Это грамма не весит.
Это даже легально,
Но мне кажется этот
Случай будет летальным.
Мин Юнги лежит на животе, пряча лицо в кучу подушек. Отпуск начинается как обычно. Он снова прячется в своей студии и забывает о существовании реального мира. Комната затягивается мраком: плотные тёмные шторы не пропускают раздражающие солнечные лучи. Напряжённое тело растворяется в кровати, и сон ощущается на периферии слишком желанно, чтобы сопротивляться ему ещё хотя бы пару минут. Юнги выдыхает и подминает под себя одеяло. Это тяжело, но он совершенно не жалеет. Музыка — его дыхание, он долго не дышал, так что сейчас заходится в приступе собачьего кайфа, жадно, до одурения вдыхая. Вибрация мобильного телефона разбивает иллюзию покоя и прогоняет сон. Юнги лежит дальше, даже не открывает глаза, лишь отсчитывает секунды звонка. Есть одно правило, которое соблюдают все, кто ему звонит: «Если срочно, то звоните ему в течение двадцати секунд, если нет — то сбрасывайте после третьего гудка». Один, два, три. Вибрация продолжается. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать. Вибрация продолжается. Юнги тянется к телефону, игнорируя явное раздражение. На экране смартфона высвечивается имя друга. Он надеется, что это действительно серьёзно, иначе Чимин при встрече получит кулаком по лицу. — Юнги? — неуверенно тянет Чимин, чтобы убедиться, что тот действительно его слушает. — Да, — кратко бросает он и переворачивается на спину. — Ты не мог бы ко мне приехать? Пожалуйста, — голос звучит слишком жалостливо, от чего Юнги чувствует зуд под кожей, он ненавидит такой тон. — Я был у тебя несколько недель назад, что случилось? Соседей затопил? — Мин рассматривает уставшими красными глазами потолок, который был усеян звёздами. Всё плывёт по кругу. — Я не дома, — Чимин резко смолкает, чем злит Юнги ещё сильнее. — Это что-то вроде оздоровительного комплекса или типа того, я не уверен. Лёгкие неожиданно сжимаются до атома, и воздух пробкой застревает в горле. — Где ты? — Юнги подрывается с места, шаря глазами по комнате в поисках недавно снятой одежды. — Скинь мне адрес. Я еду. Мин сбрасывает вызов, хватает свитер, надевая его по пути, и покидает квартиру. Автомобиль он разблокировывает, как только спускается на подземную парковку, тут же ему приходит сообщение с адресом. Юнги заводит мотор и срывается с места. Въезжающая на парковку машина громко сигналит, а её водитель кроет его отборным матом, Юнги опускает стекло и показывает фак, сопровождая его ответным матом. — Завали ебало, пока не подрезал к хуям твоё корыто! — он орёт и выворачивает руль так, что звук колёс режет по ушам. Телефон на пассажирском сидении повторно загорается, напоминая о непрочитанном сообщении. Юнги, не отвлекаясь от дороги, тянется свободной рукой к смартфону. Адрес кажется знакомым, но он не может вспомнить откуда. Чхунчхон, Канвондо. Как его туда занесло? У Юнги слишком много вопросов и совершенно нет терпения, поэтому он лишь сильнее вдавливает педаль газа в пол, следуя указаниям навигатора. Из-за пробок он прибыл на место спустя два часа. И его осенило. Тут были съёмки первого сезона «Бтс в лесу». Но что Чимин забыл тут, и какое к чёрту лечение? За последним поворотом показывается большое светлое здание этажей в пять. Оно окружено самой красивой природой, которую можно себе представить: горы, озёра и цветочные луга. И это пугает. Что случилось, если нужно было так далеко забираться? Юнги останавливается у ворот, паркует машину и набирает Чимина, направляясь к ступенькам, ведущим ко входу. Он осматривается: некоторые пациенты и смотрящие находятся на свежем воздухе. Кто-то читает, кто-то просто сидит под солнечными лучами, а кто-то плетёт цветочные венки. Чимин показывается на пороге, стоит Юнги только ступить на большое крыльцо. Они стоят друг напротив друга молча, Юнги осматривает его нечитаемым взглядом, боясь выдать волнение. — Что случилось? — спокойно, будто не злится, хотя это совершенно не так. Он в бешенстве. Чимин просто подходит и обнимает его. Без слов, лишь сжимает в ладонях мягкий кашемир его свитера. Юнги вздыхает и неловко хлопает Пака по спине, пытаясь успокоить или приободрить, он сам не знает, что именно. — Всё в порядке, — Чимин прячет лицо за плечом Юнги, а потом неохотно отстраняется. Он взглядом указывает на плетёную лавку в углу крыльца. — Все эти репетиции, занятия в зале и бешеный ритм жизни немного выбили меня из колеи, поэтому Бигхит настоял на этом решении. — Так я для чего сюда тащился? — он хочет сказать совершенно иное, но слова вырываются сами. Чимин опускает взгляд на свои руки, лежащие на коленях, и ему становится стыдно, что он вытащил сюда Юнги. — Здесь красиво, не правда ли? — Чимин поднимает взгляд, осматривая открывающийся вид, и широко улыбается. — Красиво, но одиноко. Меня специально отправили подальше от Сеула, чтобы эта информация не просочилась в сеть. Юнги вздыхает. И правда красиво, но он так устал и испереживался, что не особо настроен на созерцания прекрасного. — Ты