***
Ещё через два дня становится немного полегче. Не в том смысле, что Минхо хоть насколько-то отпустило, просто, как это бывает после долгого эмоционального всплеска, он морально опустошился. Даже прибрал мусор в квартире и сходил в магазин за продуктами — за прошедшие дни он почти ничего не съел и сильно похудел. Разговаривать ни с кем по-прежнему не хотелось, но он включил телефон и отослал всем родным и друзьям по сообщению, что он жив и в порядке. Не то чтобы хоть кто-то, включая его самого, в это поверил, но они как минимум перестали на время донимать, довольствуясь хотя бы этим. Минхо любил друзей и знал, что они любят его, но сейчас он категорически не хотел, чтобы его трогали, ведь друзья наверняка захотят вернуть его к жизни, а Минхо уверен, что теперь может только существовать. Под ногами хрустит стекло — что-то он зачастил разбивать посуду в последнее время. Минхо садится на корточки и сгребает голыми руками осколки в горстку. На ладонях остаются красными точками мелкие порезы, которые, на удивление, он не чувствует. Чайник всё громче булькает и в конце концов хлопает автоматическим выключателем, вскипев. Минхо скидывает осколки в мусорку и смотрит на руки в порезах. Он никогда не придавал им особого значения, но Джисон вечно верещал как резаный и разводил целую трагедию, вопя как сирена и каждую ранку криво промывая перекисью и после закрашивая йодом. Мама в детстве всегда разрисовывала ему кожу рисунками, чтобы он отвлёкся от боли на них, и Джисон делал так же с Минхо. Но сейчас его рядом нет и бессмысленно ждать, что ладони внезапно разукрасятся его кривыми рисунками и сердечками. В носу неприятно щипет, и Минхо быстро промаргивается, вытирая руки полотенцем и доставая новую кружку. Пора перестать думать о нём. Пора перестать видеть отсылки к нему в каждой мелочи. Пора нахуй выключить своё глупое сердце, Минхо, ты же, блять, знаешь, что эти мысли только зароют тебя глубже в яму прошлого. Пора просто врезать себе и заработать амнезию. Пора смириться, что с Джисоном никогда ничего не будет как прежде, потому что то, что было раньше, — всего лишь иллюзия, ибо они оба не были честны перед друг другом. Пора... В дверь звонят. Минхо прикрывает веки, делая три долгих вздоха. Стоит Феликсу открыть, в конце концов он ведь не отстанет, а слушать трель и дальше не хочется. Минхо делает слабый шаг к прихожей и мысленно ожидает следующего режущего слух звука, но того... не следует. Странно, Феликс бы трезвонил долго и кто-либо другой хотя бы два раза точно. Кто-то ошибся квартирой или...? Минхо вдруг крупно вздрагивает вместе с тем, как ухает куда-то в пятки его душа, и быстрее, чем может окончательно осознать и принять прилетевшую в голову мысль, подбегает к двери, тревожно заглядывая в глазок. Сердце с ритма сбивается. Оно, вроде как мертвое, сейчас оживает и бьётся так, словно не было растоптано и разбито без надежды на восстановление довольно много дней назад. Будто никто его не забирал из грудины, оставляя кровоточить внутренности, и не выкидывал за границей города. У Минхо дрожат пальцы, сжавшиеся вокруг ручки, и он не может прийти в себя, не может привести мозг в порядок, чтобы хотя бы принять решение: впустить его или нет. У него словно немеет тело, отказываясь делать хоть какие-то движения вперёд или назад. А в глазке тем временем нервно топчется в джинсовке поверх футболки Хан Джисон, закусивший губу и мечущийся между желанием снова позвонить или плюнуть на всё. Минхо его с болью через этот глазок позорно разглядывает, но долго это не продолжается. Кажется, что-то его выдаёт, потому что Хан вдруг к двери прислоняет ладонь и слабо пару раз хлопает. — Минхо, пожалуйста, открой... — его голос звучит надломленно, и, возможно, он корит себя за это в данный момент, но Минхо бесконечно ему благодарен за возможность увидеть, что не одному ему плохо. — У меня тут котёнок и... ему нужна реанимация. Срочно. Он показательно поднимает чёрный комочек, до этого спрятанный под джинсовкой, на уровень глазка, и у Минхо внутри щёлкает. Дверь щёлкает следом. Первым делом, когда дверь отворяется, хочется посмотреть Джисону в глаза, и они действительно на долю секунды сталкиваются взглядами. Оба смотрят тревожно и оба почти сразу мрачнеют, отвлекаясь на котёнка, окоченевшего чёрного малыша. Лицо Джисона мгновенно меняется на тревожное. — Его сбила машина у меня на глазах, я сразу взял его и потащил к тебе, в лифте он ещё слабо дышал. Пожалуйста, помоги ему, — тороторит Джисон, и Минхо не даёт себе задаться вопросом, почему Хан сразу пошёл к нему (да, он ветеринар, но они живут слишком далеко друг от друга, чтобы можно было так быстро прийти к нему домой), занимая все свои мысли несчастным комочком, нуждающимся в его помощи. Он осторожно принимает котёнка из рук человека, которого💔
3 декабря 2022 г. в 16:05
Примечания:
пб включена.
