Крёстный отец

На груди отмечено номером всклоченным Голова увенчана полотенцем смоченным Руки на поручни, госимущество испорчено Мягкое вспорото, стены опорочены Врачи огорчаются: тяжело вздыхаю Пялятся, пятятся – я подыхаю

Магдалина Дыбинская родилась в лазарете на сортировочном пункте Дахау 24 сентября 1939 года. Перед смертью мать успела только прижать её к груди и дать ей имя. Врач, дежуривший в тот день, последний раз принимал роды на практике в университете 25 лет назад. У него не было ни инструментов, ни стерильной комнаты. Он ничем не мог помочь её бедной матери, а больше никому не было дела до польской девочки, истекающей кровью на столе в лазарете сортировочного пункта Дахау. У вчерашней студентки-отличницы, будущей матери с шансом на нормальную жизнь теперь не было права даже носить имя. Магда так и не узнала, как звали её мать. Всё, что она знала: её мать связалась с евреем и не отрицала это даже после того, как отец её ребёнка скрылся за горизонтом, а в её страну пришла война. Она плевала в лицо солдатам и дралась как тигрица, когда её лишали всех прав и запихивали в вагон. Врач, дежуривший в день её рождения не смог использовать свои каналы, чтобы записать ребёнка поляком и отдать в немецкую семью, которая никогда в жизни не проболтается о происхождении этого ребёнка. Он проделывал этот трюк и до, и после, но именно в тот день лагерь посещало высокое начальство, и было опасно даже пальцем шевельнуть не в ту сторону. Всё, что мог сделать для неё доктор в тот день - запомнить её имя. Горькая правда жизни Магдалины Дыбинской заключалась в том, что ей катастрофически не везло с самого первого дня. Вторая встреча с доктором произошла уже после того, как Магде исполнилось 4, и её выпустили из лазарета в большой мир. Большим миром был барак, где содержались другие дети, и этот барак был для неё действительно огромным новым миром, шумным и пугающим. Ей пришлось многое понять и приспособиться ко многому. Она поняла, что другие дети, кроме неё, вообще существуют. И они умеют говорить, а она - нет. Она поняла, что маленьких обижают, используют и воруют у них паёк. Но Магда и училась. Говорить она научилась довольно быстро, но не показывала это. Она стала тихой, как мышка, незаметной, как мошка. Воровала у тех, кто воровал у неё, и никто на неё не думал, такой незаметной она была. Она безошибочно угадывала, когда начнётся драка, и пряталась, так что её не били. Одного не могла понять: почему всем так не нравятся процедуры, которые проводят с ними врачи. Для неё это было нормально и даже не больно. Она родилась в этом мире, а они - в другом. Однажды она услышала от одной девочки, что та начинает плохо видеть. Для Магды же было нормой, что она различает только контуры предметов и фигуры людей. Она не знала, что бывает иначе, приспособилась и к этому. Доктор появился, когда очередная драка переросла в убийство. Не то, чтобы это было странным, но и нормой не было. Магда смогла увидеть, что он ниже и тоньше остальных взрослых. Но не только это. Остальным взрослым было всё равно, а ему - нет. Это не было нормой. Осмотры у этого доктора проходили иначе, чем у других. Он меньше вкалывал ей лекарство, больше писал что-то на бумагах. Он был первым, кто осмотрел её глаза. А ещё он говорил с ней и называл её почему-то Магдалиной, а не номером, как другие. Себя он называл Мартином, а не просто "я" и не кличкой, как другие. Однажды она набралась смелости и поправила его. Раз, другой. Он будто не слышал. Прошёл, наверное, год, прежде чем она сама начала называть себя Магдалиной и отвечать доктору, называя его по имени. Тогда он рассказал, как они познакомились. Конечно, приукрасил кое-то для пятилетнего ребёнка. Но не нужно было, ведь Магда никогда не была ребёнком. Ещё доктор говорил, что всё происходящее в этом месте ненормально, и никто не заслужил такого. Магда пыталась спорить, что у неё всё нормально, она не страдает, а доктор только качал головой. Он рассказывал о жизни вне этих стен, и рассказы казались Магде дикостью. Это здесь нормально, там - нет. Он говорил, что у людей за стенами есть не только имена, но и