точно в порядке? Ничего не скрываешь? Чимин выглядит обычным. Слегка исхудавшим из-за того, что долгое время не переставал морить себя голодом и мучить тело тренировками. А ещё его кожа стала светлее и будто тоньше, он бы даже сказал прозрачнее. Каштановые кудри по-прежнему устраивали буйство на его голове — хоть что-то в нём не меняется. Юнги сжимает кулаки, он не так давно видел Чимина совершенно иным. — Что я могу скрывать? — он удивляется и пожимает плечами. — Думаешь, я умираю? — Только если я тебя убью, — отвечает Юнги без намёка на шутку, но Чимин почему-то хохочет. И снова его глаза — полумесяцы. Будто из прошлой жизни. — Я не знаю, сколько тут пробуду, но постараюсь успеть к ключевым репетициям перед туром, — пение птиц и цикад действуют успокаивающе, и даже пыл Юнги понемногу сходит на «нет». — Об этом знаешь только ты и Тэхён, я не стал никого беспокоить. Мин Юнги хочет врезать Пак Чимину прямо сейчас, потому что они ёбаная семья, а не незнакомые прохожие. Но потом понимает, о чём говорит Чимин: у Намджуна и Джина подготовка к сольным альбомам, Чонгук сейчас в другой стране, Хосок не выходит из танцевального зала, а Тэхён взял себе реальный отпуск и только редко показывается на студии, чтобы сделать пару снимков для модных журналов. — У тебя всё есть? — Юнги чешет затылок и не знает, что ему делать. — Может, тебе привезти что-то нужно? Могу стулья, если ты все здешние уже переломал собой. Чимин тихо смеётся, эти шутки никогда не перестанут быть актуальными. — Спасибо, у меня всё есть, но я буду рад, если ты по возможности будешь ко мне заглядывать, — Чимин поднимается с места и идёт к перилу крыльца, облокотившись на него руками. — Пока мне нельзя далеко ходить, но чуть позже мы сможем прогуляться до озера, — мечтательно тянет Чимин, смотря вдаль. А Юнги думает, что готов отнести туда Чимина на спине, если понадобится. — Тебе, наверное, пора, выглядишь неважно, — Чимин оборачивается и с волнением осматривает Юнги. — У меня тоже сейчас дела. «Вот же мелкий», — усмехается про себя Мин. — Да, я уже поеду, — он незатейливым жестом взлохмачивает кудри Пака. — Звони, если что-то понадобится. Юнги спускается на тропинку и собирается идти к воротам, когда его останавливает возглас Чимина. Тот так и стоит у перил, чуть ли не переваливаясь через них. — Юнги-я-я, — счастливо кричит он, — в следующий раз захвати, пожалуйста, рисовые пирожки. Очень хочется! Юнги кивает и прячет улыбку, какой же Чимин всё ещё ребёнок. Он не спеша идёт к машине, когда на его пути появляется девушка. Она молча смотрит на него, не выражая никаких эмоций. — Отойдите, пожалуйста, в сторону, — пока ещё вежливо просит он, но девушка никак на это не реагирует, продолжая блокировать ему выход. — Ты меня слышишь? Он щёлкает пальцами перед её лицом и начинает закипать. — Да ты больная, что ли? — не выдерживает Юнги и, хватая её за плечи, отодвигает в сторону. Она не сопротивляется, словно тряпичная кукла в его руках. Юнги садится в машину и видит через лобовое стекло, как эта девушка до сих пор неподвижно стоит на том месте, где он её оставил, и смотрит на него, практически не моргая. — Идиотка какая-то, — бубнит он и заводит мотор. Когда он разворачивает автомобиль, то смотрит в зеркало заднего вида и натыкается на ту же самую картину. Мороз проносится по коже, а в голове возникает мысль о том, чтобы проверить куда запихнули Чимина и безопасно ли ему тут находиться.***
В следующий раз, когда Юнги приезжает к Чимину, то привозит с собой две корзины с разными вкусностями. Он без понятия, есть ли тут холодильник или Чимину придётся есть всё за раз, его это не особо волнует. Они сидят в плетёной беседке: Юнги пьёт холодный кофе, наблюдая с каким счастьем и наслаждением Чимин уплетает рисовые пирожки за обе щеки. Это радует и напрягает, потому что Мин знает, как друг реагирует на еду и как он беспокоится, если наберёт один лишний килограмм. Он боится спросить и боится похвалить его аппетит, поэтому просто молчит. — Это очень вкусно, — он заталкивает в рот последний пирожок и откидывается на спинку стула. — Спасибо большое. — Брось, — машет рукой Юнги и смотрит куда-то в сторону, а потом возвращает взгляд на Чимина. — Ты тут с кем-то познакомился? Чимин ёрзает на стуле и заметно поникает. — Не то чтобы, — он чешет нос и не знает куда деть свои руки. — Тут в большинстве своём люди либо у себя на уме, либо совершенно не настроены на общение, что почти одно и то же. — Ну это я успел заметить, — Юнги неопределенно кивает, и Чимин следует за проложенной траекторией, натыкаясь на одиноко сидящую девушку под раскидистыми ветвями старого дерева. — О, это, кажется, Лим Ханбёль, я её видел несколько раз на процедурах, но не более. Медперсонал говорит, что она никого к себе не подпускает. — Почему? — Юнги не успевает осознать свои мысли, как интерес вырывается вперёд. — Не знаю, — Чимин разводит руками, — она ни с кем не разговаривает и почти всегда смотрит в пол. — Она смотрела на меня, — выдыхает Мин