подавленный сердечный ритм.

Холодно. Очень-очень холодно. Эмили складывает руку в привычный пас, но знакомое тепло не растекается по её телу. Происходит ничего. Ни колебания сердца, ни жара у щёк. По-прежнему холодно, и от этого до тошноты больно. Обидно? Чертовски, хоть до хрипа в горле кричи как несправедливо обошлась судьба. Ей не было положено запираться к спальне, когда на плечах горы обязанностей, начиная с законотворчества и заканчивая банальными тренировками гришей помладше, но в груди бывшей сердцебитки до боли сдавливало что-то тяжелое, липкое и гадкое. Её наказание? Наконец её постигло наказание за кровавые деяния, которые Эмили совершала, будучи при Дарклинге? За измену королю, за предательство Дарклинга, за обретенное счастье, которое она не заслуживала? Эмили не знала за что именно жизнь сыграла с ней в подобную рулетку, когда оставила в живых, но бесполезной для себя самой, поэтому ей оставалось лишь кутаться с головой под одеяло, молча рыдать в подушку, которая скроет звуки от людей в коридорах, и кусать до крови руки, зная, что больше никогда не сможет исцелить хотя бы себя саму. Она больше не слышала биение сердца в своей груди, а смотря на людей вокруг она словно смотрела на мертвецов — у мертвых не бьются сердца, а именно таким она теперь слышит своё окружение. Подходя к зеркалу, она больше не может закручивать кудри, наматывая прядь волос на палец, не может сглаживать мешки под глазами, образовавшиеся после длительной лихорадки, не может изменить размер своих губ, щек и лба — не может ничего, что могла с профессиональной точностью раньше. Из Керчии она прибыла три недели назад: для девушки эти недели прошли словно два дня — вот всё время, что она провела в здравом уме. День первый, когда экипаж с Эмили, Зоей и Николаем пересек ворота Золотой Долины: всё, что помнит Эмили о перевозке её из Кеттердама в окрестности Ос Альты так это ужасный жар, иногда холод, ломоту в костях, страх и беспокойный голос Зои, спрашивающий: «Что нам теперь делать?». День второй, когда она очнулась на незнакомой кровати в окружении людей — Николая, Зои, Нины Зеник и того мальчишки, которого они полгода назад привезли из Кеттердама в Равку, Кювея. Всё тело по-прежнему ломило, а голова была словно погружена в ведро с водой: пульсация в районе черепа, жар на щеках и почти полная тишина. Тишина-то и напрягла её больше всего — когда для сердцебитки голоса стали настолько тихими, если она даже шепот слышала отлично? Эмили в тот деньвечерночь поднялась на руках и села, не помня, как оказалась в комнате: в глазах расплывалось, поэтому интерьер так и остался светло-желтым пятном. Таким же светло-желтым, как и юрда-парем, которым её накачали в Керчии. Юрда-парем. Все проблемы начались с него. Рядом на простынях лежали два шприца, пустых, видимо, использованных, и один полный какой-то зеленой жидкости. На вопрос девушки о содержимом ей принялись объяснять, что в кратчайшие сроки Кювею пришлось готовить примерное противоядие против юрды-парема, ведь тело Эмили не справляется с наркотиком. Не справляется? Эмили только в тот миг почувствовала, как её кости словно ломает изнутри, а жар сжигает её органы, словно в животе у девушки развели костер. Кажется, люди вокруг неё о чем-то давно спорили: Эмили из-за головной боли и шума в ушах услышала лишь «это может быть опасно», «может ли спасти?», «я не уверен, но другого лекарства у нас нет» и «она умрет, если не попробовать!» Значит, Кювей приготовил три лекарства, но они не уверены в его действительности. У Эмили гадко болела голова, но суть она уловила — она умирает. Откинувшись на подушки, растеряв силы, Эмили поняла, что умирать мучительно больно: кости ломило, ведь организм, отравленный наркотиком, требовал еще одной дозы, а её тело пылало