О поломанных кем-то судьбах

Ты только громко не дыши,

аквамариновая пустошь.

Под небом, видом обречённый,

назвался кто-то словом «густошь»,

сокрыв порыв дрянной души.

Ты только громко не дыши.

Ash Sin.

      Проект не мог дать многого. Да, прошли пару заданий, да, помучились на каблуках, только и всего. Бэлла как была маленьким недолюбленным ребёнком, так им и осталась. Костья как была в душе парнем, так и не смогла переубедить себя, что это не так. Тем более, рядом с Бэллой. Её хотелось защищать. Хотелось целовать её вечно красные щёки. Хотелось, чтобы она улыбалась каждый момент своей ничтожной, проклятой ей же самой жизни.       Но Костья только смотрела издалека, прокусывая губу до крови. Бэлла в её защите совсем не нуждалась. Купер горела изнутри, и сама не понимала, что с ней происходит. Ей это было в новинку. Каждый вечер, запираясь в ванной, она прикладывала ледяные ладони ко лбу и считала пульс, думая о том, когда же это всё пройдёт. Руки чесались выкурить пару пачек сигарет, но не имелось даже крохи табака. Грёбанные правила школы леди. Костье хотелось кричать, что она так больше совсем не может. Потому что её душа разрывалась на части.       На-какой-то-там-неделе Костья осталась трезвой, но самой ей казалось, что она пьяна. Пьяна настолько, что хочется плакать и выть, бросаясь на пол и заламывая руки. И Бэлла от этого стала только краше, только чётче очертились скулы на круглом лице, только выразительнее стали, затянутые серой поволокой, глаза. Сама вся она стала, как будто чётче из того марева, который окутывал пронизывающим светом. Костье хотелось ей обладать.       Хвостик, наверное, была пьяна. Так «пьяна», что усидеть на стуле для неё было проблемой: ей хотелось хлеба, крови и зрелищ. Её, кажется, не остановил бы даже Т-34, что уж говорить о внимательны глазах преподавательского состава.       — Девушки, сегодня школу леди покидает…              — Я хочу в туалет, — пьяно настолько, что самой Костье показалось, что от неё не осталось ничего, кроме алкогольного месива. Глаза, секунду назад ясные, сейчас потемнели и впились в Бэллу, силясь, кажется, сожрать каждый сантиметр её гребанного тела. Переживание, мощное, глубокое, накатило с такой силой, что затрещали рёбра, ломаясь под натиском грубой силы. Костье стало трудно дышать. — Выйти, хочу. Да дайте выйти. Я не могу терпеть.       Всё внимание переключилось на Костью, о Бэлле забыли все, даже сама она как-то скукожилась и уменьшилась, будто перестала сама для себя существовать. Что происходило дальше, для Купер было, как в тумане. Она побыла в кустах, устроила дебош, получила чёрную ленту. В это мгновение было откровенно говоря плевать, что там будет дальше. На душе стало тепло и спокойно и, как-только захлопнудась дверь в дом, Костья затихла. Вернулась в адекват будто по щелчку пальцев, да ей и не нужно было трезветь. Рейтинги взлетят, её не выгонят, одну неделю с чёрной лентой можно и потерпеть. О том, почему так отчаянно хотелось защитить маленькую, открытую несправедливости Бэллу, Купер не могла, да и не хотела думать. Спокойно переоделась, легла в постель. И неожиданно для себя зашлась в рыданиях, словно у неё отобрали самое драгоценное. Чуть-чуть не отобрали.

