Шестёрка в рукаве

Каз не ел со вчерашнего дня, но утром он не чувствовал голода, да и теперь не думал о нем. Положение его было так опасно, что он не имел времени сосредоточиться ни на чем другом. Каз тревожился только о том, чтоб ничего не раскрылось. Ведь в ином случае, уже точно станет трупом. И чем ближе к ужину, тем сильнее становился страх. Если тюремщик по обыкновению решит, что в соседней камере Каз дожидается еды лёжа в постели, то все остальное пойдет более гладко. Но если захочет проверить, заговорить — конец. Прижав руку с ножом в ладони к сердцу, Каз старался умерить биение, а другой вытирал пот, ручьями струившийся по лицу. Иногда дрожь пробегала по телу, и сердце сжималось, как в ледяных тисках. Ему казалось, что он умирает. Но время шло, было тихо, и Каз понял, что первая опасность миновала. Это было хорошим предзнаменованием. Наконец в назначенный комендантом час на лестнице послышались шаги. Долгожданный миг настал; он собрал все свое мужество и затаил дыхание. Он горько сожалел, что не может, подобно ему, удержать стремительное биение сердца. Шаги остановились у дверей. Каз различил двойной топот ног: за ним пришли два могильщика, скорее всего. Эта догадка превратилась в уверенность, когда он услышал стук поставленных на пол носилок. Тяжелая железная дверь с режущим слух скрипом открылась, вливая в до черна темную камеру свет. Каз лежал неподвижно, в ожидании предстоящего совершить поистине опрометчивого и опасного плана. Сквозь покрывавшую холстину Каз различил две тени, подошедшие к его кровати. Третья остановилась у дверей, держа в руках фонарь. Могильщики взялись за мешок, каждый за свой конец. — Такой худой старичишка, а не легонький, — сказал один из них, поднимая Каза за голову. Он внезапно сильно занервничал, крепче прижимая руку ко рту, боясь издать даже писк. Только бы могильщик не решил отодвинуть холстину и проверить, действительно ли это тот самый старик. Но если все же посмотрит и поймёт, что он вовсе не Йост, почивший сегодня утром, — все рухнет, давя Каза под камнями руин. Но еще его беспокоило то, что он не сможет исполнить просьбу старика. Йост не зря с уверенностью заверял, что не дотянет до нового дня, и просил обернуть его смерть в свою пользу; наконец сбежать из этого затхлого мрачного места. И Каз был обязан выполнить это. Не для Йост, вовсе нет. А для самого себя. Однако сейчас, словно огромная грозовая туча, над планом нависла опасность, грозя вот-вот ударить молнией и поджарить тело до хруста конечностей. — Говорят, что каждый год в костях прибавляется полфунта весу, — сказал другой, беря его за ноги. И в этот момент Каз чуть не выдохнул от облегчения. — Может и так, — проговорил первый, — узел приготовил? — Зачем нам тащить лишнюю тяжесть? Там сделаю. — И то правда. «Что это за узел?» — подумал Каз. Мнимого мертвеца сняли с кровати и понесли к носилкам. Каз напрягал мышцы, чтобы больше походить на окоченевшее тело. Его положили на носилки, и шествие, освещаемое сторожем с фонарем, двинулось по лестнице. Вдруг свежий и терпкий ночной воздух обдал Каза — впервые за столько лет. Это внезапное ощущение было исполнено наслаждения и мучительной тревоги. Носильщики прошли шагов двадцать, потом остановились и поставили носилки на землю. Один из них отошел в сторону, и Каз услышал стук его башмаков по плитам. Он не мог понять, где же находится, от чего все больше накатывала паника. — А знаешь, он и впрямь что-то больно тяжел, — могильщик, оставшийся подле Каза, сел на край носилок. Первой мыслью было высвободиться из мешка, но, к счастью, он удержался. — Да посвети же мне, болван, — сказал носильщик, отошедший в сторону, — иначе я никогда не найду, что мне нужно Человек с фонарем повиновался, хотя приказание было выражено довольно грубо. Но Казу было интересно, что же могильщик хочет найти. Может заступ? Радостное восклицание возвестило, что могильщик нашел то, что искал. — Наконец, — сказал второй. — Давай быстрее. — Что ж, — отвечал первый, — ему спешить некуда. При этих словах он подошел к Казу и положил подле него какой-то тяжелый и гулкий предмет. В ту же минуту ему больно стянули ноги веревкой. — Ну что, привязал? — В лучшем виде! Без ошибки. — Ну так — марш! И, подняв носилки, они двинулись дальше. Прошли шагов пятьдесят, потом остановились, отперли какие-то ворота и опять пошли дальше. Шум волн, разбивающихся о скалы, на которых высился замок, все отчетливее долетал до слуха Каза, по мере того как носильщики продвигались вперед. — А погода плохая! Худо быть в море в такую ночь! — Да! — криком отвечал ему второй. — Как бы старик не подмок, — оба громко захохотали. Каз не понял шутки, но волосы у него встали дыбом. — Вот и пришли. — Дальше, дальше, — возразил другой, — забыл, как в прошлый раз труп не долетел до места и разбился о камни, и комендант назвал нас на другой день лодырями. Они прошли еще пять или шесть шагов, поднимаясь все выше; потом Каз почувствовал, что его берут за голову, за ноги и раскачивают. — Раз! — сказал могильщик. — Два! — продолжил следом второй. — Три! — вместе крикнули они. В ту же секунду Каз почувствовал, что его бросают в неизмеримую пустоту, что он рассекает воздух, как раненая птица, и падает, падает в леденящем сердце ужасе. Хотя что-то тяжелое влекло его книзу, ускоряя быстроту полета. Ему