Далее Берт просто виновато молчал. Гирга ближе жался к седовласому, что в конце концов взял фонарь в одну руку, а ладонь напарника в другую, и пошел вперёд сам, гораздо быстрее, чем младший. ‒ Ну у них и драма... Как думаешь, это он ему кто? ‒ тихо спрашивал паренёк, морща нос от хренового запаха, ‒ Ну, этот, который ругается? ‒ Мне откуда знать, ‒ Леоне стал дышать через рот ещё пару метров назад, ведь трупный аромат на дух не переносил, ‒ Нянька. Я не знаю. Стало как-то хреново от осознания, что они с каждым метром ближе к месту захоронения девушки, в которую облачился его стенд. В принципе мертвые тела его всегда тревожили. Что-то внутри мерзенько скреблось. Да он готов поклясться, что смерть кожей чувствует! ‒ Кидай тут, ‒ звучит Марселло, и Берт останавливается возле одного дерева, у корней которого лежала куча листьев и палок. Тело опустилось как бы внутрь, и Аббаккио остановил воспроизведение. ‒ Держи фонарь, ‒ он передал источник света брюнету, которого, казалось, вот-вот вырвет, или его ебало на атомы распадётся от того, как того перекосило. Мужчина, глубоко вдыхая ртом, едва подрагивающими пальцами подобрал палку с земли, отойдя чуть дальше, и снова вернулся к секретику с трупиком. Он максимально отошёл от груды лесного мусора и стал его ворошить палкой. Moody Blues отозвал, не было ни малейшего желания касаться этого хоть воплощением своей души. Им-то особенно, если честно. Сквозь листву показалась копна золотистых, теперь уже грязных, волос. Пришлось откапывать дальше. Показалось тело жертвы, мертвенно бледное, от которого прилично так несло, что видно по Наранче. Аббаккио, повернувшись к нему из-за дрожащего света, увидел, как парня пополам сложило. Его вырвало, если вкратце, но руку с фонарем он все же вытянул как надо. ‒ Блять, Наранча, ‒ взволнованно мужчина подошёл к нему ближе, хмуря брови, ‒ Ну... Ну пиздец. Давай стой в сторонке, я свет подержу, ‒ он шумно вдохнул ртом и тут же почувствовал сковывающее все тело отвращение. Этот смрад прошел через его рот прямо в лёгкие. Не повезло им находится в злоебучей Италии. Россия какая-нибудь, Канада, Финляндия и прочие северные страны точно были бы получше в сохранении тел, чем его жаркая до пизды Родина. ‒ Я... Не надо, ‒ захрипел Гирга и стал так же откашливаться от застрявшей в горле рвотной массы, большая часть которой вот-вот и коснется его обуви. Леоне махнул на него рукой и отнял фонарь силой. Пришлось продолжить раскопки и полностью убедиться в схожести жертвы с трупом, ради чего пришлось подойти поближе. Впалые щеки и глаза бывшей когда-то красавицы, мертвенный оттенок кожи и потекший макияж вызывал невероятное отвращение. Создавалось ощущение, что мертвец хотел походить на живого, ради чего и обмазался макияжем с помощью своих гниющих рук. Не по себе ‒ ещё мягко сказано о том, каково было Леоне. ‒ Все, точно она, пошли отсюда, ‒ парнишка только разогнулся и устало вздохнул, после чего задержал дыхание, как седовласый его напарник объявил отбой и стал накрывать труп как было, естественно, стараясь сделать это палкой. ‒ Пиздец, ‒ максимально точно выразился брюнет, попав неосязаемым словом прямо в центр всей сути, такой же неосязаемой и тупой. *** Отойдя чуть дальше от зловонной плоти, Аббаккио вновь призвал стенд. Воплощение души покорно стояло, опустив голову вниз, пока таймер на лбу считал часы, минуты, секунды... В точечном свете фонаря, образ Moody Blues переливался от светло-розового к синему, поблескивал и ненастоящий холодный металл, коим были отделаны некоторые его части. Резко он дернулся с места, двинулся чуть дальше и стал трансформироваться в человека. Стал бледным мужчиной с каштановыми кудрями, что мягко едва касались лица, на котором расположилась пара зелёных глаз, густых бровей, мягкие щеки, крупный и кривоватый нос, под которым непухлые губы с весьма изящными контурами. Щуплое тело, узковатые плечи, как и бедра, что компенсировалось ростом и довольно необычной рубашкой, или что это могло быть, с вызывающим вырезом, из которого вылезали контуры какой-то татуировки. На ногах джинсы клеш и неожиданно кроссовки. Лицом и телом он олицетворял тревогу, с лёгким шлейфом отвращения и страха. Плечи его напряжены, брови сведены к переносице, а губы как-то странно скривились. В целом молодой человек казался весьма симпатичным, пускай и не в лучшем виде. "Бучелатти гораздо краше, ‒ неосознанно подмечает Леоне, ‒ Фигурой и лицом уж