и продолжает наблюдать за Ханбёль, которая что-то увлечённо читает. — Я посчитал её больной и, как оказалось, был прав. — Не говори так, — Чимин неожиданно повышает голос и сам себя пугается. — Это некрасиво, мы все люди и у каждого свои особенности. Юнги закатывает глаза и цокает. Ангел, Мать Тереза и Папа Римский — Пак Чимин. Готовый сражаться за права униженных, оскорбленных и больных до последнего вздоха. Если бы Чимина попросили переписать всё имущество на многодетную нуждающуюся семью, то он без промедления это сделал. Ведь он заработает ещё. И ещё. И всё отдаст. — Я лишь говорю правду, эти люди — инвалиды, это не оскорбление, это факт. — Тебе, кажется, уже пора, — цедит Чимин, поднимаясь с места. Надо же, обиделся. — Спасибо, что приехал. Чимин встаёт, оставляя корзины с продуктами нетронутыми, и идёт внутрь здания. Юнги провожает его уставшим взглядом и отмечает, что тот действительно обиделся на то, что его даже не касалось. Он решает дать ему время остынуть и осознать, что он прав. Мин не трогает корзины, ему совершенно не хочется везти их обратно. Более того, он уверен, что персонал или кто-то из пациентов обязательно подсуетится, как только он уйдёт, так что, в любом случае, еда не пропадёт. Он идёт мимо огромного дерева, того самого, где сидит та странная девушка, поглощённая чтением книги на коленях. Взгляд цепляется сам. Ничего примечательного, он бы не выделил её в толпе никогда. До тех пор, пока она не подняла голову, и он не рассмотрел её вблизи: у Ханбёль была лёгкая, но заметная асимметрия глаз. Девушка опускает взгляд обратно в книгу и подтягивает к груди колени, натягивая длинное платье так, что оказались закрыты даже пальцы ног. Она полностью закрывается от внешнего мира и от него. — Стой, — он останавливается, слыша что-то совершенно странное, непонятное. — Подожди, пожалуйста, мне сложно говорить. — её речь абсолютно нечёткая, Юнги приходится напрячь слух и попытаться разобрать слова, несмотря на то, что у него у самого определённые проблемы с дикцией. Наверняка она слышала их разговор с Чимином и теперь собирается возразить. Юнги прячет руки в карманы и смотрит на неё с безразличием: ему не жаль, такое иногда просто случается в жизни. — Я не…— голос дрожит: он хриплый, слегка надломлен и за версту сквозит чёртовым отчаянием. «Я не…» — что? Не инвалид? Это, блять, даже звучит смешно. Юнги кривит губами и смотрит на неё, как на объект кунсткамеры. — Я не обижаюсь на тебя. Что-то в грудине слишком сильно сжимается, он стискивает челюсть и давит желание ударить себя по рёбрам, да посильнее, чтобы просыпались трухой в брюшную полость. Это не она с инвалидностью, а он. С моральной. Пожизненно. Юнги громко хмыкает и врезается носком ботинка в сухую землю, не отводя от неё взгляда. Ханбёль сидит неподвижно, её пальцы нервно сжимают край тонкой ткани. Его трясёт от того, что кто-то смеет его прощать, хотя он даже не собирался извиняться. Тишина валится гигантскими камнями на него, когда Юнги направляется к автомобилю, сдерживая себя от того, чтобы не наговорить гадостей, а ему есть что сказать. Он уезжает прочь под громкие басы системы в машине, наивно полагая, что это может помочь. Юнги расслаблен: ведёт одной рукой, с раскрытыми нараспашку окнами и оглушающей музыкой. Но среди всего этого бедлама он слышит лишь одно. «Я не обижаюсь на тебя».***
Юнги уже неделю не вылезает из студии, даже спит на диване в углу. Он не позволяет себе думать о том, почему так загружает себя работой, и почему домашняя студия больше не привлекает его. Он трёт уставшие глаза и прячет лицо в ладонях, совершенно не замечая, как открывается входная дверь, и как вошедший человек останавливается позади него. — Продуктивный период? — Тэхён кладёт руки ему на плечи, внушительно массируя. — Или трудный? — И то, и другое, — Юнги не открывает глаз и лишь расслабленно выдыхает. — Ты почему здесь? Мин разворачивается к Киму лицом, тот выглядит довольно хорошо. Кажется, что отдых действительно идёт ему на пользу. У Тэхёна пропали круги под глазами, зато в самих глазах появился прежний озорной блеск. — Чимин попросил привезти ему несколько книг и апельсины, но у меня не получается, поэтому я подумал, что, может, ты отвезёшь? У меня съёмку для журнала перенесли, — с надеждой произносит он, хотя ведь и так знает, что это не тот случай, когда Юнги может отказать. — Заодно проветришься сам, мне больно на тебя смотреть. — Не смотри, — язвит Юнги и подъезжает на стуле обратно к компьютеру. Тэхён ждёт, не торопит, просто наблюдает. Он присаживается в кресло, качает ногой, смотрит в окно, затем на наручные часы. Закрывает глаза и… — Ладно, только свали отсюда! Сорок секунд. Юнги сдаёт позиции. Он оставляет собранный пакет для Чимина на краю стола и не может спрятать свою довольную улыбку. Тэхён невесомо касается губами макушки Юнги, когда тот забавно сжимается, чтобы избежать контакта. — Не затягивай, — игриво бросает Ким Тэхён, закрывая за собой плотную дверь студии звукозаписи. Юнги