Награда

Когда Норман Бауэр прибыл в Нью-Йорк, ему было 18 лет. Он оставил позади самый настоящий ад, и все дороги были, казалось, открыты ему. Мать умоляла его остаться, твердила, что с таким прошлым он не выживет в чужой стране, народ которой совсем недавно сражался против его народа. Норман не слушал. Он приехал открывать Америку. У каждого своя Америка. Попутчик Нормана послал его ко всем немецким чертям, как только они ступили на американскую землю. Он, поляк, сбежавший из концлагеря, теперь считал себя героем. А Норман, сын офицера СС, теперь никто. Враг. С таким лучше не дружить. Америка показала Норману зубы. Не смог никуда поступить, получил пивной кружкой по голове и практически потерял зрение. Стал пить. Но ни в какую не желал возвращаться. Только не в Германию. Только не туда. Спасение пришло нежданно, но банально и приторно-пошло, как в одном из дешевых романов, которые Норман переводил, чтобы хоть как-то жить. Норман не жаловался. Сильвия Крейн изучала немецкую литературу и работала официанткой в пивной. Она раскрыла ему страшную тайну: ее дед тоже сбежал из Германии. После первой мировой войны. Нравы тогдашней Америки были жестче, и деду Сильвии повезло меньше, чем Норману: его убили. И вот, Норман Бауэр взялся за ум и женился на Сильвии Крейн. Они переехали сначала в Пенсильванию, потом в Кентукки, где Норман поступил в университет. Там он и остался преподавать немецкую литературу эпохи романтизма, и прошлое, казалось бы, оставило его в покое. Жизнь шла своим чередом. У Нормана и Сильвии родилось пятеро детей. Казалось, он стал совсем уже американцем и растил своих детей американцами. Иногда попадались вредные студенты, пытавшиеся раскопать его прошлое, но Норман всегда отвечал одинаково: "Дети за грехи отцов отвечать не должны". Он говорил без акцента и улыбался как американец. Норман почти не поддерживал связь с родственниками, теперь его семьей были только Сильвия и дети. Обычная американская семья. Как из телешоу. Но вот, случилось неизбежное. Сильвия внезапно умерла от инфаркта. Дети давно покинули отчий дом и навещали Нормана только по праздникам. Снова Норман Бауэр остался один, совсем как когда-то в Нью-Йорке. Но когда ему было 18 лет, мир был другим, и он сам был более гибким. Мог подстроится под постоянно меняющуюся американскую жизнь. Но когда ему минуло 70, перестраиваться стало тяжело. Норман оставил работу, в которую вкладывал душу. У него обнаружили диабет, передвигался он с трудом, а тут ещё пришла недобрая весть из восточного Берлина: на сто первом году жизни скончалась Сандра Ланге. Норман не был удивлен или опечален. Только все те тёплые и нежные слова, которые он хотел и мог сказать своей матери, но так и не сказал, застряли комом в горле и теперь отдавали болью в старом сердце. Он был рад, что запомнил ее молодой. Он не хотел верить, что сухонькая маленькая старушка с птичьим носом с фотографии, которую прислал недавно старший брат Алекс, и есть та самая божественно прекрасная женщина, которую он оставил в Европе много лет назад. Но вместе с этим известием на него невидимой невыносимой и нескончаемой лавиной обрушились воспоминания. Наряду с безрадостной старостью, неизлечимой болезнью и невозможностью выходить из дома, эти воспоминания били в два раза больнее и в самое сердце. Самое невыносимое воспоминание жгло, как раскаленная сталь. Вот его мать стоит, растрепанная, в одном халатике. Она держится за дверь, опирается на косяк, чтобы не упасть. У нее истерика. Такие часто случались у Сандры Ланге, но эту она держит в себе. Она боится пошевелиться. Боится, что своим криком сделает ситуацию еще хуже. А ситуация и так хуже некуда: за ее младшим сыном, за ее любимым Норманом пришли из Гестапо. Он что-то там написал в домашней работе про отца. Она проклинает себя, что не проверила. Дальше