казалось, что он падает целую вечность. Наконец с оглушительным шумом он вонзился, как стрела, в холодную воду и испустил было крик, но тотчас же захлебнулся. Каз был брошен в море, и тридцатишестифунтовое ядро, привязанное к ногам, тянуло его на дно. Море — вот кладбище, в котором «хоронят» заключенных замка Пентонвилль. *** Каз, оглушенный, почти задохшийся, все же догадался сдержать дыхание; и так как в правой руке нож был наготове, быстро вспорол мешок, высунул руку, потом голову. Но, несмотря на все его усилия приподнять ядро, оно продолжало тянуть его ко дну. Тогда Каз согнулся, нащупал веревку, которой были связаны его ноги, и, сделав последнее усилие, перерезал ее в тот самый миг, когда начинал уже задыхаться. Оттолкнувшись ногами, он вынырнул на поверхность, между тем как ядро увлекало в морскую пучину грубый холст, едва не ставший его саваном. Каз только один раз перевел дыхание и снова нырнул, ибо больше всего боялся, как бы его не заметили. Когда он вторично вынырнул, был уже по меньшей мере в пятидесяти шагах от места падения. Он увидел над головой черное грозовое небо, — не будь Каз сейчас в таком трудном положении, усмехнулся бы с того, как иронично реализовалась предполагаемая угроза. Перед ним расстилалась мрачная и бурная ширь, на которой, предвещая грозу, начинали закипать волны, а позади, чернее моря, чернее неба, подобно грозному призраку, высилась гранитная громада, и ее темный шпиль казался рукой, протянутой за ускользнувшей добычей. На самом высоком утесе мигал свет фонаря, освещая две тени. Казу казалось, что обе тени с беспокойством наклоняются к морю. Могильщики, вероятно, слышали его крик при падении. Поэтому он снова нырнул и поплыл под водой. Когда в очередной раз вынырнул на поверхность, фонарь исчез. Он начал осматриваться. В полмили от замка Пентонвилль виднелся силуэт небольшого острова, в ночной темени похожего на разинутый клюв ворона. Каз, несмотря на столь большое расстояние, решил доплыть до него. Но как не заплутать в водной глади, когда при каждом приближении становится еще более мрачно? Тут он вспомнил старика Йоста. Не раз в тюрьме он говорил Казу, видя, что он предается унынию и лени: «Каз, опасайся бездействия, ты утонешь, пытаясь спастись, если не будешь упражнять свои силы». Теперь, чувствуя на себе смертоносную тяжесть воды, Каз вспомнил совет старика. Он поспешил вынырнуть и начал рассекать волны, чтобы проверить, хватит ли сил. И с радостью убедился, что вынужденное бездействие нисколько не убавило его выносливости и ловкости, и почувствовал, что по-прежнему готов рисковать. Но теперь… риск не казался ему столь сладостным. Теперь Каз решил, что прежде чем что-то делать, необходимо думать головой. Ведь однажды он хорошо поплатился за то, что следовал глупым амбициям. За то, что был нетерпелив. Плавая на поверхности, Каз посмотрел по сторонам. Вода была ледяной, отчего конечности порой сводило судорогой. Он морщился, когда правая нога — чаще другой — окоченевала от холода. Возможно, причиной тому послужило то, что когда-то — уже неведомую Казу когда — он сильно покалечил её. Она и в камере бывало давала знать о себе через боль в колене и бедре. Стараясь меньше двигать ею, Каз начал медленно плыть, тем самым заставляя себя еще больше нагружать тело. Это, хоть и немного, но все же чуть-чуть согревало его. Но больше — даже не тело, а душу — согревала мысль вновь оказаться на свободе. Вновь погулять среди лондонского люда. Может, с усмешкой подумал он, вновь ограбить кого-нибудь. Однако с ярким воспоминанием, приходила и ее тень — Пекка Роллинс. Сколько бы лет ни прошло, его имя горьким вкусом оставалось на кончике языка. Каз мог забыть что и кого угодно. Но не его! Он вдруг замер. До островка оставалось еще немного. Но горечь обиды сжала грудь и встала как кость поперёк горла. Глубоко вздохнув и выдохнув, он сглотнул ком. Этот ублюдок причина тому, что ему приходится сейчас продвигаться через эту толщу воды, что он вынужден стараться, для того чтобы просто выжить здесь, сейчас. Вдруг, ускорив темп, Каз начал плыть еще быстрее, подгоняемый идеей, которая не раз бывало посещала его. Однако тогда она не казалось столь осуществимой, как сейчас. Он, черт подери, выбрался из замка Пентонвилль, значит в состоянии совершить кое-что еще более трудное. Но на этот раз — Каз подплыл к берегу — он не будет просто с разбегу прыгать со скалы. Он сначала все рассчитает, — выбрался на песчаную землю, на четвереньках отползая дальше от моря — и только после прыгнет, уже будучи уверенным, что взлетит как ворон в пасмурный день: низко-низко, предрекая страшнейший ливень для тех, кто должен умереть. Повернувшись на спину, Каз, часто дыша, полностью мокрый, с прилипающей к телу тканью одежды, мысленно закрепил цель в голове. Не важно когда и где, но Пекка поплатится. И все те, кто помогли ему, тоже не останутся невредимыми. Как там говорил старик Йост? Делай все кирпичик за кирпичиком и выстроишь великолепный дом? На лицо Каза словно упала мрачная тень: губы исказились в страшном оскале, глаза прищурились. Несомненно, он будет делать все кирпичик за кирпичиком. Только не для того чтобы построить, а напротив — разрушить империю того, по чьей вине уже неведомо сколько лет он провёл во мгле, обуреваемый желанием наказать причастных за все!..