***
— Чёрт, Фели-икс, — выстанывает парень, головой откидываясь на бугристую поверхность. У него ноги ватные и подкашивающиеся, пальцы оттягивают отросшие корни волос. Пухлые губы скользят вдоль налитой кровью плоти, Феликс языком исследует венки и ласкает уздечку. Глубже заглатывает, неумело пытаясь сжать горло и воспротивиться рвотному рефлексу. У него к глазам подступает влага; Хван видит, что ублажение доставляет парню значительный дискомфорт — не то чтобы Феликс брезгует, просто это его первый минет, а он, начитавшись глупых эротических романов, решает губами достать до мошонки. — К-ха, — Феликс отстраняется, когда першение в горле становится невыносимым. Ситуация, стремнее некуда — возбуждённый донельзя Хван и его юродивый парень, стремящийся унять кашель рядом с сочащейся головкой члена. — Ты как? — Всё в порядке, Хёнджин, — Феликс смущён. Стоит ему прочистить горло, как к щекам приливает румянец; глаза опускаются к коленям, спрятанным под водой. Пещера с тёплым источником, в глубине хвойного леса, идеальное место для уединения — вот только Феликсу кажется, что за ними наблюдают. — Я… дай мне минутку. — Ликс, — Хёнджин властно захватывает подбородок, устремляя феликсовый взгляд к глазам. В янтаре плещется столько чистоты и невинности, что Хван ощущает себя грёбаным развратником — это далеко не первый их секс, нет, но каждый раз, смотря на светлого избранника, Хёнджину чудится, будто он непомерно грешит. — Ты хорошо обо мне позаботился, теперь позволь мне сделать тоже самое. Поднимайся. — Но- — Ли Феликс, я сказал: на ноги, — с сексуальной строгостью, приказывает Хёнджин, наблюдая, как проказник встаёт, закусывая нижнюю губу. Феликса разворачивают лицом к бугристой поверхности; он ладонями впивается в вырезы горной породы, пока чужие пальцы проникают в рот. Свободная рука Хёнджина ласкает оставшийся без внимания член, подначивая эрекцию. Фалангами надавливает на язык. Сам Хван нагибается к уху, щекотливым баритоном вызывая табун мурашек. — Сейчас учитель тебе поможет. Слюнявые пальцы выходят изо рта и обращаются к ягодицам; растягивают кольцо мышц, скользя вдоль разработанных стенок. Ли податливо стонет, поддаваясь неуёмному желанию стиснуть длинные фаланги. Ох, дядя Чан бы за сердце схватился, если бы узнал, чем Феликс занимается вместо дополнительных занятий. Хёнджин не торопится, хотя его собственное тело на пределе, — Хван думает, что рехнётся, если сейчас же не окажется внутри Ли — Хёнджин шепчет милые пошлости, рассказывает, как мечтает взять Феликса на дубовом столе в своём кабинете, с высеченной историей Империи на ножках; чтобы те со скрипом ездили по паркету, пока он входил бы в просящего ласки Ли… — Хёнджин-а, — жалобно стонет Феликс, сильнее возбуждаясь от нажатия большого пальца на уретру. Он отчётливо понимает, что не выдержит этой пытки ни секунды более. — Неверно. — Учитель Хван, — исправляется, тяжело дыша из-за провокационных движений вдоль члена. Ли спускает руку, перехватывая шаловливую ладонь избранника, и едва не теряет равновесие из-за исчезнувшей опоры. Феликс зализывает сухость пухлых губ. Делает глупую попытку восстановить дыхание, прежде чем сексуально изрекает, — вы не могли бы меня трахнуть? У Хёнджина окончательно срывает тормоза. Он пальцы сменяет розовой головкой — неспешно входит, позволяя обоим насладиться моментом проникновения. Феликсу не требуется много времени, чтобы привыкнуть к размеру, поэтому Хёнджин начинает двигаться почти сразу. Опрометчиво выбирает размеренный темп, хотя они оба на пределе — Ли помогает бёдрами, в спине прогибается и старается сжимать пульсирующую плоть Хвана в себе, когда тот оказывается слишком глубоко. Хёнджин поддерживает обмякающего Феликса, тщетно пытающегося зацепиться за любой выступ. Хван — по чистой случайности — попадает рукой по пальцам Ли, обхватывает столь сильно, что острая порода врезается в мягковину ладоней. Пещера погружается в симфонию пошлых звуков — шлепков тел, стонов, вздохов, эхом заполняющих сексом каждый уголок. Даже шум струящейся воды