провал. Он не помнил, какие вопросы ему задавали, и что он отвечал. В его комнате горит только ночник. Наверное, он кричал во сне, и мать пришла его успокоить. Она обнимает его, целует, гладит его руки и бесконечно повторяет сквозь слезы: "Твой отец уже едет. Завтра он будет дома. Он все исправит, вот увидишь". И сама не верит своим словам. Норман не хочет плакать, но плачет. Слезы текут сами собой. Ему почти 15 лет и ему не стыдно. Ему страшно. Весь следующий день он репетировал речь, в которой собирался обвинить отца во всех смертных грехах. Но все пошло к черту, когда он увидел отца. Тот вошел в его комнату поздним вечером. Никакое не исчадие ада, а просто человек. Маленький, худой, печальный. С их последней встречи он будто стал еще ниже, еще худее и еще печальней. Норман сжался в комочек, как испуганный зверек. Он ожидал чего угодно, но не этого. Отец сел рядом с ним на кровать и спокойно спросил: "Зачем?" Лучше бы он ударил. Черные, ничего не выражающие, почти не мигающие глаза его отца. Норман боялся их гораздо сильнее неконтролируемых истерик его матери. "Зачем ты это сделал?" Норман хотел выкрикнуть ему в лицо: "Я хотел тебя уничтожить, потому что презираю тебя, убийца!" Но слова застряли в горле. Вместо этого он начал нести несусветную ересь о том, что виноват вовсе не он, а старший брат, потому что это Алекс так говорит с друзьями, а Норман просто подслушал и решил, что ему ничего не будет за дурацкое сочинение. А в голову лезли воспоминания о том, с чего все началось. О поездке в Австрию, которой Норман так ждал. В Австрии он видел отца улыбающимся, наверное, впервые за 9 лет своей жизни. Он и Алекс жили в очаровательном домике с семьей друга отца, к которому они приехали в гости. Они ходили в зоопарк и в кино на старые фильмы без звука. Норман тогда сказал, что отец очень похож на одного смешного человечка из американского фильма. Он мог бы стать кинозвездой, заработать кучу денег, и они все вместе бы уехали в Америку. Алекс только рассмеялся. Норман же продолжал развивать мысль: но у отца и так хорошая профессия - врач. Он помогает людям. Когда Норман вырастет, он станет как отец. На что Алекс ответил: "Ты дебил. Твой отец работает в тюрьме, там убивают людей. Не врач он никакой, а убийца". Норман замолчал. Он молчал весь следующий день. И когда вернулся отец, боялся посмотреть в его сторону. И всю дорогу домой он молчал. А через 5 лет написал сочинение, которое озаглавил: "Мой отец - убийца". Глядя в эти черные бездонные глаза, Норман так и не смог найти ответ на вопрос, зачем он это сделал. Только промямлил чуть слышно: "Прости меня" и отвернулся. "Ты уже взрослый человек, Норман. Ты должен учиться сам отвечать за свои поступки. Я не смогу прикрывать тебя вечно". Лучше бы он ударил. Он прикрывал своего Нормана до самого конца. Когда 17-летних мальчиков отправляли на смерть на улицы Берлина, его отец... Норман никогда и не задумывался о том, что ему пришлось сделать для того, чтобы его Норман не попал в тот ад. Норман не успел поблагодарить его за это. И эти невысказанные тёплые слова отдавали в его сердце, пожалуй, самой сильной болью. Очередная недобрая весть из Германии свалилась ему на голову в виде старшей сестры. Хедвига Юлия Шлезингер явилась без предупреждения и с вещами, и ее появление было сродни взрыву атомной бомбы. Как всегда. Юлия всегда считала Нормана недалеким и была щедра на подзатыльники и крепкие слова. И за все эти годы она совершенно не изменилась. Она усаживала Нормана в инвалидное кресло и катала по округе. Выгнала домработницу и устроила быт Нормана по-своему. "Смотри на кого ты стал похож, ты, американское быдло! Разжирел тут! Ну, я за тебя возьмусь!" Норман Бауэр понятия не имел, как Герман Шлезингер ее терпел. Но он, конечно, понимал, что жизнь Юлии после войны не была