точно, пускай и ниже будет, зато человек он замечательный". Кстати о нем... Аббаккио с драматичным лицом хлопнул себя по лбу, злобно цыкнул и начал воспроизведение, предварительно предупредив Наранчу: ‒ Запоминай засранца, нам его внешность пересказывать. *** Седовласый уселся в машину и прикрыл глаза. Ещё три поездки, считая эту. Глаза уже невозможно было открыть, а про кашу в голове и не слова, и без того тошно. Он просто безмолвно повел, будто робот какой-то, невидящими глазами стараясь концентрироваться на дороге и не упускать из зоны действия стенд. Внутри этой бесполезной черепной коробки смешалось все на свете, а особенно преобладали события прошедшего дня (ведь на часах уже третий час ночи), и из этого получилось отменно блевотное сочетание самых неприятных мыслей. Бруно... Бруно... Бруно Бучелатти! Его имя слышалось в этой отвратительной какофонии, что, наверняка, будет играть вместо похоронного реквиема на его могиле, чаще, чем "Как же все заебало" или "Почему я вообще жив?". Единственные певучие имя и фамилия из этого пиздеца, что сейчас звучали слишком печально. До одури печально. Он помнится только с лучших своих сторон, но сейчас кажется отчаянным воспоминанием о чем-то далёком. Тот Бучелатти, чьи мысли он читал, был далек от него же самого. От его образа в голове идиота Аббаккио. А ему полюбился уже этот лживый образ. Подумать только, человек, которому он клялся в верности, почти сердце из груди своей на руку клал, всегда от него это скрывал. Это ‒ его мысли, его прошлое, его проблемы и его собственная боль. Злит до безумия, печалит до слез. Он сам и не подозревал, как затягивал петлю на шее напарника, что, кажется, держался на одних его улыбках и мимолётных прикосновениях. Завтра... Нет, уже сегодня. Леоне клянётся, что сегодня не просто приоткроет завесу неутешительных тайн собственного ангела, а разорвет к чертям. Ничто не сможет более помешать им сближаться. Эта моральная близость, да что там, даже безобидная физическая, разжигала огонь в его душе, была самым эффективным топливом для этого громоздкого и слабеющего тела, пускай его дозировка должна была расти с каждым приемом. Наранча в тусклом жёлтом свете широко зевает и полностью игнорируя просьбы напарника пристегнуться, ложится поперек сидений и старается вытянуть руки. Он закрывает рот вместе с глазами и поворачивается на бок, подложив руки под голову. Те после потягушек слабо, от того приятно и сладко, ныли. Жара и весь этот пиздец вызывали только желание закрыв глаза притвориться, что ничего этого вообще не существовало никогда. С самого начала не существовало. Сложно описать этот фантомный мандраж бессилия. Внутри что-то трясло, когда мысли заходили о его беспомощности перед судьбой. Простой ребенок ‒ никто перед хозяйкой его жизни. Она издевалась не скрывая. Только с недавних пор ее хватка, страх поперек горла, слабеет. На его стороне есть хоть одна живая душа. Бучелатти очень хороший, добрый, щедрый... Он защитит его от любых невзгод. Он... Он смелый и решительный. Не такой, как Наранча... Обязательно Гирга ещё сделает множество шагов ближе к этому эталону человеческой доброты. *** ‒ Тебя до дома подвезти? ‒ Леоне снова садится в машину и бессильно бьётся головой о руль. ‒ Нет уж, я не хочу сдохнуть в ДТП, ‒ усмехнулся Наранча, заглядывая к товарищу через окно, ‒ Ну Аббаккио, дай сейчас денег, а? ‒ он лукаво сощурил глаза и едва наклонил голову, ‒ Я тоже сделал вклад в дело! ‒ Я блять не спорю, но Фуго распределяет финансы лучше меня, ‒ седовласый выдавливал из себя последние капли из собственного лимита на общение с людьми, и видно, с какой натяжкой, ‒ Проценты не берет, не еврей же, ‒ младший прыснул и захихикал, ‒ Все, не надо ‒ пиздуй, деньги передадут, ‒ мужчина отмахнулся от брюнета и поднял голову. Выглядел он, естественно, будто его лицом по полу возили, но Наранча уже договорился про себя думать, что он просто гот и так задумано. ‒ Ага, буду ждать с нетерпением... ‒ вздохнул Гирга как-то взволнованно, ‒ Точно деньги будут? Не наебываешь? ‒ Успокойся, зуб даю, все, пока, ‒ Леоне уже не скрывал стремящийся к нулю уровень заряда социальной батареи и спешил со всем покончить. ‒ Ага, пока, ‒ брюнет протянул через окошко руку и так требовательно посмотрел на мужчину. Тот же в недоумении смотрел на чужую ладонь, после чего на его обладателя, и задавал немые вопросы, ‒ Рукопожатие называется. ‒ На прощание? Кто так вообще делает? ‒ недовольно, но руку Аббаккио пожал. Все, Наранчи на сегодня точно достаточно. На неделю даже вперёд, кажется. ‒ Я делаю, ‒ все ещё с тенью волнения, Гирга улыбнулся на прощание и зашагал в одну ему ведомую сторону. Водить на грани сна Леоне больше не будет. Никогда. *** В квартире темно, хоть на улице уже светлело какое-то количество времени. Аббаккио не смог сдержать любопытства и собственного едва ощутимого из-за усталости волнения и решил проверить, точно ли Бруно заснул. У него постоянно что-то клинило в режиме сна, тем более он иногда засыпал на кухне или на балконе. На губах седовласого лёгкая улыбка, когда он видит, как его друг в непонятной позе спал на кровати. "Отлично, тащить его с кухни у меня бы сил не хватило", ‒ думает тот, тихо прикрыв дверь и направившись к себе. Стоило голове коснуться подушки, так сознание наконец вылетело в мир мягких грез. Мысли ускользнули прочь, оставляя мозгу лишь размытые воспоминания и впечатления. *** Утро встретило Леоне сильным сушняком. Мужчине уже осточертело спать настолько, что, приложив нечеловеческие усилия, он разлепил свои веки и тут же закрыл. Приглушённый шторами солнечный свет ущипнул его глаза больно и безжалостно. Он перевернулся на другой бок, надеясь, что найдет хоть так немного комфорта, но кровать казалась слишком мягкой, амебной, душной и не к добру засасывающей в объятия всепоглощающей лени. Так ли ощущается хороший сон? Уж точно нет. Аббаккио потребовалось около пяти минут, чтобы наконец открыть глаза окончательно и на слабых ногах подняться. Криво стоя возле постели, он тяжело вздохнул и оглядел себя с ног до головы. Ночью сил хватило разве что стянуть одежду до белья, но надеть что-то сверху не вышло. Хотя и не нужно было. Лето заставляло его поверить, что он уже умер давно и просто разлагается в этой беспощадной духоте. Тогда интересный человек Бруно, приютивший зомби. Готовит ему иногда, открывает окно, гоняет каждую неделю наводить порядок... Не сказать, что зомби-алкоголик сильно полезен в хозяйстве, вот и не ясно, зачем это ему сдалось. Пробравшись к ванной седовласый осознал ещё одну отвратительную вещь ‒ он не смыл макияж. Помада почти не смазалась, ведь стойкая до ужаса была, а вот глаза... Лёгкая черная подводка теперь подчеркивала естественные синяки. А в завершение этого кошмарного образа спутанные волосы. "Больше никогда..." ‒ поклялся себе мысленно Леоне, рассматривая свою рожу ближе. Черный пигмент забился в складку под нижним веком, причем с обеих сторон, что визуально его старило, да и выглядело нелепо. Пугала мысль и о том, что в этой цветной смеси может быть его подушка... Отгоняя мысли о чем-то столь ужасном, как стирка, он открыл воду и сполна наполнил ладони водой, утоляя жажду прямо из-под крана. Умывания и попытки расчесаться, сопровождаемые матами, Бучелатти трудно было не заметить, проходя мимо ванной. Он-то уже пару часов как бодр и выглядел опрятно, по сравнению со своим сожителем. ‒ Доброе утро, ‒ синеволосый заглянул в ванную и, удостоверившись, что Леоне как минимум не обнажен, что нормально для ванной, вошёл внутрь, ‒ Проснулся уже? ‒ Как видишь... Да блять! ‒ шикнул тот, зажмурившись от боли, ‒ А ты разве не должен был к этому... Квартиранту ехать? ‒ Да там все уже решилось, свет отключали по всему району, а он распаниковался, ‒ Бруно внимательно рассматривал чужие светлые волосы, спутанные местами, но все равно завораживающе переливающиеся на свету лампы, ‒ Тебе помочь? ‒ Не откажусь, ‒ обречённо вздохнул Аббаккио и послушно передал другу расчёску. Бучелатти осторожно взял прядь чужих волос, придвинувшись вплотную, и стал аккуратно их распутывать, ‒ Секутся последнее время как твари, ‒ говорил обладатель шевелюры, которую боялся лишний раз дёрнуть его друг, ‒ Может ебнуть все как было? ‒ А как было? ‒ синеволосый перехватил прядь у начала колтуна покрепче и стал расчёсывать резче. ‒ Ну раньше покороче было, чуть длиннее твоих, ‒ Леоне задумался и вспомнил, как выглядел раньше, ‒ Фу, нет, самая противная длина. Может под машинку? ‒ он как мог покосился на Бруно, после чего увидел его взволнованное лицо, которое он специально придвинул ближе. ‒ Не надо... У тебя прекрасные волосы, ‒ мужчина смотрел в глаза чужие так жалобно, будто у ребенка любимую игрушку хотят отобрать, ‒ Сделаем что-нибудь. Просто плойкой реже пользуйся, она неконтролируемая, ‒ и он вновь вернулся к своей задаче, ‒ Всё-таки не я в этом во всем