За окном вьюжило, и у Минхо внутри тоже. До Сочельника оставалось три дня, а он чувствовал себя выжатым и высохшим мандарином, от которого даже запаха не осталось, чтобы быть хоть чем-то полезным на празднике. По комнате гулял пробирающий до костей сквозняк, кое-где кружили залетевшие через окно снежинки. Минхо сидел, забравшись в кресло с ногами, и дрожал, обнимая себя руками. Пятки морозило, но внутри мороз стоял куда сильнее. Внутренности жгло, обжигало леденящим, парализующим холодом.
Они разошлись неделю назад.
Наговорили друг другу столько, сколько и за век не забыть. Минхо наговорил столько, сколько не смог бы даже придумать в самом страшном сне. Он не думал и о половине вещей, которые озвучил Джисону в лицо. Про него он не может сказать того же. Он вообще ничего, кажется, о Хане не знает, будто те три года знакомства и ещё полгода отношений они играли какие-то удобные им обоим роли, которые истратили свою силу. Их слова были похожи на вьюгу, ту самую, что бушевала за окном, только в десять раз сильнее. Слова сбивали с ног, били аккурат поддых, вышибали со свистом воздух из лёгких, оставляя после себя колючее и терзающее ничего.
Минхо в первый же день разбил любимую джисонову кружку, попавшую ему под руку, а потом ещё два часа рыдал над осколками.
Как всё так вышло? Почему раскрошилось в два счёта? Всё ведь было так хорошо? Почему они сорвались? Почему Минхо сорвался?
Почему позволили затопить чему-то чёрному их отношения? Это правда то, что на самом деле между ними было? Ненависть? Неприязнь? Всего лишь удобство?
Как всё могло так легко посыпаться от одного дуновения проблем?
Когда это вообще началось?
Чёрт возьми, Минхо, ты вообще хоть что-то помнишь? Ты хоть что-то замечал в своём парне? Ты хоть заботился о ваших отношениях? Блять, ты просто был слепым придурком, который не делал нихуя, просто наслаждаясь присутствием Джисона в твоей жизни.
Ничтожный. Ничтожный. Ничтожный.
Минхо впивается пальцами в волосы, жалея о каждом слове, брошенном в пылу эмоций.
Они многое друг другу наговорили тогда, один другого хуже, и сейчас каждая фраза, всплывающая в памяти, капает на мозг раскалённым железом, оставляя ожог за ожогом.