кривится и пытается взглядом разобрать пакет на молекулы. Неужели Чимин настолько обиделся, что за всю прошлую неделю ни разу не позвонил и даже попросил Тэхёна привезти ему книги и… апельсины? Он на секунду зависает, пытаясь осознать запрос Пак Чимина. Книги, которые он не особо читает и апельсины, которые также не особо ест. У него точно крыша поехала от нахождения в том месте и с теми людьми. Он недовольно вздыхает и не хочет выходить из студии, особенно в такую пасмурную погоду: вот-вот пойдёт дождь. Однако непонятное чувство в груди тянет, скулит и ноет, его слишком тяжело так долго притуплять, поэтому ничего не остаётся, как собраться с мыслями и поехать проведать Чимина. Уже на полпути начинается жуткий ливень, как и ожидалось. Юнги закрывает окна в машине, включает печку и дворники, внимательно наблюдая за дорогой, чтобы не попасть в дорожно-транспортное происшествие, которого боится как огня. Когда он приезжает на место, то дождь по-прежнему бьёт непроглядной стеной из ледяных острых капель. Пока Юнги бежит до крыльца, успевает изрядно промокнуть. Остановившись под крышей, он недовольно отряхивается, как самый настоящий кот, ему остаётся только истошно завопить от обиды. — К другу приехал? — Юнги неосознанно вздрагивает, ему всё ещё непривычно от того, как тяжело звучит её речь. — У него сейчас процедуры, он не освободится ещё как минимум полчаса. Ханбёль сидит на мягких качелях, вновь прижимая к себе колени и обнимая их руками. У Юнги выступает пот, который он принимает за капли дождя, а учащённое сердцебиение — за тахикардию от испуга. Это вовсе не чувство вины. Нет. — Я слышал, что ты ни с кем не говоришь, — он присаживается на другой край большой качели и убеждает себя, что не хочет промокнуть ещё больше, поэтому подождёт Чимина. — Но почему-то со мной ты говоришь. Юнги нагло улыбается, чувствуя своё превосходство. Он уже давно не тот щупленький мальчик с чёрной подводкой на глазах, и ему не привыкать к женскому — да и не только к женскому — вниманию, но он не хочет быть объектом благотворительности. — Ты не жалеешь меня, как все остальные, — просто произносит Ханбёль, смотря на то, как с крыши льётся вода. — С такими я предпочитаю не разговаривать вовсе. «“Просто” — нифига не просто», — думает Юнги, но ему хватает такта не произносить это вслух и не щуриться так, будто он плохо видит, пытаясь разобрать то, что она говорит. Они замолкают и остаются в неловкой тишине наблюдать за тем, как погода сходит с ума. Ветер становится сильнее, дождь усиливается, а небо не перестаёт пронзать молниями, земля содрогается с каждым раскатом грома. Ему тяжело не признать, что это чертовски успокаивало его нервную систему. Веки закрываются сами собой, когда Юнги устало откидывается на спинку качель и всего на минуту прикрывает глаза, чтобы они перестали так болеть. Реальность тихо укачивает его, словно беспокойного ребёнка, сорвавшего голос от долгого плача по прошлой жизни, которую он ещё не забыл. — Юнги? — удивлённый голос Чимина выдёргивает его из мира снов. — Ты что тут делаешь? Мин поднимается и замечает на себе тёплый платок, которым был укрыт. Платок пахнет стиральным порошком и приятно согревает; платок, который он видел на плечах Лим Ханбёль. — Приехал вместо Тэхёна, он передал тебе книги и апельсины, — Юнги аккуратно складывает платок на другую часть качель и встаёт на затёкшие ноги. Пока он спал, — дождь прекратился, и сумерки накрыли собой тёмное небо. — Спасибо, но это было не срочно, — Чимин неловко переступает с ноги на ногу и краснеет. — Я уже приехал, — Юнги отдаёт пакет ему в руки и идёт к ступенькам. — Уже уезжаешь? — сконфуженно интересуется Чим, ему не по себе от того, что всё так происходит. — Да, не хочу смущать твою обиду своим присутствием, — уголок губ приподнимается, демонстрируя наглую полуулыбку. — А шарф? — Пак быстро хватает ткань, которой он был укрыт. — Он не мой, отдай его Ханбёль, — просто отвечает Юнги, оказываясь на мокрой тропе. «“Просто” — нифига не просто».***
Юнги был у Чимина в среду, теперь, заворачивая уже за знакомый поворот, он бросает взгляд на экран телефона, где виден день недели — пятница. Да, он был здесь позавчера, и что? С Чимином он так и не поговорил. Несмотря на то, что сам Юнги производит впечатление довольно отстраненного и холодного человека, он очень не любит ругаться, его это слишком сильно грузит морально. «Выйди, я приехал» — гласит очень подробное и личное сообщение, которое Мин отправляет Паку, идя по той самой тропинке. Все дороги ведут в пограничье. Юнги садится на качели, непривычно озираясь, будто подсознание что-то потеряло, и без этого картинка неполная, не собирается. И тот самый недостающий элемент легко бредёт в его сторону, крепко сжимая в руках небольшой фиолетовый ежедневник. Ханбёль без слов присаживается рядом, словно они с Юнги старые друзья. Юнги успешно её игнорирует, наблюдая, как цветы легко развиваются на ветру. Его брови сходятся на переносице, а взгляд полон непонимания, когда Ханбёль