не приглушает; наоборот, подначивает, обманчивым фоном разрешая не сдерживаться. Хёнджин с каждым разом сокращает время между фрикциями, глубже и резче скользит внутри. В паху тяжелеет, Феликсу хочется разрядки, у него икры горят от бессилия, с каким он вынуждает ватные ноги держаться илистой поверхности. Когда клыки находят молочную шею, Феликса накрывает сокрушительный оргазм; его и без того низкий голос хрипотцой одурманивает. Хёнджин выходит из хрупкого тела, доводя себя до разрядки, и выплескивает сперму на ровную спину, сквозь приоткрытые пальцы. Он даже отдышаться не успевает, когда подхватывает вконец обессиленного Ли. У того голова кружится — Хван слизывает первую отрицательную с губ, оседая в воду вместе с парнем в руках. — Порядок? — взволнованно осведомляется Хёнджин, целуя Феликса во взмокший висок. Он назад зачёсывает волосы, влажные от пота и конденсации пара, игнорируя собственные завивающиеся пряди. Ли спиной откидывается на широкую грудь и счастливо улыбается. — Никогда бы не подумал, что секс с гибридом настолько охрененный. — Дело не в сущности, а во мне, ведьма, — горделиво хмыкает Хёнджин, плавясь от того, как нежно Феликс ведет вдоль шеи вздернутым носом. — Ты чертовски вкусно пахнешь, — констатирует Феликс, даже не подозревая, в какие игры играет с уязвимым сердцем. Хван млеет, потуже сжимая обнажённого Ли в объятиях, и в сотый раз вопросом задаётся, за что ему ниспослали такое чудо? Почему маг с бесконечными перспективами выбрал его — дитя оборотня и вампира, обыкновенную полукровку? — Особенно, когда на тебе нет тонны сандалового масла. Хёнджин тихо посмеивается, ощущая, как выпущенные клыки возвращаются в десну. — Хочешь, я выброшу те духи? — Нет, они же твои любимые. — Ли зачерпывает воду ладонью, поливает выглядывающие коленки. Он пользуется случаем и шаловливо полосит вдоль хвановых бёдер, вызывая у избранника гортанный рык. — Лучше я ещё немного потерплю, там осталось меньше трети флакона. Мерцающие огни в воздухе медленно угасают, оповещая, что заветные полчаса уединения истекают. Хёнджин не беспокоится за возвращение сумерек в пещеру, его глаза без проблем могут видеть при любом освещении. В отличие от Феликса, что неуютно копошится в руках; он ненавидит темноту. Та забрала у него слишком многое, оставив в глухом лесу Форэстбэйна на растерзание хищникам… — Думаю, нам пора собираться, — Хван без проблем улавливает ход мыслей, сквозящий на потускневшем лице. Феликс точно ото сна пробуждается, возвращаясь в сознание. — Ты готов? — К чему? Второму раунду? — Нет, ведьма, к тесту по основам магии, — Хван смеется, а после — несдержанно целует Ли в кончик носа. — Мне же тебя не только нужно натягивать, но и подтягивать. Я твой репетитор, если не забыл. — Ха-ха, какая шутка, — Феликс утрирует, глаза закатывая, и неохотно отползает от Хёнджина. Он поднимается при помощи согнутых коленей; оборачивается, через плечо взирая на Хвана — у того в глазах прописывается «моё» и «навсегда», вынуждая сердце Ли учащеннее забиться. — Мир стэндапа по тебе плачет.***
— Так, теперь двести грамм лепестков гортензий, хоть где-то они сгодились, — оповещает Минхо, всыпая цветки в портативный котелок. Джисон поступает аналогично; длинной лопаткой помешивает содержимое, морщась из-за стойкого смрада запахов. — И осталось последнее. Кровь девственника. В комнате повисает неловкая пауза. Джисон поднимает нож с тарелки, поднося острие к указательному пальцу — хорошо, что в этом ритуале не нужно баснословного количества жидкости, иначе внутри Хана взыграла бы гемофобия. — Каждый свою или… — Да, думаю, так будет разумнее всего. Джисон делает надрез первым, позволяя тонкой капле стечь к содержимому. Над котелком раздаётся искомый хлопок, сопровождаемый дымом; а затем ещё один, на этот раз в стороне Минхо, предусмотрительно обмотавшего палец пластырем с проспиртованной ваткой. Хан с замиранием сердца разглядывает стекающую алую струйку, забивающуюся в линии на ладони; в памяти вспыхивают фрагменты окровавленных тел, лежащих у кирпичного