фамилии. Он не узнал фамилию её матери, так что она может взять его фамилию, когда выйдёт отсюда - Бауэр. Он говорил, что она может быть кем угодно во внешнем мире. То, кем, как и где она родилась, не должно определять всю её жизнь. "Но я хочу быть здесь, не хочу выходить!" - капризничала Магда. Она говорила, что доктор злой и желает ей зла, а он только качал головой. После этого она перестала общаться с доктором, как он ни пытался её разговорить. А потом говорить стало не с кем, потому что доктор исчез навсегда. Шестилетнюю Магду отправили на родину, которую она не видела даже на картинках. Она не знала языка, который должен был быть её родным. Язык её заставили учить в интернате. Ещё в интернате её заставляли посещать психолога, потому что она давала сдачи, когда её били, и продолжала говорить по-немецки. Работа с психологом заканчивалась тем, что Магда драила туалеты. В конце концов, она перестала давать сдачи и говорить на каком-либо языке. Никто из её обидчиков ни разу не попадал к психологу. Потому что война лишила их родителей иначе, чем её. Их матери не связывались с евреями, и они родились не в концлагере. Их учили не жалеть таких, как она. Как её мать, Магда не имела никаких прав, разве что право на имя. При зачислении в интернат она назвалась фамилией Бауэр. Едва достигнув совершеннолетия, Магда вышла замуж за Вацлава Дыбинского, который напоил и изнасиловал её на выпускном. Потому что больше никто даже не смотрел в сторону странной полуслепой девочки, которая не говорила и шарахалась от людей, а жизнь в одиночестве во враждебном незнакомом мире пугала до дрожи. Магда прошла обряд крещения в католической церкви, чтобы её не считали еврейкой. Потом они с Вацлавом закрепили свои брачные узы в церкви. Именно Вацлав настоял на том, чтобы она рассказала свою историю и попросила помощи, чтобы окончательно не ослепнуть. Правда лишила её новых друзей и поставила под вопрос дальнейшее её пребывание в рядах сотрудников швейной фабрики. И такой результат был вовсе не тем, чего ожидал Вацлав. Когда у них родилась дочь с тем же железным иммунитетом и с теми же проблемами с глазами и с психикой, что и у жены, он понял, что дрянь, которой пичкали Магду в лагере, ещё и передаётся по наследству. Вера в то, что браки заключаются на небесах, не стала сильнее понимания, что род этой женщины обречён. Вацлав не уходил. Но не было дня, чтобы он не обвинил Магду, её несчастную мать и весь еврейский род. Может, уйти ему не позволяла совесть, а может, ему просто нравилось мучить беззащитную женщину, с которой он связался ради пособий и льгот, а вместо них получил больного ребёнка и порицание общества. Однажды Магда набралась смелости, забрала дочь и ушла сама. Ей хотелось бежать хоть на край света. От людей, которым было плевать. От страны, которая не стала ей родиной. И тут свершилось чудо. Её история дошла до американского врача, который помог ей с переездом в США для обследования и лечения. Магда и Ева словно попали в сказку. Первая же операция сделала Магду зрячей. Словно сбылась мечта, о которой она даже не мечтала, потому что не знала, как это - видеть. Они жили в клинике, получая всё необходимое, включая личного учителя английского языка и репетиторов для Евы. Но до операции Евы дело так и не дошло. Этому доктору они нужны были как подопытные крысы для громкой и сулящей славу статьи в медицинском журнале о том, как американская медицина побила нацистскую. Но у Магды начался необратимый регресс, и препараты, которые использовал доктор, были не вполне законными, что поставило крест на статье. И поставило бы крест на его карьере врача, если бы он не прикрыл быстренько проект и не избавился от своих крыс. Их поселили в крошечную квартиру на последнем этаже в неблагополучном районе, дали пособие, устроили Еву в школу и оставили крутиться дальше, будто не знали их. Крыша постоянно текла, стены продувал ветер. Магда невольно возблагодарила нацистскую медицину за то, что ни она, ни её дочь никогда не болели. Ева бросила школу в 16 лет, чтобы работать за свою впавшую в глубокую депрессию мать, потому что пособия не хватало ни на