***

      А Бэлла не была такой уж напившейся, она взяла только один бокал шампанского на вечеринке, и почему прицепились именно к ней, она не понимала. Она ведь сдержалась, не нажралась до состояния фарша, а придержалась дурацкого правила одного бокала.       Леди, блять.       Вот, теперь осталось вещи собрать, обнять Каспера и с тяжёлым сердцем отправиться домой, роняя слёзы под крышей чёрного мерседеса. Когда она услышала, что вот-вот школу кто-то покинет, захотелось кричать. Захотелось проклинать всех, вцепиться в лицо директриссе, вырвать волосы и сбить очки. Но она лишь сжалась в комочек, туго закручивая внутренности. Глотая слезы, тихо покатившиеся по щекам, смахивая их тонкими красными костяшками. Она не думала, что её спасут, иммунитет на неё тратить совсем не стоит. Но то, как Костья встала, трезво ушла после пьяной речи, а после наговорила осознанных фраз, прикрываясь толикой невменяемости… Кузнецовой казалось, что мир сузился только лишь до холодности и выверенности, с которыми Костья бросалась на амбразуру, чтобы девушке не пришлось уйти. Она этого не понимала, ей было интересно но, дрожа под пронизывающим взглядом Лауры Альбертовны, не могла и пошевелиться, слушая «пьяные» вопли недавней соседки по комнате. Когда хлопнула за спиной входная дверь, стих низкий голос, по щеке побежала, щекоча кожу, последняя капля её простуженных нервов. Глядя на веселость одноклассниц и строгость учителей, Бэлла понимала — спектакль прошёл на славу, никто не понял ничего, зато её, нужно отдать должное Касперу, разорвало так, что не осталось, наверное, ничего целого. Совсем не сиделось на месте, хотелось скорее помчаться в дом, всё выведать. Выгон закончился, лишились Вики. Правильно, скорее всего, и так плевать.       Бэлла подорвалась, лиловым ураганчиком занеслась в комнату и обмерла, оседая на пол, под тяжёлым взглядом покрасневших глаз. Костья плакала. Плакала так сильно, что казалось удивительным, как хрупкое сердце ещё не остановилось, продолжая качать слабыми, рваными толчками. Её трясло, колотило крупной дрожью, а Бэлла сидела и не могла пошевелить ни единым пальцем, просто смотрела, чувствовала, как внутри обрывается что-то важное.       — Вот это Каспер отмочила… — За дверью гул голосов подействовал отрезвляюще. Разбилась хрупкая иллюзия того, что они одни в комнате, во всем доме, на целом свете. Девушка силой оторвала себя от пола, побежала к Каспер, шепча, что та молодец, что им охуительно повезло, что она сидит в ночном комплекте, чтобы Каспер внутри вёл себя тихо, чтобы Костья укрылась с головой, делая вид, что спит. А про себя молилась, чтобы девочки не захотели продолжить вечеринку.       Когда они ввалились в комнату, галдя, хохоча неровным строем голосов, Бэлла сидела на своей кровати. Днём она перетащила вещи и заправила, с Анжеликиной помощью, матрас в нижнюю нишу, а сейчас, за тот короткий промежуток времени, пока пьяные в хламинушку девушки поднимались, смеялись, падали и галдели, успела перекинуть его наверх, не без помощи Костьи, которая, немного успокоившись, вызвалась помочь. Благо, там было пустующее место.       — Чего ор’ёте? Заебали уже.       — Девочки, глядите, что я нашла! — Ксюша потрясла бочонком пива и ученицы одобрительно загудели. Все, кроме Каспера, старательно делавшей вид, что пребывает в глубочайшей фазе сна, и Бэллы, всем своим видом показывавшей, как недовольна она тем, что творится. Успокоить или повлиять на учениц она не могла. Пришлось снизойти до унижения, попросив Петруху, относительно ещё трезвую, вдарить пару раз по мозгам. Настя от этого предложения отказалась, но на девочек повлиять все же сумела, напомнив о том, где они проснулись в прошлый раз после подобной попойки. Все остальные тонкий намёк словили и умотали по комнатам, быстро превращаясь в спящие во всех позах тюфяки мяса. Бэлле стало легче, она поняла, наверное, что помощи просить не стыдно. Или просто радовало, что остальные сокурсницы не остались, решив продлить тусу у факультета Буше.       Крепкое рукопожатие обозначило новый статус приятельства, и Настя скрылась за дверью, отрубая гвалт от тишины комнаты. Бэлла тяжело выдохнула, сгорбилась ещё больше обычного, ломая позвонки, и прикрыла глаза, переводя дыхание. Ей было тревожно. Оперативно переодевшись, она тихо сбегала на кухню за водой, а после заглянула в ванную. Там, ополоснувшись, откопала аптечку, на всякий. Так же тихо вернулась в комнату. Выключила свет, оставив у изголовья воду. Аптечку подняла с собой. Легла, отсчитывая минуты, прислушалась к тишине. Когда лёгкое шебуршение одеял за стенкой стихло, она различила тяжёлое дыхание и еле слышный хрип. Хотелось заснуть, забыться, говорила себе, что это не её дело и вообще это Купер, сама разберётся. Но не обращать внимания не выходило. С демонстративным шуршанием, откинула одеяло, прислушиваясь. Хрипы стихли, Бэлла тяжело вздохнула. Слезла с верхнего яруса вниз и опустилась на колени около кровати Костьи. Провела рукой по плечам, укрытым одеялом, прикрыла глаза. Купер вновь заколотило. Маленькая, беззащитная Костья…

