и чем тогда вытирать скопившиеся слёзы - не ясно.

Кэйа уже и не помнил толком как провинился, ведь таких случаев было чуть ли не сто, а то и двести, а может и больше. Тем не менее, Альбедо выражал безразличие больше чем обычно, даже язвительные фразы больше не удостаивали Кэйю должным вниманием. В какой то момент этот самодовольный придурок, думающий что при его улыбке каждый растает как сахар, расплавится словно лёд и уже не соберёшь обратно, подумал, что безразличие алхимика лучшая награда в их резком прекращении взаимодействий. Но ночные домыслы о мягких, светлых волосах, о ледяных руках и таких же губах, не давали жить беззаботно, жить без задней мысли — «когда же мой Альбедо заглянет?». Все бы ничего если бы Кэйа вдруг не принял решение опозориться, да, именно опозориться, с крахом кинуть свою гордость о землю и закрывать глаза от летящих осколков, всего то опозориться на весь сущий свет. И нет, Кэйа вовсе не был из тех полоумных идиотов что не видят иной раз ещё одну ступеньку под ногами, или оставляют единственные ключи с другой стороны дверного проема, но когда он был с Альбедо, ноги сами оступались на ступенях, а голова забитая нескончаемыми мыслями о неоднозначной личности, совершенно забывала что запасного ключа от входной двери вообще то нет. Вину заглаживать он не любил или если быть точнее, не знал как. Кроме как захватить бутылочку вина из всеми известной таверны, он ничего придумать не мог. Альбедо к большому сожалению вино вообще не пил, да и вряд ли в этом случае помог бы обычный, ничем не интересующий алхимика — специфический напиток. И все же, как же будет правильно опозориться? То есть извиниться. Кэйа был из тех людей которые заставляют кататься на эмоциональных качелях пока не стошнит где то в кустах, и он же будет тем человеком который принесёт тебе воды и таблетки от укачиваний. «Катать» Альбедо на таких качелях не всегда получалось, он то и дело упирался ногами в землю и тормозил качели, тормозил Кэйю и тот терялся. Кто то был сильнее в его самолюбии чем он сам? Удивительно. Этим Альбедо ему и нравился, из-за этого его к нему влекло. Все самолюбие растворялось как только холодные губы неумело касались таких нетерпеливых, чужих губ, когда бледные руки путались в синих волосах, когда тёплый обед с запиской, лежал на рабочем столе после длительного дня. Альбедо обращал внимание, Альбедо дарил заботу, любовь, тепло. Все что Кэйа всю жизнь искал по чужим закоулкам заполненных к сожалению не им самим — душ и сердец, все это было в одном внезапно ставшим самым близким и родном — человеке. Но как известно все хорошее рано или поздно заканчивается, а самолюбие, эгоизм, и все эти отвратительные вещи вырываются как ни в чем не бывало, из казалось бы уже давно успокоившейся души. Прежнее одиночество Кэйи так приелось к его облику что переодически хватало его за руки и заводило их за спину с явной насмешкой и этой противной улыбочкой — «ты снова не можешь двигаться, какая жалкая картина». Альбедо всегда гладил «вывернутые» руки, бережно проводил большими пальцами вдоль ладоней и целовал, неспешно и аккуратно словно боясь сделать больно. Больно делать он кстати никогда и не собирался, а вот недоверии Кэйи делало больно каждый день, и не только ему, но и всему миру, всей планете, а самое главное это делало больно Альбедо. — ты мне не веришь? Я же говорил, я так никогда не поступлю, пойми же что я достаточно люблю и ценю тебя чтобы это создавало барьер между тем что ты думаешь и тем что я делаю. Поверь мне, Кэйа. — Знаю, Альбедо, знаю, но мне трудно понимаешь?, дело во мне, вот и все, просто…не обращай внимание, все в порядке. — и снова эта кривая улыбка обрывающаяся на половине лица. Недосказанность душила, но не так сильно как Кэйю душил страх. В поте лица и в темноте ночи, он вскакивал на локтях и слёзы лились, душили глаза, а прерывистое дыхание не давало надежду на свободный вздох. — «Все в порядке, тебя не бросят если ты не принадлежишь им, тебя не оставят если ты не уйдешь, все в порядке пока ты один». Все просто. Альбедо ушёл, а воля кричала, просила остаться, умоляла, но самолюбие Кэйи толкало её на край обрыва, толкало и скинуло с высокой горы откуда нет выхода, откуда не выберешься пока кто то не подаст руку, Кэйа отпустил руку и подавать явно не собирался. Альбедо ушел, а вот Кэйа упал, провалился в ужасно тёмную дыру и оттуда его не достать, и там не видно рук, ни чужих ни собственных, и чем тогда вытирать скопившиеся слёзы — не ясно. На дне темной пропасти было не плохо, главное что здесь не лежал Альбедо, ведь темноты он не заслужил, он это — свет, свет не должен быть в темноте, где нет выхода и лишь бесконечная непроглядность, грусть, тоска и печаль. Он мог бы быть здесь лучём, что бы снова все осветить, но Кэйа сам потушил этот свет, разбил все лампы и не оставил даже спички. Со временем глаза привыкли к темноте, и жизнь показалась легче и вроде как то веселее, жить без света — подумаешь проблема, мимолетные искры вполне могли заменить когда то бушевавший огонь. Кэйа ходил на работу, спал до обеда по выходным, сидел в таверне в свободные вечера