жаром, хотя было холодно до стука зубов друг о друга. Это чувствовал Хэршоу, когда умирал на её руках? Боль? Но почему тогда он в то утро улыбался? Может быть, ей тоже стоит умереть с улыбкой, чтобы её семья не запомнила лишь искаженное от боли лицо? Но кое-что, волновавшее Эмили немного больше, чем смерть, заставило её вновь приподняться и спросить: — Почему я не слышу, как бьются ваши сердца? Вы словно покойники, — ответом было молчание, которое нарушилось криком Нины в сторону Зои и Николая, но для ушей сердцебитки её голос был подозрительно тих. По телу пробежались холодные мурашки, заставив её прижать к себе руки, чтобы согреться. Запястьем она случайно задела шприц с возможной вакциной, из-за которой и велись споры около неё. Она действительно может умереть? Подобная мысль казалась чем-то нереальным после того, что пережила Эмили за последние три года. С дня, когда в её жизни появилась Алина Старкова, Эмили приходилось ежедневно искать способы сохранить свой постепенно разрушающийся мир. Она пережила Дарклинга, гражданскую войну, обвинения во дворце, косые взгляды, недоверие и побег из Фьерды вместе с Казом. Выживала в десятках операций по спасению гришей. Неужели умрет от какой-то мерзости, отравившей тело сильного гриша? Конечности тяжелели с каждой секундой, словно были полой формой и заваливались камнями, но всё же её рука проворно тянет к себе шприц, а потом, до того, как все успели среагировать, Эмили вкалывает зеленую жидкость себе куда-то в район предплечья и откидывает шприц на пол. — Под вашу болтовню даже не умереть спокойно, — она легла, закрыв глаза и сосредоточив все чувства на окружающих её вещах — стояла пугающая тишина. Голоса она слышала, но вот то, что желала услышать, было глухо. Она не слышала сердцебиение. Оказалось, что теперь она мало что слышала. Третье лекарство Кювея подействовало и через сутки после его принятия Эмили проснулась, но уже в своей кровати в Малом Дворце. Руки перестали казаться неподъемными, тело не лихорадило и кости не ломило — проснулась, как-то было бы в обычное утро после тяжелого рабочего вечера. Оглядевшись, подтягиваясь руками вверх, Эмили заметила Надю Жабину, калачиком уснувшую в кресле около её постели. Девушка улыбнулась, но тут же поперхнулась воздухом, когда не услышала биение сердца шквальной. В тот вечер Эмили подскочила с кровати и принялась яростно трясти Надю за плечи: ей было страшно смотреть на, казалось, бездыханное тело близкого друга. Надя оказалось в порядке, просто задремала на своём посту, но на ближайшее время до конца жизни оказалась не в порядке Эмили: девушка яростно рассекала комнату по кругу, то подходя к зеркалу и пытаясь закрутить кудряшку на светлых волосах, то прислушиваясь к происходящему за дверью — раньше она могла слышать голоса, словно снующие за дверью были с ней в одном помещении, но в тот раз её встретила жуткая тишина. Слух сердцебитки, который так долго тренировал и развивал Дарклинг, впервые преподнес ей глухую тишину. Это как неожиданно перестать понимать человеческую речь: друзья вокруг кричали, но Эмили слышала простую речь; говорили с той же громкостью, а она слышала шепот; шептали, но она видела лишь шевелящиеся губы — вместо звуков была тишина. Слух, настроенный на возможность слышать в несколько раз больше, отныне был как у обычного человека, но Эмили казалось, что она без предупреждения оглохла. Оглохла и лишилась осязания: пытаясь ускорить циркуляцию крови Николая, она лишь беспомощно размахивала руками, шевеля пальцами в пасах, а отчаявшись и резко взмахнув рукой по диагонали, желая нанести рванную рану, как от тупого клинка, она лишь безрезультатно махнула рукой перед Зоей, не оставив даже царапинку. Её боялись оставить одну. Надя тогда была с ней, сменяя на посту