разбираюсь. Есть же небось какие-то смеси адские для волос. ‒ Ради тебя хоть до старости не трону, ‒ вздохнул Аббаккио с наигранным недовольством, стараясь скрыть правду за сарказмом, ‒ Вот скажи, почему у тебя нормальные волосы? ‒ Наследственность наверное, я не помню, какие волосы были у матери, ‒ пробурчал тот. ‒ А может у отца были? ‒ седовласый усмехнулся. Почему-то у Бучелатти получалось почти без боли, ‒ Кто ж знает. ‒ Не думаю, ‒ почему-то резко ответил Бруно, после чего вздохнул, переходя к следующему участку, ‒ Как у тебя вообще такое случилось? Остальные волосы просто взъерошились немного, ты как спал вообще? ‒ Долго... ‒ протянул Леоне. ‒ Это я уже понял, а образом каким? ‒ Молча. Синеволосый рассмеялся, уткнувшись в плечо друга. Искренне весело, так, как не смеялся никто. Аббаккио не смог не поддержать. Даже закончив с волосами, Бруно не отстранялся. Он расположился удобнее на чужом плече, бесцельно перебирая пряди, будто продолжает что-то делать. Наверное ему просто нравилось трогать волосы. А Леоне и не против. Он лишь смирился с этой идиллией и со спокойной душой расслабился, позволяя чужим невесомым касаниям рождать нежную тревогу и трепет в области грудной клетки. Словно внутри распускались цветы, своими тонкими лепестками щекоча изнутри его плоть, словно пресловутые бабочки парят над ними, размахивая своими изящными крыльями, путаются в ребрах-прутьях глухой клетки внешней непоколебимости. Лишь чужое размеренное дыхание и покой. Всего лишь за пару секунд до навязчивой мысли вчерашней свежести. И весь этот фантомный сад гниёт заживо, стягивая всю душу в огромный ком в горле. "Почему он молчит об этом?" ‒ вопрос стынет в жилах. Мужчина старается заглянуть себе за спину, но человеческая шея ещё не настолько подвижна, чтобы увидеть лица Бучелатти. Касания прекратились. Можно лишь предположить, что его клонит в сон. Проблемы с этим уже его другу давно известны. Такому внимательному другу особенно. Другу "особенному" особенно известно. "Особенному" читать как "чересчур близкому". Наверняка на лице его сейчас спокойствие. Брови в кои-то веки расслаблены, сквозь длинные ресницы не разглядеть голубую бездну глаз, губы слегка приоткрыты и... Ну и в целом он выглядит наверняка как какой-нибудь шедевр искусства, как сошедший с полотна великого мастера живописи, словно оживший мрамор... Леоне вздыхает и вновь чувствует эту тяжесть внутри. Сейчас спросить не выйдет... Получится ли позже? Будет ли время? Или постараться отвязаться от своих мук и просто воспользоваться моментом такой близости? Насладиться чужим сном на собственном плече, постараться поймать воспоминание и осторожно отложить в самую долгосрочную память? Но он все же повернулся к Бруно и придержал его за плечи. Тот действительно закрыл глаза и не реагировал. Пришло в голову только одно ‒ дотащить это чудо в кровать и подумать над собственным словами... Это должно произойти сегодня. Он себе обещал. *** Стоило отпустить будто в последний раз чужую руку, как та сжала его собственную. Аббаккио удивился ещё больше, когда услышал голос: ‒ Куда ты? ‒ пробурчал себе под нос синеволосый, ‒ Ложись. Я... ‒ он замолчал на пару секунд, давая Леоне время обработать это, ‒ Нет, не ложись... Будь другом, сделай кофе, а? Кажется, скоро сердце седовласого научится делать тройное сальто назад. В гроб походу. Только он поверил в то, что можно будет безнаказанно и без причин уснуть вместе, как вдруг... Такой жестокий отказ! Какой ещё кофе?! Мужчина очень странно вздохнул и наконец высвободил свою руку: ‒ Ага, сейчас, ‒ он звучал весьма разочарованно, если не недовольно. Значит этот говнюк был в сознании? И вообще... Да к черту его! Спустя минуты две Аббаккио ввалился в комнату и громко стукнул кружкой по тумбочке. ‒ Ваш кофе, сэр! ‒ он с гордостью смотрел, как еле разлепляющий глаза Бучелатти тянется к напитку, делает пару глотков и смотрит на него с претензией. ‒ Растворимый? ‒ он как мог выразил удивление и разочарованно поставил кружку на место, плюхаясь обратно. ‒ Ага, все как ты любишь, ‒ саркастично хмыкнул Леоне. Наконец он смог с гордостью и чувством восстановленной справедливости лечь рядом и потянуть Бруно в свои объятия. ‒ Я такое только когда денег не было пил, фу, ‒ сонно протянул мужчина и уткнулся в грудь друга, ‒ На вкус как усталость. ‒ Рад, что тебе понравилось! ‒ снова ехидничал седовласый. И душит он снова эту навязчивую жалость, хотя бы пытается. Лучше