***

      Девушка глухо завыла, сжимая в татуированных ладонях комки синего одеяла. Стало так больно. Ладонь, лежащая на плече, исчезла, и через секунду матрас прогнулся под чужим весом. Костья зажмурилась, сильнее смыкая челюсти на ребре ладони. Плакать она не любила, да и не умела особо, но сейчас что-то рвалось вместе со слезами наружу, омывало душу, опустошало-опустошало-опустошало. Било по рёбрам изнутри, рубило в мелкую крошку и морило.       Костья перевернулась, в темноте свернули мокрые глаза. Бэлла вздрогнула и перехватила холодной ладошкой кровоточащую руку, пачкаясь. Купер захотелось выдернуть её, не дать замараться, но девушка держала крепко, не давила на рану и отнять ладонь не давала. Прошептала бледными губами: «Не убирай» и полезла наверх. Стащила оттуда аптечку и из своих вещей достала фонарик. Купер стало страшно. Вспыхнул белый свет и озарил их лица. Костьи — заплаканное, уставшее и красное, и Бэллы — бледное, с такой болью в чертах, что свело зубы. Она сочувствовала, медленно перебирая в аптечке лекарства. Вытаскивала какие-то пузырьки, колбочки, бинты, пачечки таблеток. Когда закончила, одарила Костью вымученной, но такой красивой улыбкой, что той показалось: ещё одна такая улыбка — и станет плевать кто перед ней: ученица или конкурентка.        В голове вспыхнуло, как Бэлла падает на кровать, обездвиженная чужим весом, как её волосы разлетаются по подушке, лишённые резинки, как она жадно открывает губы, прося тёплой ласки. Купер дёрнулась. Отогнала видение и сосредоточилась на девушке, что аккуратно взяла руку в свои, вылила на вату перекись, прошлась по краям раны. Костья молчала, а её Хвостик приговаривала: «Чшш, сейчас закончу, будет легче». И так смешно становилось, когда Бэлла хмурила брови, надувала губы и, сосредотачиваясь, слегка косила глазами. И так печально было, что это лицо никогда не будет принадлежать Костье.       Купер зашипела, когда Бэлла прошлась по следам зубов зелёнкой, но стоически перенесла, глядя девушке прямо в глаза. Та от взгляда не пряталась, не закрывалась и, вроде, вдарить не хотела. Только улыбнулась тепло, как когда-то улыбалась мать до того, как её опустило на социальное дно алкоголем.       — Ты зачем так? Не нужно, если р’ыдаешь — р’ыдай уже, не скр' ываясь, я всё р’авно не сплю, — вдобавок к словам, сильно пережала руку бинтом.       Купер хотела ответить что-то грубое, отвернуться и из-за спины послать в пешее эротическое, но из горла только бульканье вырвалось. На самообладании сорвало клеммы, и Костья поразилась количеству чувств, хлынувших из неё. Она вцепилась здоровой рукой в шорты Бэллы, гордая, но сейчас беззащитная, доминантная, но слабая, и забормотала слова благодарности.       И в это мгновение Бэлла почувствовала себя мразью. Вспомнился первый день, когда она выбросила Костью, чуть ли не за волосы, из трейлера и хорошенько прошлась кулаками по рёбрам. А после, повалив, ещё добавила, лежащей на земле, ногой, в тяжёлом ботинке, по голове. Стало мерзко, захотелось сплюнуть, но Кузнецова лишь аккуратно отцепила татуированные пальцы от края шорт, со вздохом погладила тыльной стороной ладони и полезла за валерьянкой. Придержала Купер за голову, пока та пила, после забрала стакан и присела около подушки, облакачиваясь на железные своды.       Костья подавила всхлип, и Бэлла перехватила больную ладонь, обнимая голову другой рукой, зарываясь в волосы и перебирая их. Она всегда была доминанткой, но с Костьей ей хотелось подчиняться. Хотелось быть нежной и заботиться о ней, пока она сама не может, дать ей всю свою любовь, а после выгибаться в спине, извиваться на серой простыне, чувствуя внутри длинные пальцы, дрожать под дыханием на своей шее, всхлипывать, ощущая дорожку слюны от горла до пупка, кончать, выкручивая соски. А потом рассматривать в зеркале метки Костьи и ставить с утра на её бёдрах такие же, старательно вылизывая.       Они бы кричали пестрыми ранками, скандировали бы громко, важно: «Тебе принадлежим, тобой сделаны.» Грозовой тучей нависали бы они над душой, взгляд бы темнел, как от алкоголя. Человек под ним становился бы змеей, извивался бы, как она сама под чужими руками, кричал бы в агонии, в боли, в страданиях. Захлебывался бы слезами, если бы только смог помыслить о том, чтобы завладеть сокровищем, которое принадлежало бы только ей. Но такого быть не могло. Такого не могло случиться даже в мечтах, самых смелых и искренних.       Если бы она только знала… Не осудила бы, конечно, не прокляла бы. Только отвернулась бы, совсем не брезгливо, но так обжигающк больно. Закурила бы сигарету, сплюнула бы, наверное, на чужие ладони, оцарапала бы скулы острыми локтями и прожгла б душу насквозь.       В голове замутнилось, и Бэлле пришлось начать дышать глубже, чтобы не попросить Костью разложить её прямо сейчас. Купер поймёт, Купер не осудит, Купер пошлёт её нахер, потому что ей такие, как Бэлла, не нравятся.       Костья зашипит змеей, вопьется ядовитыми клыками ещё глубже в горло, в вены, артерии. Вскроет раны, отравит, заразит всеми возможными смертельными болезнями и засмеется счастливо, заливисто глухим голосом, давно прокуренным.       Потому что Костья чертовски опасная.       Потому что Костья сейчас затихла, под её руками, выровняла дыхание и, видимо, заснула.       Потому что Костья перестала дрожать и окончательно расслабилась, щекоча тёплыми выдохами голый пупок Кузнецовой.       Потому что Бэллу саму стало клонить в сон.       Потому что за стенкой Петруха улыбнулась и завела будильник под подушкой на полчаса раньше.