протягивает ему раскрытую ладонь. — Что? — Достань, пожалуйста, — Лим указывает взглядом на занозу, кожа вокруг которой успела покраснеть. — Об дерево поцарапалась, — зачем-то уточняет она и продолжает буравить взглядом место своего смертельного ранения. — Я тебе что, палочка-выручалочка? — раздражённо произносит он сквозь плотно сжатые губы. — Сама достань. — Неприятно очень, — Ханбёль морщит нос и досадно выдыхает. — У меня сильная слабость в левой стороне тела, поэтому я не смогу достать. Юнги опускает глаза и видит, что заноза в правой ладони. Ему хочется буркнуть что-то типа «Достала, инвалидка» или «Свали отсюда», но вместо этого он грубо перехватывает руку, которую она тянет обратно к себе, и подносит к лицу, чтобы рассмотреть занозу. — У меня короткие ногти, не смей дёргаться, — зачем-то предупреждает Мин и слишком аккуратно для злого человека пытается вынуть причину её беспокойства. Ханбёль морщится, закусывает губу, но молча терпит попытки Юнги подцепить кусочек деревяшки. Ему это удаётся, и он не замечает, как сам облегчённо выдыхает. Выдыхает прямо ей на ранку. Складывается такое впечатление, что он остужает горящую кожу. — Не забудь обработать, иначе инфекция распространится, тебе ампутируют руку, и тогда вообще будешь беспомощной, — он без понятия, куда его несёт, и пытается заткнуться. — Спасибо, — Ханбёль тепло улыбается, пряча глаза. «Я не обижаюсь на тебя». Она уходит, а на душе у него скребут кошки. Он чувствует себя мешком дерьма, но по-прежнему убеждает себя, что прав. Если эта истина окажется ложной, то ему не выжить. Плотина из прутьев убеждений рухнет, и его снесёт осознаем собственного ничтожества.***
Юнги раздражённо стучит пальцами по поручню, ожидая Чимина. После того, как они помирились неделю назад, Пак сел ему на шею и свесил ноги, а Юнги ничего не говорит в ответ, потому что это единственный способ извинений, который он знает. Поэтому сейчас он стоит с пакетом моти, которые так жизненно необходимы Чимину. Так необходимы, что он за ними не торопится. Ханбёль снова сидит под тем самым деревом, поэтому он идёт тропинкой рядом с ним. Просто так. Так короче. — Рука на месте? — интересуется он, останавливаясь от неё в нескольких шагах. — Ага! — Ханбёль резво машет ему уже зажившей ладонью. Край тонкого свитера скатываться, оголяя светлую кожу. Юнги успевает заметить чёрные надписи, пока она опускает руку и стряхивает рукав обратно. — К Чимину приехал? — он кивает. — Хороший ты друг, вам двоим повезло. — Не то слово, — пятерня врезается в жёсткие волосы разделяя их. Юнги мнётся и не знает, что ещё сказать. — Хочешь моти? Я взял больше, чем нужно. — Нет, спасибо, не люблю сладкое, — он заглушает потребность спросить: «А что любишь?», но Ханбёль его опережает. — Мне апельсины нравятся. Юнги хмурится. Апельсины. Воспоминание свежее, прям на подкорке мозга. — Чимин меня ими закормил, — широко смеётся она, и её глаза, неожиданно, становятся полумесяцами. Что-то разбивается: Юнги бегло осматривается, но не видит разбитого стекла, однако точно слышит его биение. — А вот и он. Мин видит спускающегося Чимина и впервые думает: «Ты не мог бы ещё задержаться?».***
Чимину лучше, и его выписывают. Это хорошо, Юнги очень рад, правда рад. И друг в порядке, и ему больше не придётся столько туда-сюда кататься. Он больше не будет проводить несколько часов в дороге, больше не будет видеть эту пестрящую зелень, от которой в глазах рябит, не будет видеть всех этих чокнутых и… в особенности, одну. Её он тоже забудет. Тэхён ещё не приехал, а Чимин ещё не собрался, но ему так не терпелось сюда не возвращаться, что он на месте раньше, чем нужно. Слишком раньше. Иронично. — Я рада, что Чимин поправился, — Ханбёль выплывает, словно привидение, но Юнги больше не пугается. К собственному удивлению, он осознаёт, что с каждым разом ему удаётся чуть лучше её понимать. — Вы сдружились, — улыбка касается его лица, но не глаз. — Он просто извинился за ваш разговор, — Ханбёль неизменно держит в руках свой ежедневник и кажется немного рассеянной, прямо как в первый день, когда он её встретил. — Я не хотела ничего об этом слышать, но он выглядел таким виноватым и разбитым, что мне самой стало стыдно. Юнги не знает откуда это чувство облегчения, которое окатывает его грудную клетку, позволяя задышать. Он всего лишь повёл себя как неизменный Пак Чимин. Ничего больше. — Вы скоро уезжаете? Юнги смотрит на часы, смех пробирается сквозь рёбра, застревая и цепляясь за кости. Как ей сказать, что до отъезда ещё три часа? И он без понятия, почему так рано приехал. — Относительно. Ханбёль поочерёдно теребит то оттопыренный край ежедневника, то вырванные листки, которые торчат сверху. Она не решается что-то сказать, хоть по ней видно, что хочет. Юнги не помогает ей, наоборот упрямо молчит. Толкает её тишиной, практически принуждает наступить на горло сомнениям. Он не укусит, не в этот раз. — Ты бы не мог меня разок прокатить на… — Лим замолкает, оставляя свою просьбу недосказанной. Её