думать о чем-то приятном, например о том, что все менее смущают напарников такие контакты, а душа всё-таки жаждет страдать. Хотя бы не здесь. Не сейчас, пока все хорошо и все рады. *** Чужой тихий голос звучит где-то снизу, к чему-то неразборчиво призывая. ‒ Леоне, ау, ‒ протянул Бучелатти, мягко вливаясь в сознание напарника. Аббаккио все ещё думает, что спит. Кровать такая мягкая, не отталкивает и не давит на него убийственной ленью, сознание туманно и легко, чужой голос и тело будто стали частью пленительной мечты, на которую он смотрел от первого лица в маленьком мирке ненастоящей реальности сна. ‒ Ауу! Просыпайся, два часа дня! Сейчас мстить буду! ‒ серьезно звучит тот. Седовласому что-то намекает, что во сне Бруно бы не стал ему за что-то мстить и заставляет покинуть мир мнимых грез, чтобы действительно сквозь приоткрытые веки увидеть его рядом с собой. На лице его странная улыбка, будто что-то он задумал. ‒ А? ‒ спросонья невнятно спрашивает Леоне в попытках проморгаться. ‒ Я проебал с тобой пол дня, ‒ уже улыбаясь, говорит синеволосый, ‒ Я думал, сейчас встану, а ты... А из-за тебя я заснул! ‒ Аббаккио смотрит на того диковато и с непониманием и слышит глубокий и быстрый вдох... Бруно молниеносно прижался губами к шее друга и с характерным громким звуком резко дунул в оголенный участок кожи. В это мгновение Леоне будто током долбануло: он испуганно удивился, вскрикнул, засмеялся, всем телом подскочил, чуть не долбанул товарища по голове на чистом рефлексе и бессильно опустился, стараясь оттолкнуть Бучелатти от себя, опасаясь, что тот сделает это снова. Но тот оказался не так прост, и оказавшись отвергнутым от шеи, спустился ниже, и новый шумный вдох напугал Леоне до чёртиков и истерического смеха. В этот раз целью неудержимого мстителя стал живот, от чего сам его обладатель согнулся в три погибели и затрясся от смеха и страха. Защитить себя не удалось, ведь голова Бруно была зажата им самим же, и это произошло вновь, только чуть правее предыдущего раза. Вот только местью чужой седовласый остался недоволен и решил сам вершить правосудие. Навыки, полученные во время службы стране, помогли тому относительно обездвижить преступника и тот победно улыбнулся. ‒ Ну, мразь, берегись! ‒ многообещающе заявил тот и применил запретный прием: залез рукой под футболку Бучелатти и стал его щекотать. ‒ ААА! ‒ закричал тот, ‒ МАМОЧКИ! ‒ слышалось сквозь беспорядочный смех и крики о помощи, пока сам мафиози извивался как змея и все норовил дать другу по лицу ногой. На самом деле, то был большой секрет, что такой серьезный молодой человек до усрачки боялся щекотки, ‒ ПРЕКРАТИ!!! ПРЕКРАТИ, ПОЖАЛУЙСТА!!! ‒ визжал тот, пока бывший полицейский наконец не посчитал мучения осуждённого достаточными и не отпустил его. Синеволосый пополз к краю кровати и вывалился оттуда, не способный отдышаться после практически наступившей смерти, ‒ Ну ты и говнюк! ‒ с уставшей улыбкой и испуганными глазами пролепетал тот. ‒ Будешь знать теперь, на что я способен! ‒ устрашающе ухмыляясь говорил гордый Аббаккио, уже провозгласивший себя победителем. ‒ Как страшно! ‒ Бруно бессильно опустился на пол, ‒ Сука, я чуть не помер... Ты такой жестокий! ‒ выл тот, растянувшись на голом паркете. ‒ Такова жизнь, синьор Бучелатти, ‒ Леоне слез с кровати и обошел ее, чтобы взглянуть на проигравшего, ‒ За что ты там вообще мстил? ‒ Я говорю, я проспал с тобой до обеда, ‒ мужчина вытянул руки вверх и потянулся, ‒ Дел дохуища, а ещё ты ночью деньги не убрал, а в прихожей кинул, ‒ тот строго посмотрел на напарника, закинув руки за голову, ‒ Думаешь, они никому не сдались? Ещё скажи спасибо, что за ночь ещё никто у нас дома не побывал, а то знай, что все, кому надо, уже знают, где мы живем, ‒ его взгляд заставил Леоне почувствовать прилив ебучего стыда. В тысячный раз ощущать свою вину было просто отвратительно, особенно перед Бруно, к которому относился он с таким трепетом, как ни к кому ещё. Тот опустил глаза в пол и чуть нахмурился. ‒ Ясно. Извини, я понимаю, мой проеб, я... Я постараюсь повнимательнее, ‒ как-то мрачно проговорил седовласый, и услышав вздох, по привычке морально готовился к тому, что его сейчас начнут втаптывать в грязь. ‒ Это ты меня прости. Ты наверняка уже утром вернулся, усталый как собака, наверное, это моя вина, надо было тебе сначала дать отдохнуть, ‒ мужчина звучал гораздо спокойнее, чем в принципе ожидалось, что всегда и удивляло в