камина в интернате. — Больно? — взволнованно осведомляется Ли Ноу, оставляя котелок без присмотра. Он заботливо обхватывает дрожащую ладонь друга. Подтягивает организованную аптечку и принимается бережно обрабатывать рану. — Зачем так глубоко надрезал? Надо было чуть-чуть… — Не рассчитал как-то. — Джисон в прострации. Он точно из-за ширмы наблюдает, как Минхо орудует над его порезом, пока из шебутной головы все мысли исчезают. Ли Ноу оказывается в дозволительной близости, в считанных миллиметрах от лица с зазывающими опалами. Хан не знает, почему начинает нервничать — из-за болезненных воспоминаний или лучшего друга, чьё размеренное дыхание услужливо опаляет ключицы. — Ну, вот и всё, — заявляет Минхо, напоследок взъерошивая пряди. Джисон с благодарностью взирает на перебинтованный палец, нынеотмеченный симпатичным бантиком. — Теперь можем приступить к самой приятной части. — Спасибо, хён. — Пора узнать своего соулмейта. У Хана внутри нездоровая паника разражается — они этого полгода ждут. Остаются считанные мгновения до того, как в кварце засверкает отражение суженного, а Джисон почему-то пасует. Слёзно надеется, что где-нибудь напортачил. За эти шесть месяцев многое в его жизни успевает поменяться. И даже он сам. — Всё, поехали, — командует Минхо, щипцами подхватывая кристалл, и с энтузиазмом опускает тот в котелок. За следующие пятнадцать секунд подготавливает блюдце, тёмную салфетку, дабы через прозрачный кварц удалось лучше разглядеть соулмейта. Украдкой посматривает на Джисона, что — по непонятной для Минхо причине — медлит. Хан вытаскивает кристалл чуть позже, осторожно выкладывает на тарелку, стирая лишнюю влагу. Сердце стучит как умалишённое, даже звуки с улицы пропадают из-за бесконечного тук-тук-тук, трезвонящего в ушах. Джисон хлопает густыми ресницами, пальцы поджимает на ногах, уложенных в позу лотоса, и неожиданно решает, что не хочет знать, кто ему уготован. Хан жутко паникует, планируя забросить кварц обратно в котелок, как вдруг… — Блин! — восклицает Минхо, с прописавшимся раздражением на лице. Изображение соулмейта приходится Ли Ноу явно не по вкусу. — Маэстро, ну только не она. Она. И от этого местоимения Джисон мечтает рухнуть на первый этаж. — Представляешь, мне попалась Рюджин, — недовольно мычит Ли Ноу, хмурясь образу одноклассницы в кварце, — а тебе кто достался? Хан плохо соображает. Напрочь забывает, что минутой ранее собирался избежать знакомства с образом соулмейта; вместо этого он взглядом приковывается к розовым проблескам, в которых играет знакомая улыбка. Огненные волосы, искрящиеся аметисты, очертания фамильного кулона, проглядывающие через тонкую ткань рубашки. У Джисона в кристалле — Минхо. — Й-Йеджи, — бесстыдно врёт Хан, спешно скрывая кварц за салфеткой. Он не понимает, как подобное возможно; соулмейты — они ведь парные, они ведь повязаны красными нитями Судьбы без возможности включения в союз третьих лиц. Значит, либо Минхо обманывает его, — что маловероятно, поскольку негодование Ли Ноу весьма искреннее — либо они напортачили с зельем. Но оба делали всё синхронно и по инструкции, которую с лунного переводит Джисон; а у него никогда прежде не возникало трудностей с языками. Тем более лунный — его родной. — М-да, ставлю коллекцию стеклянных шаров на то, что мы налажали. Не может быть, чтобы Йеджи и Рюджин были нашими половинками. Природа не могла над нами так поиздеваться. Минхо прав. Они налажали. Невозможно ведь, что самый дорогой Джисону человек — и есть его соулмейт… Хан неконтролируемо округляет глаза. Вот чёрт. В этот момент дверь в спальню приоткрывается, являя двум подросткам веснушчатое лицо старшего. Феликс обворожительно улыбается, протискивается сквозь щель и инстинктивно подтягивает горлышко свитера выше. — Ау, забыли? Уже пятница, а значит — пришло время вечера молочных коктейлей. Сегодня банановый, — Ли носом вбирает знакомый смрад запахов и непреодолимо жмурится. Принимается ладонью прогонять убийственный аромат, — п-фе, так вот зачем вам латунные яблоки понадобились. Зелье на