You always say "I'm okay"

Металлические палочки бездумно развозили лапшу по тарелке. За длинными полосками дешёвой еды ползли остатки соуса. Твоих мозгов столько же, сколько и соуса в этой тарелке. Крупно нарезанные перья зелёного лука вызывали отвращение. Как и отражение в зеркале. "Успокойся" – сам себе говорит, щёку изнутри прикусывая. Действительно, зачем накручивать себя, подобно этой несчастной лапше на палочки? Лучше от этого не станет, а хуже, по мнению Минхо, уже некуда, но переставать истязать себя он не собирается.       – Минхо! Словно ушатом ледяной воды его окатывает голос Хёнджина. Тот десять минут неотрывно следил за увлекательным путешествием макарон по чужой тарелке и, приблизительно столько же, пытался дозваться до старшего. Рыжий дернулся, словно испугался: его осанка стала неестественно ровной, а рука, на которую он до этого опирал голову, скрылась под столешницей. Очевидно, у друга какие-то проблемы, над которыми он думает даже во время приёма пищи, сгорбившись в три погибели так, будто не хотел, чтобы его что-то беспокоило за думами. Добраться до них не представляется возможным, как и до последней макаронинки в тарелке Хвана.       – Извини, ты так задумался... Я звал раз сто.       – Зачем? Хенджин, сидящий напротив, застопорился.       – Зачем звал? – повторяет вопрос рыжеволосый, пережёвывая остывшую еду, и поднимает уставший взгляд на собеседника. "Да, зачем? Не видишь, плохо человеку? Чего ты лезешь?" – ехидничает подсознание. Хёнджин отмахивается обычным "Да просто" и пристыженно утыкается в телефон. Когда на кухню заходят Сынмин и Феликс, вытаскивая Хвана в реальность, Минхо напротив уже нет. Когда он ушёл?       – Ты чего тут один сидишь? – Ким достает две чистые кружки из шкафчика, те звонко шлёпаются боками.       – Вы Минхо-хёна не видели? Двое вошедших переглядываются. Феликс пожимает плечами, закинул в рот сахарное печенье:       – Не-а, но я слышал, как хлопнула дверь. Может, проветриться вышел? Хёнджин не отвечает, лишь благодарно кивает другу и по пути в прихожую суёт гаджет в карман – тарелку потом помоет, если этого не сделает кто-то другой. Друзья не осудят: ни за грязную посуду, ни за молчаливость, ни за внезапную озабоченность Хёнджина состоянием некого Ли Минхо. На улице прохладно. Ветер совсем не нежно окутывает прохладой летней ночи, где-то орёт автомобильная сигнализация, и лишь одинокая понурая фигура убаюкивающе покачивалась на ярких детский качелях. Хван осторожно обходит друга сзади и присаживается на соседнюю качелю. Друга? Ты реально называешь его другом после того, как ревел вчера полтора часа из-за него? Идиот Пока деревянная сидушка впитывает тепло человеческого тела, блондин настороженно разглядывает Минхо - тот медленно моргает каждый раз, когда под дуновением ветра листик тополя на тёмном песке меняет свое расположение. Сгорбленный, уставший. Облокотил рыжую голову на холодный поручень. Мелкие медные прядки беспокойно колышатся, будто тревогу бьют. В такой близи видно, как по смуглой коже Ли бегут крупные мурашки. Крепление поскрипывает каждый раз, когда качеля незначительно отклоняется от своего статичного положения. Хёнджин некоторое время колеблется, чтобы сдавленно промычать тихое:       – Хён? Никакой реакции не последовало ни сразу, ни через несколько минут, лишь носочек белого кроссовка начал беспокойно ковырять влажную поверхность под ногами. "А чего ты хотел, Хёнджин? Ты не волшебник, не психолог, да и дружите вы не так близко, чтобы он жаловался тебе." – подначивает мерзкий таракан в голове. Верно ведь говорит: Минхо не любит жаловаться. Он вообще не очень разговорчивый, что уж говорить о его чувствах. Чувства... Их он, кажется, держит под алмазным замком в глубинах океана души и чем глубже - тем сложнее. Мало, кто даже до дружелюбия добраться в силах и лишь единицы могут достичь самого сокровенного. Одному слабому Хван Хёнджину тяжелее всех: его на поверхности держит шар с сомнениями и страхами оказаться непринятым.       – Иди домой, Хёнджин-а. Холодно. – Говорит, и сам ёжится под влажным языком ветра. Младший набирает побольше воздуха в лёгкие - нырять придётся глубоко.       – Всегда ты так, Минхо. Прогоняешь, стоит кому-то подобраться поближе. Как вредный кот... – хотелось бы усмехнуться, расслабиться, окутать хёна одеялом поддержки, но иголки нервозности неприятно колятся где-то в желудке и на кончиках пальцев. – Ты уже месяц сам не свой, хён, даже не ешь толком. Я далеко не Джисон или Чан-хён, но я... Хочу помочь, Минхо... Голос - предатель - дрожит, как и сердце. Всё тело сковало то ли от холода, то ли от страха, а собеседник молчит, раскапывая ямку всё больше и больше. "Могилу для тебя копает, смотри-ка" Экран телефона Минхо мигает оповещением. Парень, вздохнув, встал с качели и поднял с песка портфель. Два тяжёлых шага вперёд и пальцы Хенджина останавливают его цепкой хваткой.       – Не уходи, хён, пожалуйста. – Подтягивает к себе ближе и обнимает крепко, щекой к животу прижимаясь. Кожа Ли под тонкой хлопковой футболкой неожиданно горячая, а пальцы, путающие светлые волосы, до дрожи нежные. – Пожалуйста... Щёки почему-то намокли. "Только дождя сейчас и не хватает" Пальцы Минхо трепетно оглаживают влажную щёку.       – Посмотри на меня. – В ответ просит. Хенджин носом шмыгает и, словно послушная собачонка, взгляд поднимает, чтобы поймать сухие губы Ли своими. Хвана лихорадит: от холода или от того, как сильно прижимает его к себе старший - не особо важно, большее значение имеет хриплое "Поехали со мной?". Дождь проводил две слипшиеся тени до такси, и лишь звезды, молчаливые собеседники рыжеволосого, знают, что самое сокровенное Минхо не без боли самолично поднял из глубин душевных и вложил в руки некого Хван Хенджина ровно месяц назад.