некоторой степени Аббаккио. Странно ожидать ругани, а получать в ответ что-то утешающее, ‒ В следующий раз обещаю, что не отправлю тебя так поздно. Но ты сам пойми, кроме тебя никто бы не справился. ‒ Ээ... Я тебя не виню ни в коем случае... ‒ седовласый замялся и не придумал, что дальше сказать, поэтому сел на край кровати со вздохом. ‒ Да? Отлично, ‒ Бруно улыбнулся и закинул ногу на ногу, ‒ Как все прошло хоть? Нашли девушку? ‒ Нашли, в лесу, там вонь стояла мерзейшая... Атмосфера, конечно, не красочная для ребенка, ‒ прозвучало как придирка, ‒ Сдохла от передоза. Парень испугался, звякнул какому-то кенту и тот его обосрал, попутно решив вопросы. Роберт Фишер какой-то, в общаге живет, вроде как собирался съехать и отчислиться. Что с ним сделают ‒ не знаю, ‒ подытожил тот. ‒ Ясно... Ты хоть как им доложил? ‒ Бучелатти выглядел как-то обеспокоенно, ‒ Зависит все от того, что ты им сказал. ‒ Сказал, что тот просто помогал его кенту, тот местный, его найдут без проблем. Думаю, мафиози справится с другими, иначе ‒ не наша проблема, ‒ Аббаккио предвидел такую реакцию своего напарника и заранее позаботился об этом. ‒ Жаль этого... Роберта? Студент иностранный, видимо, просто не туда попал, да и так сложилось... Вот видишь, как ломаются жизни, ‒ Бруно невидящим взглядом пялился в одну точку и едва заметно хмурился. Хорошо, что тот не видел, как этот бедняга уже мертвую девушку трахал, ‒ Хорошо, с деньгами разберемся, как Наранча? ‒ тот отлип от стены и посмотрел на Леоне, поменяв позу на сидячую. ‒ Наранча? Ну... Ребенок, как ты и говорил, ‒ цыкнул Аббаккио, ‒ Несносный. ‒ Ты просто не любишь детей, ‒ пожал плечами мужчина, ‒ Но я примерно понял. Хочешь сказать, что он постоянно лез тебе под ноги и выводил на разговор? ‒ Практически. И я не отрицаю, что не люблю детей, ‒ седовласый вскинул брови, ‒ Но ты проницателен. Как всегда, ‒ ему действительно нечем было крыть. ‒ Просто хорошо знаю тебя, не придуривайся, ‒ усмехнулся Бучелатти, заглядывая в чужие глаза. Ещё в самом начале Аббаккио трусливо их прятал, стоило на него взглянуть. Их отношения слишком очевидно стали ближе. Может, даже казались ближе, чем положено двум мужчинам. Ближе лишь визуально. Бруно в своем истинном облике все так же далек и устрашающе непонятен, как и счастливое будущее. *** ‒ Бруно, ‒ Леоне предварительно глубоко вдохнул и серьезно уставился в спину Бучелатти. Тот, по обыкновению своему, мыл посуду после завтрака, или даже скорее обеда, и как ни в чем не бывало обернулся вполоборота. Ему невдомек, насколько сильно был взволнован седовласый. Не понятны причины, ведь видел он прекрасно во всех смыслах. ‒ М? Что такое? ‒ с такой будничной интонацией спросил тот, из-за чего Аббаккио слегка бросило в холод. Невозможно, может где-то ошибка? Он не выглядит как человек, переживший столько отвратительных вещей. ‒ Я... Мне кажется, мы с тобой друзья всё-таки, ‒ издалека начал мужчина. Синеволосый с недопониманием выгнул бровь и после обе вскинул. ‒ Ну да наверное? К чему ты ведёшь? ‒ он заметно насторожился, домывая не глядя столовые приборы. ‒ Друзья, для достижения взаимопонимания, должны друг с другом делиться своими переживаниями, мыслями и идеями... Понимаешь, к чему я? ‒ Леоне делал странные круговые движения кистями рук и остановился, показывая на Бучелатти, что смотрел на того с абсолютным непониманием, ‒ Я к тому, что с твоей стороны я ничего подобного не наблюдал. Создаётся впечатление, что ты вообще никогда в жизни не переживал, ‒ мужчина ощущал себя полнейшим идиотом. Итальянский, как и любой другой язык, явно не подходит для выражения его мыслей и чувств. Либо он слишком мало знает, либо нет ещё слов, которые могли бы передать его чувства ясно и без намеков. Ещё позорнее он себя почувствовал, увидев, как хихикая, Бруно наклоняет голову вниз и отворачивается выключить воду. ‒ Мне нечего рассказывать. Вот и молчу. Смысл что-то придумывать или преувеличивать? ‒ синеволосый сложил посуду на полотенце, предварительно постеленное возле раковины, и повернулся полностью лицом к собеседнику, поставив одну руку на пояс, ‒ Мне абсолютно нечего рассказывать. ‒ Ты меня идиотом возомнил? ‒ седовласый нахмурился, ‒ Думаешь я тупой или слепой? Прости, но как-то сложновато в упор не замечать бессонницы, твоей скрытности или, например, просто забыть о том, что ты совсем ребенком оказался здесь? ‒ говорил тот о Пассионе, чувствуя себя ещё более жалким, ‒ Много чего могу вспомнить! Твои реакции на многие вещи, например на Наранчу, думаешь, той истерики я не видел? Почему ты молчишь? ‒ перемены в чужом лице предали некоторой уверенности. Улыбка с лица пропала на пару мгновений и вновь возникла, но болезненно нервная. Иногда этот идиот прозрачнее стекла, и делает вид, что совершенно нет. Полное ребячество. ‒ Леоне... Прости пожалуйста? ‒ Бруно как-то взволнованно бегал по предметам кухни, на пару секунд останавливаясь на лице своего друга, ‒ Прости. Я... Я не думал, что тебе... Интересно? ‒ тот неловко улыбался, пытаясь делать вид, что все под контролем, ‒ Я не посчитал это важным. Прости пожалуйста? Я не хотел тебя задеть. ‒ Как это может быть неважным? ‒ хмурился Аббаккио, сложив руки на груди, ‒ Я перед тобой уже сколько раз исповедовался, я не чувствую себя уверенно с кем-то, кто постоянно скрывается! ‒ и слова его будто звучали слишком грубо. Это не должно было звучать как серьезная претензия, скорее как будто он его, как ребенка, отчитывает за тупое молчание. Но Бруно вёлся. ‒ Я... ‒ тот с досадой цыкнул, ‒ Я расскажу! Вкратце! Я жил с отцом после расставания с матерью, и одним днём так случилось, что он оказался ввязан в дело с наркотой... В него стрельнули пару раз, я кое-как устроил его в больницу, а вечером они пришли добить. Я их убил и ради собственной защиты вступил в Пассионе. Все! ‒ мужчина виновато глядел на напарника, ‒ Теперь достаточно? ‒ будто надеясь на положительный ответ, развел тот руками. ‒ Блять, Бруно... ‒ и вот теперь до Леоне дошло, что надо сначала думать. Думать, а не говорить все, что в голову приходит. Все катится в какую-то пизду! Думать! Потом говорить! К сожалению, взять слова назад невозможно. Зато можно подумать сейчас. Как бы поступил сам Бучелатти на его месте? В конце концов, ему нужна поддержка, а не допрос, жестокий и радикальный. Как поступает обычно Бучелатти... Он находится физически рядом. Не через пол кухни, а прямо рядом. Может взять за руку, за плечо, обнять в случае чего, придержать... Он физически близок. Стоит поступить как он? Пары-тройки шагов достаточно высокого мужчины хватает, чтобы пересечь кухню и как-то рвано обнять синеволосого. Тот замер, выжидая больше, чем ужасное "Блять, Бруно". ‒ Нет, недостаточно. Я не хочу, чтобы ты продолжал недосказанность. Мне это... Нам это надо. Как друзьям и напарникам. Я должен тебя понимать, ‒ в голосе Аббаккио играла неуверенность. Всё-таки надо было больше думать. Он дольше решался на это выступление, чем думал, что скажет. ‒ Блять, меня просто некому было защитить. Полиция бы точно не встала на мою сторону. Я себя защитить не был способен. Я хотел лишь гарантии, что по мою голову уже не придут завтра ночью! Я был тупым, безмозглым, напуганных пиздюком, который только что убил несколько человек! ‒ Бучелатти постепенно прогибался, рассказывая все больше и подробнее, чем сухими глаголами, ‒ И это все моя вина. Ничья больше... ‒ говорил тот уже тише, стараясь скрыть лёгкую дрожь в голосе, ‒ Этого достаточно? ‒ слегка помолчав, снова тихо спросил тот. ‒ Какой же ты идиот, ‒ бессильно и с непередаваемой жалостью, что сочилась изо всех щелей, прошептал Аббаккио. Такое с ним впервые. Можно хвастаться, что впервые правда старался быть хорошим другом и испытывал невероятную жалость к кому-то только после 20. Только сейчас понял суть человеческих отношений. Только с Бруно. А тот смущён подобным высказыванием. Не трудно догадаться, что он все принимает на себя. Стоило разъясниться перед тем, как синеволосый уже распереживался. ‒ Нет, недостаточно, ‒ мужчина постарался едва отстраниться от друга, собираясь посмотреть в его лицо, но сам Бучелатти этого не желал и прижал, наоборот, к себе, то ли от прилива чувств, то ли от чего-то ещё. Вот итог игры в молчанку ‒ его сложно понять. ‒ Почему недостаточно... Что ещё говорить? ‒ вздохнул мужчина слегка растерянно, ‒ Я не знаю, что тебе нужно, пока ты сам этого не скажешь. Может я просто не хочу рассказывать... Блять, потому что я жалок. Тебе не стоило так ко мне привязываться, ‒ вслушиваясь в чужие слова, Леоне начинал хмуриться, ‒ Я гораздо хуже тебя. Хочешь послушать меня? Да, конечно, я расскажу, как шел против морали. И совру, если скажу, что меня не мучает совесть. Особенно раньше. ‒ Ты сейчас пытаешься отговорить меня? Бруно, ‒ Аббаккио сжимает зубы и старается расслабиться, ‒ Я уже не пойду назад. Мне плевать на то, что ты там