лицо сконфуженно, и она вновь выглядит растерянной. — На своём автомобиле? — Юнги всё же сдаётся. — Да, на нём, — она опускает глаза в пол, но её алеющие щёки всё равно слишком заметны. «Это мило», — проносится мысль у него в голове, а потом он раздражённо добавляет: «Кто это сказал?!». Его бесы с ангельским нимбом на шее вместо поводка. Нимбом из колючей проволоки. — Пойдём. Юнги определённо сходит с ума. Он чувствует, как мозг вытекает, как рассудка становится меньше, иначе никак не может оправдать своё поведение. Он открывает ей дверь, ждёт пока она сядет, закрывает дверь и идёт на место водителя. — Нужна помощь? — его руки машинально защёлкивают ремень безопасности и, ещё не получив ответа, он тянется к её сиденью. — Да, пожалуйста, не пользовалась ими никогда, — Ханбёль слегка потряхивает, когда Юнги к ней приближается и тянет ремень через тело. Автомобиль плавно трогается с места, Юнги ведёт уверенно, как профессионал. За окном начинают мелькать деревья, которые вскоре должны смениться цветущими полями и пустой трассой. Он украдкой бросает взгляд на девушку рядом с собой. Ханбёль улыбается: она выглядит довольно счастливой, и внутри Юнги расцветают самые прекрасные цветы от этого вида. Улыбка касается его хмурого лица, но в этот раз он не пытается её скрыть. Он улыбается. — Можно, пожалуйста, быстрее? — голос дрожит от волнения. Ханбёль буквально трясёт от счастья. Юнги боится быстрой езды, но выжимает педаль газа на всю. Ветер врывается в салон автомобиля через открытые нараспашку окна. Заколки не выдерживают, и волосы Ханбёль подхватывают порывы ветра. Её громкий смех заполняет его лёгкие изнутри. — Пожалуйста, — она пытается отсмеяться и держать себя под контролем. — Пожалуйста, не бойся меня! У Юнги внутри всё обрывается и летит в личную бездну. Он устремляет взгляд на дорогу, сжимая руль до побеления костяшек. — Я веду себя как ребёнок, когда счастлива, — Ханбёль держит руки замком, потому что от нервного напряжения её слегка трясёт, она заливается краской от неловкости. — Прости, я просто не могу в это поверить! Это так круто! Юнги не может ничего ответить: у него ком в горле, да такой, что он начинает задыхаться. Мин лишь кивает и отворачивается, пытаясь сморгнуть непрошеные слёзы. Машина едет ещё быстрее, а улыбка Ханбёль становится ещё шире. Это убивает. Её улыбка, её кроличья улыбка. Широкая, такая, что все дёсны видно. Идентичная. Ханбёль тянется, чтобы прикрыть лицо рукой, но Юнги перехватывает её за запястье, спускаясь к ладони и переплетая пальцы. Её дрожь передаётся ему, а он сам проклинает солёные дорожки слёз на щеках, искренне надеясь, что она их не видит. От скорости их вжимает в сидения, уши закладывает и дыхание перехватывает. Постепенно Юнги сбрасывает скорость и проверяет лицо в зеркале заднего вида, он что-то бормочет про слезящиеся от ветра глаза и про возможность конъюнктивита. Но Ханбёль действительно не до этого: она часто дышит, сжимает его руку со всей силы, которую он не чувствует, и блаженно улыбается. Это стоило того, чтобы разбиться. Во всех смыслах. Они возвращаются спустя два часа. Лим не перестаёт его благодарить, даже когда он громко вздыхает и валится на мягкие качели. Скоро должен подъехать Тэхён, и он сюда больше не вернётся. Никогда. — Возьми, пожалуйста, — Юнги приоткрывает один глаз, наблюдая как Ханбёль слегка оголяет запястье левой руки и стягивает один из своих резиновых браслетов. Он снова замечает у неё на коже чернила, кажется, там написано «Пройдёт». — На память в знак благодарности. Он протягивает руку, и она с таким трепетом надевает этот чёртов браслет, что его желудок стягивает в морской узел. — Спасибо. Их личную реальность разбивает звук автомобильного мотора. Столкновение, которого никто из них не хотел. Такси Тэхёна останавливается около ворот.***
Юнги пропадает со всех радаров. Не отвечает на телефон, не открывает двери, игнорирует в социальных сетях и не обращает внимания на угрозы Тэхёна и Чимина. Он просто пишет музыку. С головой окутан болью и мыслями. Ему казалось, что всё прекратится, может через день, может через два. Но не прошло: ни через день, ни через два и даже ни через неделю или две. В конечном итоге он скупает все апельсины в магазине около дома и срывается к ней. К инвалиду, который бесит. К человеку, который касается сердца. К тому, кто не заслуживает такой участи, но всё равно держит голову высоко поднятой, с широкой улыбкой. Он срывается к своей душе. Паника охватывает его, когда Юнги не видит Ханбёль под деревом, не находит в беседках, и на качелях её тоже нет. На мгновение ему кажется, словно Лим Ханбёль не было никогда, а ему всё это показалось. Дыхание сбивается, и страх сковывает тело, он собирается обратиться за помощью, когда видит, как она выходит из здания. В длинной одежде, с ежедневником и книгой наперевес. Звон разбитого стекла вновь ударяет по барабанным перепонкам. — Почему ты здесь? — без обиняков, без приветствия, почти как обвинение. — К другу приехал. — Он снова