что. Она, как все остальные, обвиняла во всём Магду с её испорченными генами и её несчастную мать с её страстью к евреям. Так же глубоко, как её мать погружалась в себя, Ева уходила в запой. Именно тогда Магда засела за письма к своему крёстному отцу, чьим именем назвалась при зачислении в интернат. Первое письмо она порвала и выбросила. Нельзя писать столько гадостей единственному в твоей жизни человеку, которому не было плевать. Даже если он никогда не прочтёт. Даже если он уже умер. Она изливала свою боль бумаге, адресуя её доктору из концлагеря, пока окончательно не ослепла. А после продолжала вести с ним мысленные диалоги. Из круговорота боли её вытащила дочь. Оказывается, с 16-летия Евы прошло уже 11 лет. Она прошла курс лечения от алкоголизма и вышла замуж за человека по имени Майкл Лейтон. Магда умоляла дочь не рожать. Но Ева была счастлива, а её муж работал сверхурочно, чтобы погасить кредит за операцию на глазах Евы, после которой она могла выполнять не только грязную работу и даже водить машину. В свободное время он изучал статьи по генетике и объяснял Магде, что в теории повторение её с Евой истории невозможно. Неужели снова чудо? Но жизненный опыт подсказывал Магде, что чудес не бывает. Она перепробовала всё: слезы, крики, бойкот. Не помогло. Только снова испортила отношения с Евой. Маргарита Лейтон родилась слепой, больной аутизмом и с железным иммунитетом. К пятилетию дочки Ева срывалась уже 4 раза. Визит службы опеки, клиника, оплата счетов из клиники, новые проблемы с ребёнком, оплата счетов за безуспешное лечение ребёнка, запой, визит службы опеки. Круговорот боли в природе. Когда Марго было 9, и Майкл был в командировке в другом штате, а с матерью Ева не общалась, она вряд ли поняла, что выпила перед тем, как отвезти дочь к врачу. Вряд ли она поняла, что не пристегнула ни себя, ни дочь. Во время столкновения с деревом мать и дочь вылетели через лобовое стекло. Тело Марго нашли только через сутки. Незрячая Магда мысленно описывала сучившееся в воображаемом письме доктору в подробностях, будто видела всё сама. Мог ли он спасти её семью? Он напоминал, что не смог спасти её мать. Куда уж ему браться за такой тяжёлый случай. Скорбь на время сплотила остатки семьи. Майкл заботился о слепой тёще, потому что не успел ещё израсходовать запас заботы, данный ему богом на проблемных жену и дочь. Но молодость победила старость, как нацистская медицина - американскую. Майкл встретил нормальную здоровую женщину, завёл нормальную здоровую семью. Магду поместили в дом престарелых и обращались с ней отстранённо вежливо, как с ненужной вещью, которую жалко выбросить, потому что она была дорога умершему родственнику. Никого не волновало, что она окончательно замкнулась в себе, даже её саму. У неё был человек, которому не плевать. Тот, кто не опустил руки и пытался остановить кровотечение у её матери, но не смог. Тот, кто собирался отдать её младенцем в добрые руки, но помешали обстоятельства. Тот, кто пытался спасти её зрение, но было слишком поздно. Он даже пытался спасти её душу, но так вышло, что она родилась в аду. Он единственный, кто не виноват в том, что больная, слепая, озлобленная на мир старуха доживает свои дни в доме престарелых, замкнувшись в своей боли. Он единственный, кто не обвинял её никогда и ни в чём. Возможно, он единственный человек в целом мире, кто любил её. Иногда их воображаемые беседы носили поучительный и душеспасительный характер. Иногда Магда снова превращалась в четырёхлетку, капризничала, топала ножкой и называла доктора злым. А он всегда отвечал одно: "Да, я уже нехороший человек. Но ты ещё можешь стать хорошим". "Как?" - снова и снова спрашивала маленькая девочка. "Просто стань им. Ты сама поймёшь, когда им станешь". Она не поняла. Значит, не стала. Доктор не виноват, это она оказалась сломанной. В который раз озлобленная на мир старуха плакала как ребёнок, уткнувшись в подушку, как в рукав доктора. Когда однажды сырым ноябрьским утром 2016 года она не проснулась, на заплаканной подушке рядом с ней нашли салфетку, на которой крупным детским почерком было написано по-немецки "Прости меня".