творил. Ты тоже человек. По твоей логике я настолько же отвратителен, поэтому мы друг другу отлично подходим! ‒ Нет-нет, ты не так понял! ‒ в голосе его все больше волнения, ‒ Ты не такой. Ты ‒ жертва мерзких обстоятельств. У тебя не было выбора! Ты лишь заблудился и все! Невиновен! Будь я на твоём месте ‒ отчаялся также. Многие люди неспособны пережить того, что пережил ты... ‒ и самое страшное, что он не сомневался в своих словах. ‒ Просто сказал бы, что ненавидишь себя, ‒ Леоне уже силой отстранился и осмотрел лицо друга. Тот в момент прижал ко рту ладонь. Лицо его было бледное, глаза ясные, с узкими зрачками, что, глядя на седовласого, расплылись шире, брови удивлённо приподняты, ‒ Руку убери пожалуйста, ‒ мужчина вздохнул, ‒ И больше так не делай, слышишь? И не молчи только. Мне все равно, считаешь ты себя слабым или нет, твои проблемы меня тоже касаются, ‒ Бучелатти явно насторожили весьма точные слова о слабостях и тот, кажется, начал смекать, что к чему, ‒ Понимаешь? Как ты говорил, я приму тебя любым. Вроде как, это должно быть приятно, ‒ серьезно говорил тот. ‒ Я сейчас все кровью измажу, ‒ приглушённо сквозь ладони говорил Бруно, едва хмурясь. Аббаккио выдавил что-то вроде улыбки. Сейчас бы прижаться губами к его рукам. Но это было бы чересчур нагло. Их отношения ещё не настолько близки... Ах, если бы можно было себе такое позволить. Так очаровательно блестят чужие глаза, в темных зрачках отражая очертания самого Леоне. И снова, будто бы все внутри замирает и трепещет, щекочет изнутри вновь обретенные чувства, будто в первый раз. Страшно называть это своим именем, но он действительно терял голову со своим спасителем. Страшно. Но наоборот хотелось той близости, что ближе объятий и самых долгих и мокрых поцелуев... Рука его накрыла ладони Бруно и осторожно открыла взору седовласого обкусанные губы. Зубы проткнули измученную едва зажившую кожу, струйка крови стекала по подбородку, к концу размазанная. Ее следы также красовались на ладони, что прижималась где-то около секунд 30 к лицу. Ему, наверное, больно говорить. И улыбаться будет больно. Просто ужасно, этот мир погибнет в адских муках без его улыбок! ‒ Постарайся больше так не делать, понял? ‒ со вздохом Аббаккио большим пальцем стер кровь с подбородка и прикрыл глаза. Сейчас ещё слизать его кровь уже с собственной руки будет таким зашкваром, становится даже смешно от одной мысли об этом. Бучелатти не находит, что сказать, и просто молча кивает, давя неловкую улыбку, из-за чего ранка растягивается и истекает алой жидкостью с новой силой. Леоне, все ещё боровшийся с желанием облизать не только все лицо напарника, но и его самого, с ног до головы, делает шаг назад и смотрит на желанного человека как-то неописуемо то ли с жалостью, то ли устало. ‒ Ну... Хе-хе, это будет непросто... Я постараюсь, ‒ в завершение сказал Бруно, ‒ Обе твои просьбы будут непросто исполнить. Я ведь даже не знаю, под каким предлогом тебе что-то рассказывать... Я не хочу портить настроение, я в конце концов лидер. ‒ Да какой предлог нужен? Ты... Даже не знаю, просто дурачок. А вот с первой просьбой не понимаю, в чем проблема, ‒ мужчина вскинул брови, ‒ Не можешь перестать себе боль причинять? Оставь, достаточно людей, которые это за тебя сделают, ‒ на лице синеволосого снова удивление оттенка "да как ты узнал...?!". Он опять, уже абсолютно неосознанно, как скорее всего и в первый раз, кусает губу, внешне снова непоколебимый. ‒ С чего ты взял, что мне это нужно? Я не такой... Слабак, ‒ хмыкнул тот, будто ему это чуждо. ‒ И опять! ‒ усмехнувшись, Леоне пальцем указывает на рот друга, ‒ Все, не оправдывайся, я уже все понял! ‒ будто и не видел он некоторых совершенно неестественных шрамов, Бруно вообще себя странно ведёт. Старается скрыть очевидные вещи. Хотя, спасибо стоит сказать его личному дневнику, без него вряд ли правда вскрылась бы. У них ещё будет время поделиться всеми самыми постыдными мыслями. *** Позже знакомая обложка нарисовалась в мусорном контейнере на улице. Увидев ее, Аббаккио слегка напрягся мыслью, что Бруно мог догадаться о чужом вмешательстве в эти записи. Уже представил его лицо, на грани неудержимого гнева, подросткового стыда и попыток не орать и не пускать в ход кулаки. Ему слишком очевидно стыдно за свои мысли. Наверняка даже ноги раздвигать не так уж и плохо будет, как признавать собственную нужду в помощи? Этот мир испортил самого лучшего человека на свете!