тут? — Юнги поражается тому, как быстро её голос наполняется беспокойством. — Нет, — он достаёт из пакета апельсин, протягивая ей фрукт. — Я к тебе. Её лицо светлеет, но Ханбёль вновь закрывает его руками, опуская голову. Юнги хмыкает и начинает чистить апельсин. — Зачем ты это делаешь? — искренне не понимает он. — Не хочу тебя смущать, моя внешность специфична. — Глупости какие, — Мин долго возится с кожурой, а потом забрасывает в рот дольку апельсина, отдавая всё остальное Ханбёль. — Видно дёсны, когда улыбаешься? И что? У меня тоже, а я, между прочим, айдол. — Не только, — слышится клацанье заколок, и волосы падают ей на лицо. — Переживаешь из-за глаз? Посмотри на меня, — Юнги наклоняется ближе, останавливаясь в нескольких сантиметрах от её лица, и пронзительно смотрит в глаза. — Видишь? Веки разные: одно одинарное, а второе двойное. — Красивые глаза, — шепчет Ханбёль. Юнги становится очень жарко, он отстраняется обратно. — В общем, бред. Это всё только в твоей голове, — мычит он и пытается успокоить дыхание, а потом думает, что возраст уже не тот. — Ешь апельсины лучше.***
— Ханбёль? — он впервые зовёт её по имени. И кажется, что это становится порталом в личный ад. Она оборачивается и удивлённо смотрит на него. Так, словно видит его первый раз в своей жизни. — Вы меня знаете? — Юмор — это не твоё, — Юнги идёт под дерево, где они с ней часто сидят. — Я тебе сегодня привёз кое-что лучше апельсинов — апельсиновое желе. — Юнги? — С добрым утром, ты чего стоишь? — он берёт её за руку и тянет за собой. Кофта на пуговицах слетает с плеч, повисая на предплечьях. Юнги замирает, а Ханбёль начинает плакать. Её тело покрыто записями, она — ёбаный живой ежедневник. Он пробует дышать, но не получается. Перед глазами только чёрные чернила. «Я люблю апельсины». «Чимин хороший». «Огонь горячий». «Больно». «Ханбёль». «Кажется это моё имя». «Я не обижаюсь». «Красивые глаза». «Это нормально». «Я его друг». «Так вот что такое счастье». Юнги сглатывает, подходит ближе и накидывает кофту обратно ей на плечи. Ханбёль утыкается в него и ревёт навзрыд. Плачет, скулит, задыхается. Он даёт ей выплакаться: не успокаивает, не говорит, что всё будет хорошо, и не просит перестать. Он просто рядом. — У меня ранний Альцгеймер, — из-за рыданий её ещё сложнее понять, и Юнги очень жалеет, что у него это получается. — Я начинаю всё забывать. Они понемногу доходят к дереву, присаживаясь на траву. Ханбёль прячет красные глаза и всё ещё срывается на тихие всхлипы. Юнги держит её за плечи, пытаясь показать свою поддержку. Хотя на самом деле он уже не выдерживает. Это невозможно осознать, это невозможно представить, чтобы столько всего свалилось на одного человека. Хочется закричать. Или сказать: «Забери свои слова обратно, с тобой всё в порядке!». — Не спеши, отдышись, — Мин разминает её деревянные плечи и притягивает спиной к своей груди. — У меня редкая форма — наследственная, поэтому так рано и так прогрессивно, — она шмыгает носом и намертво цепляется в свои же пальцы на руках. — Моя мать умерла при родах, поэтому узнать это не было возможности, пока я не стала жаловаться на забывчивость, плохое самочувствие и бессонницу. Ханбёль понимает, что Юнги наверняка непросто её слушать, поэтому старается как можно медленнее и чётче произносить слова. — Мой отец повторно женился и создал новую семью, а меня держит в подобных учреждениях, как он говорит: «Для моего же блага». На самом деле, думаю, что он меня стесняется. Я понимаю, что я для него обуза, — она нервно смеётся, и этот смех ломает Юнги. Все двести шесть костей. — Но из-за того, что у меня прогрессирующая болезнь, то осталось не так долго меня терпеть. — Что ты такое говоришь? — У Юнги сдают нервы, ему хочется выть оттого, что Ханбёль говорит такие вещи абсолютно серьёзно. — Твой отец — мудак, но это не значит, что ты обуза, и вовсе не значит, что ты должна умереть. — В лучшем случае у меня около двух лет, — Ханбёль отстраняется, кутаясь в кофту как в бронежилет. — И то, это вместе с состоянием овоща. Я очень недолго буду Ханбёль. — Я не буду говорить, что слишком в этом понимаю, но… — Нет, Юнги, не надо ничего говорить и ничего искать, пожалуйста, — она хватает его за руку и слёзно просит, заглядывая в те самые красивые глаза. — Я знаю достаточно, чтобы так говорить. Просто когда я тебя попрошу больше не приезжать — больше не приезжай. Он хочет возразить. А ещё наорать на неё. И обнять, и заплакать самому. Горько и громко, чтобы выплакать всю несправедливость. Юнги кивает. — Так что ты мне там привёз? — Ханбёль утирает покрасневший нос, улыбается, обнажая дёсны, и лезет в пакет. Она больше не стесняется своей улыбки. — Апельсиновое желе, — он уворачивается от ложки с желе, когда Ханбёль пытается его накормить, и всячески открещивается от «Ну попробуй, всего ложечку». — У меня заканчивается отпуск, поэтому я на время пропаду. Тут же разрешено пользоваться телефонами? Я буду звонить. — Не надо, лучше приезжай потом сам.***
Хуже не было ночи.
