мне нравятся бабочки

Медленно — кистью по холсту, поверх плавных полупрозрачных линий. Осторожно, чуть дрожащими руками — так трепетно. Её крылышки, навсегда покрывшиеся инеем, померкший узор на них, хрупкие лапки — всё, что осталось в его воспоминаниях. Всё, что он видит в себе. Раненый, хрупкий, замёрзший, такой же совсем один, он был умиротворëнным с другими, а по ночам вспоминал эту бабочку. За долгие годы она стала его самым значимым воспоминанием. Он помнит, как подобрал её, неживую и всё ещё такую красивую, как долго плакал над ней, а потом навсегда запечатлел её образ в своей памяти. Это была первая зима, когда Лань Чжань чувствовал себя настолько одиноким, насколько это вообще было возможно в десять лет. Новогодние каникулы не приносили радости, ведь праздновать их с родителями не было возможности, да и праздновать — не хотелось, если честно. Друзей у него тогда и вовсе не было. Зима, вместе с бабочкой навсегда оставшаяся в его памяти. — Ванцзи, ты опять задумался, вон, даже кисть уронил, — Вэй Ин подходит к нему, усаживаясь на полу прямо так, и смотрит снизу вверх, руку кладя на колено другу. — Снова вспоминаешь? Вэй Ин — его первый друг, его единственный друг, которому он смог довериться, открыться, поделиться такими важными воспоминаниями, ставшими главным источником его вдохновения. Лань Чжань улыбается, сползая со стула и садясь рядом с Усянем, коротко кивает и укладывает голову ему на плечо, тут же чувствуя мягкие поглаживания по волосам. — Сложные вы люди, художники, никак вас не поймёшь, — он фыркает недовольно, но Ванцзи знает — поймёшь. Что бы его друг ни говорил, он чувствует его почти на ментальном уровне, и это действительно ценно. На холсте — недописанный портрет. Вэй Ин смотрит на него, улыбается чему-то своему и оставляет лёгкий поцелуй на макушке художника. — Вставай, рисовака, — никакой злобы, он весь такой — то до одури нежный, то маленькая заноза. — Синяки под глазами, конечно, ничуть тебя не портят, но спать тоже иногда надо. Ванцзи хмыкает, всё же поднимаясь с пола, и под притворное старческое кряхтение приятеля убирает рисовальные принадлежности. Даже спустя столько лет образ этого замëрзшего, мëртвого и прекрасного существа всë ещё преследует его, отражаясь почти в любом творчестве. Он любит стихотворения с бабочками, его любимая лента, которой он подвязывает волосы во время рисования, украшена им же нарисованными бабочками, и каждый рисунок так или иначе отражает этот образ. Он мог бы сказать, что помешался — чего скрывать, так сказал бы любой, понаблюдавший за ним. Однако Вэй Ин упрямо продолжал утверждать, что в этом заключается особенность его восприятия мира — он видит его, пропускает через себя — через замëрзшую, покрытую инеем бабочку. — Ванцзи, — снова вытаскивает его из раздумий друг. — Да. Да, я убираюсь. — Он осматривает комнату, вспоминая, что на самом деле должен делать, а поняв, что уже всё убрал, растерянно смотрит на смеющегося Вэй Ина. — Не вижу ничего смешного! Тот хохочет безудержно, садясь на диван и хватаясь за живот, кажется, не в состоянии остановиться, и вроде успокаивается, а потом снова смотрит на недовольного художника, чья повязка сбилась, аккуратно собранные волосы растрепались, а уши чуть покраснели от смущения. И хохочет. Он весь такой — смешливый, беззаботный и, как порой кажется, несерьёзный. Но мало кто знает, каким он может быть, когда на Лань Чжаня накатывает волна печали, с которой сам он справиться не в силах. Может быть, он не считает, что хорош в поддержке, но его молчаливое присутствие рядом, его тëплые руки, заботливо обнимающие и успокаивающие, его мягкие и лезущие в лицо волосы, вечно мешающие ему самому, — всё это заставляет забыться, улыбнуться и даже посмеяться — мягко, аккуратно и щекотно — как бабочки, трепетно крылышками живыми, лëгкими касающиеся сердца. И правда, щекотно. Смеяться хочется. От радости? От счастья. — Вэй Ин, ты опоздаешь, — кажется, с лëгкой улыбкой, невольной и еле различимой, произносит Ванцзи, указывает на часы. — Твои занятия. Усянь тут же вскакивает, начиная собираться. — Когда нас научат лепить людей, я слеплю тебя, — беззаботно болтает он, оглядывая комнату. — А-Чжань, ты не видел мой блокнот? — Он лежит у тебя в сумке, в маленьком кармане, — знает, как облупленного, каждую его привычку. Вэй Ин проверяет, и блокнот действительно обнаруживается там. — И как ты всё помнишь? — В ответ пожимают плечами. — Я вернусь вечером, дорисуешь меня. И не вздумай стирать бабочек, они мне нравятся, — а Усянь знает, как легко он может возненавидеть свои рисунки, лишь придя в недовольство чем угодно, и потому заранее предупреждает. Лань Чжань улыбается, вспоминая бабочек у сердца, цепляющих крылышками, и смотрит на Вэй Ина. — Не волнуйся, мне нравятся бабочки.