Он обжигается Джисоном не впервые. Они оба обжигаются друг другом не впервые. Блять, кажется действительно не впервые. Но то, что остаётся после этих ожогов живым, всё равно тянется к огню обратно. Минхо хочет к нему. Хочет вдохнуть запах его мужского шампуня и туалетной воды, почувствовать его присутствие, его укоризненный взгляд, увидеть его поджатые губы. Минхо хочет, чтобы он обвиняюще смотрел на него, хочет, чтобы они игнорировали друг друга, но были в одной чёртовой квартире, мастерски капали на мозг друг другу и срались из-за непомытой чашки на кухне, но не так. Он предпочтёт всё отсутствию Джисона рядом. Он переживёт без его смеха и улыбок, перетерпит язвительность и игнор (они в конце концов всегда так себя ведут, когда ссорятся), но без него он рассыпется. Уже рассыпался — вон куски сердца по разным углам квартиры раскиданы, а главный Джисон победно унёс с собой и наверняка растоптал у помойки где-то в городе.
Минхо морозит от одиночества, Минхо морозит от того, что в этой квартире он один. Он ободрал все обои, которые они поклеили вместе — воистину самая сильная истерика, которая у него когда-либо была. Из груди вырывается тихий задушенный всхлип, такой жалкий и измученный, что Минхо начинает тошнить от самого себя.
Они всё решили ещё неделю назад. Они просто слишком разные, не подходят друг другу, как не подходит квадрат треугольнику. Они были теми кусками пазла, которые были несовместимы, но предпочли игнорировать это на волне конфетно-букетного периода и самолично придуманных образов. Они начали это всё, мигом забыв про то, какими были друзьями и как часто у них возникали разногласия. Минхо наивно полагал, что нашёл того самого человека, что Джисон идеальный и что он так же хорошо ему подходит. Что они блядские соулмейты.
Но соулмейтов не существует, и их тоже. Есть просто Минхо и просто Джисон, и никаких пересечений больше. Они — параллельные прямые, наконец смирившиеся, что им не суждено найти точек пересечения. Это правильно, к этому стоило прийти, это стоило понять, тогда почему ты сейчас так чертовски жалко рыдаешь, Минхо?
Шестой день подряд. Ты срываешься каждый вечер, проходя домой, раскрываешь себе окна и сидишь одиноко в кресле, в котором всегда до этого Джисон проводил время за ноутбуком. Ты жалкий и глупый придурок, который не может наконец вбить себе в мозг идею, что с Джисоном вам не по пути и вы больше вряд ли увидитесь, только как друзья друзей на вечеринках, которые ни за что не подойдут друг к другу и в страшных снах.
На мозг капает и вина, и обида. Отвратительный микс, который даёт эффект тяни-толкая — не извиниться и не перестать накручивать себя. Почему всё так сложно? Разве все человеческие отношения проходят через трудности? Почему нельзя без них?
Минхо слышит настойчивую трель звонка и последующие стуки в дверь всем телом и даже не вздрагивает. Он примерно понимает, кто это, но видеть никого не хочет, а единственный человек, которому он бы сейчас открыл, имеет свои ключи.
— Минхо, ты не открываешь эту сраную дверь уже неделю, можешь просто один раз показаться, чтобы я убедился, что ты не сдох, а? — глухо доносится голос Феликса из-за входной двери. Он приходит уже третий раз за эту неделю, сначала ограничивался звонками и сообщениями, а потом, видимо, совсем забеспокоился. Минхо не может его видеть, знает, что должен, но... не может.
Если Феликс войдёт, то им придётся поговорить. Феликс потребует этого, чтобы, как ему кажется, Минхо стало легче. Но Минхо легче не будет. Пока он ни с кем это не обговорил, есть возможность, что весь этот ужас — просто кошмар, и завтра они с Джисоном проснутся в компании своих кошек, которых Минхо отдал родителям, и не будет за спиной никаких ссор и жгучей ненависти, оставшейся налипшей на коже.
Феликс долбится ещё около получаса, и в любое другое время Минхо бы уже сдался, но сейчас время проходит словно сквозь него, он его не ощущает, не ощущает ничего. Так что Феликс сдаётся, пишет ему ещё гневных сообщений, которые к Минхо не приходят, потому что телефон давно разрядился, и Ли не ставил его на зарядку.
Минхо хочет исчезнуть. Не умереть — нет. В конце концов у него ещё много людей здесь, которые будут за него беспокоиться. Просто ему безумно нужно что-то, что вернёт его мир на место, его потрескавшийся, сломанный, обессмысленный мир, чья картинка полностью разрушена.