четверга и патрулировал ночной город в преддверии опасности или какой нибудь трёпки. Жить без света оказалось легче чем он думал, темнота оказалась не страшной и даже проглядной, привычной, стала родной. Теперь она уже не казалась темнотой, а вполне могла называться темным «светом» его души, и его это наверное устраивало. Но устраивало, не устраивало это дело такое, каждому иногда становится скучно, тоскливо, невыносимо, печально и грустно, и Кэйа конечно же не исключение. Вот вечер субботы и в голове засел образ светлых прядей, а вот утро среды и за завтраком его мысли наполнены тем спокойным и размеренным голосом что любил невзначай вставлять в разговор факты о науке, природе, да вообще обо всем на свете, и наконец, вот рука Кэйи пишущая письмо на имя засевшего в голове адресата в надежде все-таки опозориться. «Опозориться» это что? , это — ничего, вот именно что «ни-че-го», попытаться вернуть всегда нужно, попытаться забыть всегда невыносимо, боль терпеть он умел но в последнее время как то поднадоело, в случае отказа всегда можно убежать, спрятаться, поменять место жительства, адрес, работу, личность, сердце.? Нет, сердце менять он не будет, ведь в нем поселился Альбедо, но вот личность, желательно до неузнаваемости, он бы изменил, ну а что? Альбедо спокойненько ему откажет, а Кэйа в новом обличии будет спокойненько наблюдать за ним издалека всю оставшуюся жизнь, а вдруг даже удасться познакомиться вновь, усы ведь добавят неузнаваемости? Шутки шутками но отказа Кэйа все-таки боялся, ведь это он отказался первый, это он пытался столкнуть его в яму, а в итоге сам оступился, это он. это все он. Сам, лично он. Ждать ответа на письмо оказалось труднее чем что либо в этом мире, каждый приём пищи сопровождался волнующим комом в горле из-за внезапного представления как две маленькие, бледные руки рвут на части несчастный клочок бумаги, рвут конверт, рвут его сердце. Альбедо не отвечал всего два дня, а Кэйа был готов лезть на стены от собственных убийственных домыслов, взяв поменьше заданий у границы Драконьего Хребта, он ходил в неведении неделю, пока в дверь его кабинета не простучали трижды. Поглощённый всей этой бюрократией, он не услышал и не поднял головы пока дверь тихонько не скрипнула. Из-за дверного проёма выглянула зелёная макушка и пара прижатых к голове ушей, робкий голос прорвался из голосовых связок для сообщения явно чего то важного: — сэр Кэйа, прошу меня извинить — Сахароза наконец полностью показалась из-за двери и закрыв дубовую дверь, остановилась в начале комнаты. — вам письмо, насколько я поняла почту вы не проверяете, а это судя по всему что то важное, я принесла лично, ещё раз прошу прощения что отвлекаю вас от работы — она робко согнулась и кончиком пальца поправила сползающие очки. Кэйа удивлённо замер смотря на конверт обёрнутый красной тесьмой, осознав что это долгожданный ответ, он явно напрягся, но вовремя вспомнив что Сахароза все еще стоит перед ним — вернулся в реальность. — большое вам спасибо что зашли лично, полагаю это действительно что то важное — говорил Кэйа, пытаясь скрыть своё нетерпение и возбуждение просто от одного взгляда на несчастный конверт. — можете положить мне на стол, ещё раз спасибо. Сахароза подошла ближе и неловко положила письмо на край стола. Как только тяжелая дверь невольно скрипнула, пальцы задрожали, а сам Кэйа издал отчаянный стон. Мысли роились в голове, а волнение било в голову из-за чего хотелось сжечь заветный конверт, немедленно собрать чемоданы и покинуть это место навсегда. Собственная гордость давно была раздавлена, уничтожена, сожжена своими же руками, а вот самолюбие которое без Альбедо, возросло до громадных масштабов, вот оно и заставляло в эту же секунду рвать край конверта и судорожно разворачивать атласный лист бумаги, но лист наличием содержания не красовался, Кэйа даже на секунду подумал что это шутка, насмешка, прямое издевательство. Издав нервный смешок, его пальцы согнули бумагу пополам, проводя подушечками вдоль. Но дойдя до края, взгляд привлекло предложение написанное аккуратным почерком в самом начале, и оказавшись таким блять, незаметным что могло бы на секунду разрушить его жизнь. — «я тебя понял, Кэйа» — было буквально вырисовано на бумаге, красивыми буквами будто это имело значение. Непонятный ком вдруг поднялся откуда то внутри. — Ком отчаяния? , злости? , грусти? — очевидно всего вместе. Непонятная волна захлестнула его, не дав возможности разумно мыслить. — Что ты понял блять? , О, Архонты! , что ты черт возьми понял? — гнев Кэйи образовался так же быстро как его отчаяние достигло сердца. Альбедо для себя давно все понял, а вот Кэйа абсолютно точно нет. — я абсолютно ничего не понял, Альбедо. Руки судорожно сжимали клочок бумаги превращая его в нечто, то что уже скорее походит на мусор, который никому больше и не нужен. Как известно, на помощь гнева приходить беспомощность, предательские слезы снова душили словно пытались выбить из Кэйи все что осталось, быстро поднеся ладони к лицу, он обнаружил что да, он черт возьми плачет. И руки которых не видно в темноте, наощупь ловили соленые капли.