соулмейта варили. — Ничего подобного, у нас экзаменационный проект на носу, — отбивается Минхо, стремительно поднимаясь с пола. Джисон же продолжает сидеть в растерянности; ему буквально минутка нужна, чтобы привести затуманенный рассудок в порядок. Честно ответить на вертящийся вопрос: как давно он начал подобным образом реагировать на лучшего друга? — Угу, проект, как же. Поэтому у вас пальцы в пластырях? Кровь девственника понадобилась? — А на тебе почему свитер в конце марта? Шею скрываешь? Феликс тушуется, крепче впиваясь в дверную ручку. — Приболел немного. В университете сквозняки вечные. — Ага, надеюсь, пока мы тут болтаем, твой сквозняк не допил наши порции, — хмыкает Минхо, устремляясь к порогу; Феликс отвешивает заслуженный подзатыльник младшему, пока тот гаденько хихикает. Джисон по-прежнему не встаёт — он вообще не двигается, переводя исключительно взгляд то на кварц, то на листок с заклинанием, то на дверной проём с родными людьми. — Джисон-и, идёшь? — Я… Я бы хотел прибраться немного, — Хан кое-как находит силы и начинает шевелиться, прекращая магический обогрев котелков. Он создаёт видимость уборки, дабы окружающие не раскусили мандража в пальцах. — Минхо-хён, — Джисон даже имя друга произносить боится. И давно оно начинает звучать так неправильно? — Забронируй мне порцию. — Всё хорошо? — Да, просто надо убраться и проветрить, это недолго, — Хан делает вид, словно он в порядке, закручивая баночки с различным содержимым. Минхо хмурится, но позволяет Джисону себя одурачить — в конце концов, тому нужно время, чтобы обмозговать реальность. Ли Ноу ни секунду не сомневается, что произошла грубейшая ошибка; Минхо всем естеством знает, кто его соулмейт, и просто надеется, что он совсем скоро об этом тоже догадается. — Идите-давайте, пока Чанбин не пролил всё содержимое на пол. — Это он умеет, — соглашается Феликс, по-доброму улыбаясь напоследок, — зажги благовония, они хорошо перебивают запах. — Сынмин тогда взвоет. — Он в любом случае взвоет, скоро полнолуние, — Минхо хитро посмеивается, подхватывая старшего за локоть, и утаскивает от поникшего Джисона, — вперёд, хён — любитель-сквозняков. — Рыжий, ты у меня когда-нибудь получишь!***
В ту ночь Джисон долго не может уснуть. Он лежит на боку, к стене повёрнутый, и скучающе изучает вихревые узоры обоев. Его глаза постепенно привыкают к темноте, а уши — к тихому сопению, доносящемуся с кровати на другом конце комнаты. Минхо спит как кот, поджав ноги, укутавшийся в одеяло и оставивший небольшой зазор для лица; Хану даже поворачиваться не нужно, чтобы подтвердить свою догадку. Он знает Ли Ноу как облупленного, а ещё слишком часто сталкивается с притягательной картиной по ночам. Джисон ёрзает на скрипящем матрасе, придвигаясь ближе к стене. Пальцами водит по бумажным выпуклостям, пока его мысли блуждают далеко за горизонтом. Минхо и правда допускает ошибку в ритуале — вместе с кварцем отправляет в котелок щипцы, на которых остаются частички цветочной пыльцы. Даже мизерный просчёт в дозировке приводит к неверному исходу; именно поэтому зельеварение считается столь важным и опасным предметом. Но главное здесь другое. Главное, что Джисон не ошибся. Хан думает, что это нечестно — в одиночку справляться с накатившим осознанием. Как ему теперь в глаза Ли Ноу смотреть? Как открещиваться от бесконечных подколов в сторону Йеджи, которую он — по глупой неосторожности — умудряется вплести в легенду? Джисон даже представить боится, как ему следует начать разговор на данную тему; может, подождать два года, пока они снова не смогу совершить ритуал, и тогда всё прояснится? А если Минхо захочет с кем-нибудь встречаться? А если сам Джисон не почувствует ничего помимо странной взбудораженности? Хан в безысходности падает на спину, прижимая подушку к лицу, широко рот открывая — ему вопить во всё горло хочется. Голова взрывается от несанкционированных нападок, отправляемых вредным рассудком. Джисону иногда кажется, что он и его сознание — это два разных человека, поскольку никто не причиняет ему столько