Жаль только, единственный, кто мог его восстановить, точно так же исчез.
боялся надеялся больше не увидеть, и гонит Джисона мыть руки и принести адреналин, а сам, быстро уложив малыша на коридорный столик, принимается делать ему массаж сердца. Раз, два, три. Ноль реакции. Раз, два, три. Внутренности скручивает от беспокойства за это крохотное существо, но Минхо не сдаётся, снова и снова нажимая пальцами на грудь зверька, пока в какой-то момент малыш слабо не дёргает задней лапкой, а затем издает тихий писк. Джисон, часто дышащий до этого в спину, облегчённо выдыхает.
— Спасибо, — его слова отражаются от стен тихим эхо и рикошетят прямиком Минхо в грудь, пронзая её, словно стрелы. Ноги подкашиваются, а в мозг возвращается понимание того, что рядом с ним сейчас действительно живой Хан Джисон. От этого хочется сбежать, и Минхо сбегает.
— Я принесу ему воду, а ты пока растирай грудную клетку, но очень осторожно, у него, кажется, сломано несколько рёбер.
Джисон молча его слушается и осторожно заворачивает котенка в подол своей футболки. Столкновение пальцев при передаче они оба успешно игнорируют.
Минхо копошится на кухне дольше нужного, находя в аптечке также обезболивающие и ещё несколько препаратов, необходимых котёнку, а также разогревает молоко. Сердце котенка запустилось и это главное, так что лишняя минутка наедине у него в запасе есть. Он тратит её на то, чтобы перевести дыхание, потому что в присутствии Джисона его ноздри автоматически заполняются запахом его туалетной воды, который душит и заставляет внутренности болезненно скручиваться от желания вдохнуть ещё больше. Запах слабый, но он будто забивает дыхательные пути, потому что Минхо рядом с ним не дышит. Спасибо пушистому комочку, у него не было достаточно времени, чтобы позволить себе предательски залипнуть на родном лице и выдать то, как он нуждается в Джисоне рядом, выдать то, как он до безумия скучает.
Минхо в последний раз проверяет, всё ли он взял, в последний раз считает до десяти, давая себе перерыв, и, набрав в новый шприц молоко, идёт поить котенка.
Он находит Джисона склонившимся над пищащим комочком и согревающим его своим дыханием. Что-то от этого вида внутри нежно скручивается. Минхо, тряхнув головой, переводит взгляд на его оголённую спину и замечает мурашки. Чёрт, у него ведь все окна открыты. Он подбегает к форточке, захлопывая её не без усилий. Дверца поддаётся с трудом, успевшая привыкнуть за неделю к своему открытому положению.
Джисон за спиной еле слышно шмыгает носом, и у Минхо дрогает сердце — не дай бог он его застудил. Эти мысли заставляют его вздрогнуть, но прежде чем он трезвеет, его кофта уже ложится на Джисоновы плечи.
Когда это происходит, под ногами будто расходится земля, и Минхо чувствует, как рухает куда-то вниз с огромной скоростью, когда встречается с Джисоном взглядом. Он срочно должен что-то сказать, должен оправдать свою заботу, ведь они больше не вместе, они даже не друзья, он не должен, чёрт возьми, так поступать.
В горле быстро пересыхает, а ладони предательски потеют, пока глаза Ли носятся с огромной скоростью по пространству вокруг, придумывая варианты ответа. Джисон выжидающе пялится, и за это ему хочется врезать, но Минхо не может, поэтому просто... переводит внимание на котёнка. Тот уже успел оклематься и сейчас жалобно пищал.
— Малышу холодно, — совладав с голосом, поясняет Минхо, решив сделать вид, будто странный взгляд Джисона был связан с тем, что он закрыл окна. Как чертовски глупо, Ли Минхо. — Надо покормить его.
Джисон смотрит сканирующе и остро, чем дико нервирует, но послушно двигается в сторону, чтобы Минхо присел рядом и с помощью шприца напоил котёнка.