Вся галактика серпантин.
Я на Луне считал кратеры,
Их было ровно миллион и один.
Юнги сидит на иголках уже два месяца, которые он не видит Ханбёль. Он несколько раз звонит и сбрасывает, потому что помнит про обещание, которое ей дал. Он не может быть тем, кто предаст и так же будет игнорировать её как личность. Тур по Корее подошёл к концу, и у него есть совсем немного времени перед мировым. Год. Год, который может стать последним для неё. Каждый раз, когда он думает об этом, то сходит с ума. А ещё он до потери сознания боится, что вернётся, а она его не вспомнит. Уже окончательно. Это рвёт крышу. Юнги не завозит свои вещи, сбегает от мемберов и ни с кем не прощается, он просто срывается прямо из аэропорта к ней. После долгого перелёта, после бессонных ночей. Юнги уверен, что ему станет легче рядом с ней. Нужно только увидеть её. Всего лишь увидеть. И обнять, а ещё вдохнуть запах стирального порошка и апельсина. Почувствовать тепло и дрожь её тела, осознать, что она — самое реальное в его жизни. Он практически вылетает из машины, на ходу глуша мотор. Юнги дышит глубоко и часто, пинает опавшую листву и спешит на уже родное крыльцо. Звонит. Не отвечает. Звонит. Звонит. Звонит. Звонит. Срывается. Стучит в дверь, ждёт, сходит с ума. Дверь открывает женщина лет сорока пяти в светлой спецодежде, она вежливо интересуется, что его сюда привело. Юнги держится молодцом, когда внутри его распирают злость и страх. Он просит позвать девушку по имени Лим Ханбёль. Женщина кивает и скрывается за дверью. Юнги выдыхает, но от двери не отходит. Дверь вновь открывается, и эта самая женщина протягивает ему бомбу. Бомбу в виде тёплого шарфа и потрёпанного фиолетового ежедневника. Юнги непонимающе берёт эти вещи и прижимает к себе. — Ханбёль больше тут нет, она попросила отдать эти вещи молодому человеку, который будет её искать, — он беспомощно хватает ртом воздух и так много хочет сказать, что молчит вовсе. — Я не знаю, куда она уехала, прости. — До свидания, — через силу выдавливает Юнги и бредёт на мягкие качели, чтобы осознать действительность. Ежедневник хрустит от силы сжатия, он опускает глаза, но читать не решается. Внутри него непонятная сосущая пустота. Делает рваный глоток воздуха, проверяя лёгкие, закусывает губу и открывает её жизнь. Начинает читать, запинается, касается пальцами. Читает, плачет, задыхается и снова перечитывает. Читает. Читает. Читает. Молча, вслух, крича. Читает. Читает. Читает. Читает. Читает. Читает. И боль вырывается вместе со словами, слетает с губ и горячими пулями падает на колени. А он всё читает, читает, читает… Умирает, воскресает и снова заживо себя хоронит. Хоронит в этих строчках, на этой старой, заляпанной кровью и слезами бумаге, от которой исходит лишь терпкий запах горечи. И где-то между лопаток ломит: сердце большим кровавым пятном стекает по рёбрам. «Я решила, что буду записывать сюда важные моменты, чтобы не забыть и не потерять себя окончательно». «Меня зовут Лим Ханбёль, мне двадцать пять лет». «Я люблю острые токпокки, холодный чай, сладкий картофель и рисовые пирожки. Мне нравится классическая литература, а фильмы предпочитаю в жанре научной фантастики, но не против посмотреть остросюжетную дораму. Мои любимые числа: три, семь, семнадцать и шестьдесят шесть. Любимые цвета — пастельные: бежевый, молочный, кофейный. Моё имя означает единственную или путеводную звезду, в чём я сомневаюсь». «Я такая с рождения. Это не лечится. Это инвалидность». «Болезнь Альцгеймера у меня нашли в двадцать четыре с половиной года». «Отец привёз меня в центр реабилитации, потому что является моим опекуном. Здесь неплохо, я не против не мешать ему. Надеюсь, я не буду здесь лишней или обузой». «Сегодня я забыла слово "светофор"». «Не могу уснуть. Уже вторые сутки». «Парашют, корень квадратный, трактор, красный, асфальт, путеводитель, солнечно, таблетки круглой формы». «Пытаюсь тренировать память, но мне очень тяжело сосредоточиться. Шесть раз перечитывала оглавление книги». «Наичнаю путать букыв местами». Юнги закрывает ежедневник и вытирает мокрое от слёз лицо. Он смотрит перед собой и закусывает руку, чтобы не создавать лишних звуков. Он не может признаться себе, что ему не хватает сил читать дальше. Глаза пекут, а дышать очень трудно, лёгкие горят пламенем. Он закрывает глаза, что-то шепчет, а потом вновь возвращается к той странице, на которой остановился. «На меня смотрят как на ущербную. Ненавижу это чувство. Я сама всё знаю, пожалуйста, прекратите». «Если у меня есть физические проблемы, то это не значит, что есть проблемы с мозговой активностью. Я не тупая. Хватит». «Я ненавижуЯ устал по тебе скучать.
Выключай меня, выключай.