дискомфорта, сколько непроизвольно возникающие мысли. Подушка отходит от лица, приземляясь на законное место. Хан свешивает ноги с постели, порываясь спуститься на кухню и освежиться стаканчиком холодной воды (или остатками молочного коктейля, если тот смышлёно не умыкнул Чанбин). Как вдруг его тело цепенеет, воздух раскаляется до предела, а дом погружается в сокрушительный крик, проникновенностью рёбра прокалывающий. Точно сама Смерть подбирается, обхватывая за плечи; но не умерщвляет, лишь сообщает о своём присутствии, леденя душу и вынуждая седину пробиться. Джисона колотит от происходящего. Хан незримым взором вглядывается в лицо подскочившего Минхо, застывшего на месте, как и он сам. И хотя ступор длится считанные секунды, они тянутся бесконечностью — до ушей доносится не женский голос, а точно крики из Преисподней, в разнобой взывающие о помощи. Когда всё стихает, округа ещё несколько мгновений остаётся глухой. Неподвижной. Пропавшие ароматы постепенно возвращаются, являя отчётливый запах рыхлой земли. За стеной раздаётся грохот, стук дверей и суетливый топот по лестнице. Джисон замедленно обрабатывает информацию, стараясь сопоставить факты — подобный ужас он испытывает в жизни дважды. Только на этот раз — не прячется в закутке камина, носом вжимаясь в острые коленки, и не взывает ко всем, в кого верит, чтобы безжалостные кровопийцы его не отыскали. — Лиа, — срывается с уст Хана прежде, чем он успевает обработать информацию. До Минхо звук доходит с задержкой. Они асинхронно вскакивают с кроватей, выбрасывая вперёд руки с указательными пальцами. — Лиа! Друзья вылетают из комнаты, едва не сбивая мельтешащего по коридору Хёнджина. Внутри набатом трезвонит чувство неизбежного, потому как горло банши разрывают лишь в одном конкретном случае. К проезжей части стягивается толпа зевак, с омерзением поглядывающая на асфальт перед домом дяди Чана. Даже у Феликса на лице прописывается отвращение; он встречает троицу у калитки, первым делом обхватывая подростков за плечи. — Вам туда нельзя. — Но, хён! — возникает Минхо, останавливаемый Хёнджином, играющим на подхвате. — Вы слышали Ликси, — отрезает Хван, кидая благодарному Ли кивок. Из дома вместе с перепуганным Чанбином, устремляются дядя Чан и Сынмин — школьника, точно мяч в баскетболе, умело перехватывает Хван, пока взрослые тараном пробивают толпу. Расступившиеся существа не спешат смыкаться, они холодеют перед жутью увиденного; мало ли, чего странная «семейка» из дома тринадцать рискнет учудить? Перед ними предстаёт дрожащая Лиа, в шёлковой индиговой сорочке, с босыми ногами, увязшими в крови. Сынмин предусмотрительно накидывает на неё вязаную кофту, пока в женских глазах читается невиданный страх. Она обхватывает предплечья оборотня в поисках поддержки. Носом зарывается в мужскую грудь, невнятно бормоча: «я не помню, как здесь оказалась, я не помню, как здесь оказалась». — Ты в безопасности, слышишь? Тебя никто не тронет, — успокаивающе нашёптывает Сынмин, поглаживая Лию по спутанным волосам. Она мелко дрожит в его объятиях, так — словно совсем немного, и в обморок от испуга грохнется; Сынмин прижимает её крепче, намереваясь скрыть от обезумевших зевак. Дядя Чан, тем временем, мелом рисует мелкие кресты вдоль криминальной сцены. Сиреневым барьером заковывает тело умершего, точнее, то, что от него осталось — мужчине стоит особых усилий бороться с подступающей тошнотой, ежесекундно сталкиваясь с расчленённым трупом вампира и обожжённым драконом. Но сейчас собственные ощущения заботят дядю Чана меньше всего. Главное — защитить младших. Джисон инстинктивно берёт Минхо за руку, воздухом давясь от увиденного. Область груди наливается свинцом, лёгкие впиваются в диафрагму; Ли Ноу придвигается ближе, ответно сжимая пальцы и как бы безмолвно намекая: «я здесь, Джисон-и, я с тобой». Он, конечно, терпеть не мог мистера Вана, но уж точно не желал скупому вампиру столь зверзкой кончины… Время переваливает за полночь, когда на оживлённой улице Форэстбэйна чьих-то губ касается надменная улыбка.