сахарной. Герман был пилотом Люфтваффе и носил это как клеймо, хоть и не без гордости. Юлию же в ее прежней жизни научили только вести хозяйство и воспитывать детей, и она пошла домработницей к новым хозяевам жизни. И это стало ее клеймом, которым она совершенно не гордилась. Когда родился их сын, Юлия поняла, что легче было поднимать страну из руин, чем растить ребенка в этом странном новом мире. Ни она, ни Герман так и смогли найти себя в новой реальности. Зато Герман Шлезингер-младший приспособился очень быстро. Он поставил на новые технологии, быстро сколотил себе состояние и уехал в Америку. Он пытался уговорить родителей переехать к нему, и Юлия было согласилась, ведь в Америке жил ее брат, но Герман-старший был категорически против. "Я скорее умру, чем буду жить среди этих вечно жующих идиотов!" - говорил он. После смерти мужа Юлия некоторое время колебалась, но все-таки решила ехать. Но не успела она нарадоваться встрече с сыном и внуками, случилась беда. 11-го сентября Герман-младший пошел на работу, как обычно, и не вернулся. Его тела не нашли. Его бизнес развалился, его дети наделали долгов, и бабушка не смогла с ними ужиться. Ценности нового поколения казались ей мишурой. К тому же внуки считали ее нацисткой. Выход у нее был один - Норман Бауэр. Юлия устроилась уютно в заброшенной комнате, выставив на видном месте железный крест их отца, который он получил за проявленную доблесть при бегстве из-под Амьена. Её внуки запрещали делать это, обещая выкинуть крест, если она не перестанет. Норман не возражал. Старший брат Алекс, который не общался с Юлией все эти годы, теперь перестал писать и Норману. Норман не возражал. Иногда у Юлии случались спокойные дни, и они могли нормально разговаривать. Им было чем поделиться, много накопилось историй из их жизни в Америке. Норман рассказывал сестре о Сильвии, о студентах, о детях. Юлия рассказывала его приезжающим на праздники детям об их деде. Дети проявляли живой интерес, вертели в руках награду и говорили «Ого! Отец нам не рассказывал». Раньше Норман боялся таких разговоров с детьми. Но эти вечера с Юлией он получил в награду, как отец — свой крест. За бегство, за ранение, за безысходную жизнь. За обретённое в конце счастье. Однажды его младший внук сказал, что хотел бы познакомиться с прадедом. А как хотел бы познакомиться с ним Норман! Не с придуманным им убийцей, а с человеком, который продал то, во что верил, ради будущего его детей. С тем, кто прошёл через ад под Амьеном и был награждён. С тем, кто любил его. - Он продал чертежи какого-то секретного дерьма из своего лагеря, - с такими манерами Юлия походила на старую негритянку, что очень забавляло Нормана, - за самолёт, на котором Герман вывез всех нес. А ты думал, самолёты обычно из воздуха появляются? Дурак ты, Норман Бауэр. Дураком родился, дураком и помрёшь. Он дважды спас твою задницу. И Алекса, между прочем, тоже, - крикнула она старшему брату, который никогда не услышит и не простит, - Я бы ему ещё орден дала. Хоть три ордена. Вот ты бы точно сдох, если б не он. А вы, малолетки, и не родились бы, если бы не он. Если бы не он. Мотыльки бьются в тусклые лампы на давно некрашеном крыльце раздолбанного старого дома в Кентукки. Безумная старуха с африканским шармом незаметно для самой себя переходит на немецкий, и дети уже с трудом её понимают. Норману словно снова 14 лет, а Юлии — 16. - Ничего ты не понимаешь, Норман. Он за тебя жизнь отдаст. Он всё продаст ради тебя. И ради меня. И Кристы. И даже ради Алекса. Тогда эти слова казались ему бредом наивной дурочки, которую зазомбировали в её дурацкой организации для девочек. А сейчас... Тёплые слова застряли комом в горле, и полуслепой старик в инвалидном кресле беззвучно рыдает, хочет но не может остановиться. Будто ему 14 лет. Но ему больше не стыдно. Не страшно.