Пока они возятся с ним, неловкость всё так же висит в воздухе. Разговаривать хочется и вместе с тем совсем нет. Они уже поговорили, настолько подробно, что решили никогда больше не пересекаться, а тут просто... ну, воля случая. Других причин явно нет, Джисон же совершенно случайно пришёл именно к нему, Минхо ведь его единственный знакомый ветеринар, в конце концов, не мог ведь он просто бросить зверька умирать.
Минхо не замечает, как начинает зло жевать губу, пока проверяет осторожными нажатиями сохранность органов и костей внутри чёрного клубочка. Джисон молча за ним наблюдает и изредка успокаивающе гладит плачущего котёнка по макушке.
— Ему нужно будет сделать рентген. Завтра отнесу его в ветклинику, а сейчас ему нужно поспать, — на автомате оповещает Ли и почти приходит в панику, когда понимает, что не знает, что говорить дальше. Он закончил осмотр, котёнок явно останется с ним, и на этом их маленькая встреча окончена. Джисон сейчас уйдёт, оставив его с новым напоминанием о себе, которое будет кровоточить ещё несколько месяцев, и старший ненавидит то, как больно ему становится от этой мысли.
Джисон молчит, пока они оба в неловком молчании гладят котёнка, начинающего вырубаться под действием лекарств. Их пальцы иногда соприкасаются, и после каждого раза они оба пытаются гладить разные части тела, чтобы этого избежать.
Минхо чувствует себя отвратительно. Никогда за всё время их знакомства они не были так далеко друг от друга, как сейчас, даже на первых порах. Минхо пытается не смотреть, но его взгляд то и дело скашивается на чужое лицо, прикрытое растрепавшейся чёлкой. Для многих Джисон сбоку выглядит глуповато, из-за своих выпирающих щек, но для Минхо он с любого ракурса выглядит так, что вышибает почву из-под ног. Такой чертовски красивый, холодный в данный момент, но при этом яркий и буйный, как десятилетний мальчишка.
Противный ком больно давит на горло, а глаза бесконтрольно часто хлопают. Только не здесь и не сейчас, не при нём, пожалуйста. Пора это прекратить, пора выгнать его, раз кроме котёнка ничего ему было больше не нужно, ибо ещё несколько минут — и Минхо натурально рассыпется или задушит себя подушкой.
— Тебе стоит уй...
— Я останусь.
Они говорят почти одновременно, и Минхо давится воздухом. Джисон не имеет права настаивать на том, чтобы остаться, но... но почему-то старший совершенно не может сказать ему резкое «нет», всё ещё. Почему, блять, он не может? Какого черта?!
— Какого черта?! — Минхо всё-таки на грани истерики спрашивает. — Что ты здесь делаешь, Джисон? Как ты... Как ты можешь настаивать на том, чтобы остаться, когда мы только решили, что нам больше не стоит быть рядом?
Он взвинчивается и с болью смотрит в холодные карие глаза напротив, которые с каждой секундой смотрят всё острее и острее.
— Я не говорил, что нам не стоит быть рядом, я сказал, что мы не сможем общаться как раньше, зная, что ты лгал мне, — холодно напоминает Джисон, и у Минхо внутри с хрустом трескается покрытое многочисленными трещинами сердце.
— Оу, то есть то, что ты точно так же мне врал, ты не упоминаешь! И то, что все твои друзья, оказывается, знали, что ты абсолютно не любишь те или иные вещи, а я перед ними каждый раз выглядел полным дураком, когда приносил тебе чизкейки, от которых тебя, наверное, каждый раз потом тошнило! — Минхо взрывается, бьёт словами, которые давят на горло, давят на лёгкие, они прут из него. Они снова это начинают — винить друг друга. Почему-почему-почему они не могут быть просто нормальными? Почему не могут один раз разойтись без истерик или хотя бы не встречаться вновь?
— Я люблю чизкейки, — тихо проговаривает Хан, будто не хотел, чтобы старший это слышал, и Минхо зло усмехается.
— Не лги мне хотя бы сейчас, Джисон. Давай будем честны хотя бы сегодня, раз уж ты явился ко мне.
— Я правда их люблю, — повторяет Хан как-то скованно и смотрит при этом на полосатый узор одеяла. Его голос садится, пока он до странного тихо ковыряет пальцами дырку на своих джинсах. — Раньше не любил, а когда ты приготовил — полюбил.
Минхо поражённо выдыхает, из него со свистом словно выходит не только весь воздух, но и вся злость. Минхо задыхается, а глаза почему-то щиплет.
— А я ненавижу ужастики... — шепчет он, окончательно сломанный и чувствующий желание наконец-то рассыпаться и разлететься по ветру. — Ненавидел. Потому что каждый раз мне было страшно засыпать ночью, пока ты не стал спать со мной...
Повисает тишина, Джисон распахнутыми глазами смотрит в точно такие же уязвимые и открытые — Минхо, его губы слабо подрагивают, будто он хочет что-то сказать, спросить, но борется точно так же, как Ли. Это почему-то греет, это почему-то дарит ощущение, что не такие уж они и разные, даже наоборот — оба придурки, которые не умеют слушать в пылу эмоций и не умеют вовремя открываться.
— Я ненавижу кофе, — всё-таки бормочет Джисон. Они оба не знают зачем, но Минхо почему-то грустно усмехается и отвечает:
— А я не могу пить чай.
Они замолкают, а потом продолжают по новой вкидывать какие-то рандомные факты о себе, которые часто не сходятся, но и сходятся при этом тоже.
— Я не любил раньше кошек. До встречи с тобой... — делится Хан и поднимает наконец на Минхо взгляд. Время в этот момент окончательно встаёт, а Минхо окончательно рухает. Обратно. В глубину его глаз, откуда, оказывается, толком не выбрался. Он не запоминает, кто первый тянется, и абсолютно не обращает внимание на то, что откровенно плачет, когда Джисон нежно, так трепетно, как никогда, прижимается к его губам и большими пальцами мягко гладит за ушами. Минхо чувствует, будто из-под снега в его организме разом расцветают все цветы, самые разные и самые яркие, а за ними пробуждаются бабочки, заполняющие собой весь желудок. Но самое главное — это тепло — обжигающее замороженные сквозняком стенки. Тепло, созданное присутствием Джисона. Тепло, которое обогревает разбитое сердце и заботливо лепит на него пластыри. Тепло, которого у него у самого так долго не было, но которое он изо всех сил пытается подарить Джисону в ответ, сталкивая их губы снова и снова и прижимая руками ещё ближе. Джисон всхлипывает ему в шею и сразу целует место под подбородком, бормоча такое поломанное и жалобное «прости», что у Минхо наизнанку выворачивается душа.
— Мы такие неправильные, — шепчет он, пока Хан нежно слизывает оставшиеся влажными дорожками слезы, не замечая, что плачет сам.
— Да, — соглашается он, пока Минхо продолжает тянуть его на себя, заставляя забраться на колени. Эмоции давят на черепную коробку, от них голова идёт кругом и дико болит, но всё, что сейчас важно, — это Джисон в его руках и два их разбитых сердца. — Минхо, я всё равно люблю тебя, даже если мы разные, даже если лгали друг другу. Я правда не знаю почему меня так тянет к тебе, хотя ты даже ненавидишь мой любимый цвет, но... я чувствую себя таким живым только с тобой, хён. Прости, я...
— Я тоже, — Минхо прижимает их лбы друг к другу, разрываясь на части. — Я тоже всё равно люблю тебя. Даже если ты будешь ненавидеть меня, я, кажется, буду продолжать любить. Даже если захочу ненавидеть в ответ — не смогу. По какой-то причине ты именно то, что нужно мне на подсознательном уровне, и я не могу это контролировать.
Джисон грустно усмехается. Боги, Минхо так любит его эту улыбку.
— Может, мы всё же соулмейты, хён? Просто неправильные.
— Всё может быть, — улыбается Минхо, и его сердце окончательно с треском восстанавливается, слившись с тем, что у Джисона в груди.