Женю, которой нужно было делать работу. После того вечера, когда Эмили узнала, что действие наркотика лишило её возможности делать всё то, что могут корпориалы, с ней поочерёдно оставались друзья: то Женя, то Надя, то близнецы — Тамара вела негромкие беседы, но большинство времени с пониманием молчала, а Толя, по настойчивой просьбе Эмили, читал ей стихи (она слушала его голос, прося то повышать тон, то понижать, пытаясь понять, как теперь работает её слух). Николай, как бы не хотел оставаться, мог быть рядом с ней только днём, а на ночь был вынужден уходить в свою спальню — не пристало королю засиживаться в покоях красивой гриша. Но компании Эмили была не рада: на беседы Тамары она не отвечала, на разговоры Нади и Жени тоже, а Николая и вовсе однажды прогнала с порога гостиной — смотреть на лучшего друга, у которого не бьется сердце, было банально страшно. Неделю она провела дома. Сидеть взаперти спальни не желала, поэтому выходила, работала, встречалась с другими Министрами, единожды посетила тренировку младших гришей, обедала со всеми, вот только кафтан почему-то оставляла пылиться в шкафу. Эмили долго и внимательно глядела на черную плотную ткань своего кафтана, рассматривала черные узоры на старых красных кафтанах сердцебитов, которые носила до того, как после побега Алины из малого Дворца Дарклинг заикнулся о том, что ей тоже стоит примерить этот цвет. Она гриш? Дарклинг говорил, что гриши — великолепные мастера своего дела, умеющие не только использовать уже готовое, а создавать что-то новое, великое и важное для своей страны. Корпориалы всегда были ценнее для Дарклинга — умная и сильная рабочая сила —, поэтому Эмили знает, что такое быть нужной кому-то, что значит работать, делать что-то полезное. А что полезного она может делать теперь? Сердцебиты могут раздавить человеческие легкие, сердца и желудки, остановить движение крови и погрузить в состояние сна, слышать биение сердца своих противников и либо останавливать его, либо увеличивать, повышая артериальное давление и вызывая кровотечение. Эмили не может ничего из этого — она словно пустая оболочка, в которую забыли добавить что-то полезное для общества. Если она не может то, что могут гриши, значит она не гриш? Эмили всё еще умеет владеть мечом, хороша в рукопашном бою, умеет вести политические беседы, с блеском получая желаемое, вести светские беседы, чтобы располагать к Равке нужных людей, умеет писать картины — как и обычный человек. Значит, она человек? Не волшебный гриш из страны ведьм, который умеет творить с телами, стихиями и металлами что ему захочется? Эмили считала, что если она не гриш, то значит она бесполезная. Если она не гриш, значит она никто. — Твоя сила — твоя гарантия защиты. Умей защитить себя и окружение, научись приносить пользу, потому что от бесполезных нужно избавляться. Ты не просто гриш, Эйми, ты — живой усилитель, сила и опора для других. Ты должна быть выше и лучше их. А иначе ты — никто. Именно Его шепот привел её в место, находящееся к югу от столицы — в Керамзин. В место, где нет гришей, которые бы служили горьким напоминанием о том, что она больше не их часть. Эмили уже несколько дней жила в приюте Керамзина, где когда-то провела пару недель после смерти матери, до того, как её забрали в Малый Дворец. День, когда красивая женщина в красном кафтане забрала её из того гадкого места в лучшую жизнь, Эмили вспоминать любила. Но не память привела её на юг Равки: управляющая приюта была той, кто лучше кого-либо поймет, что именно испытывала Эмили. Алина Старкова открыла перед ней двери и объятия, позволив ей некоторое время провести вдали от привычной обстановки. На Эмили была обычная белая деревенская рубашка, черные брюки, а на плечи чаще всего была накинута тяжелая вязанная шаль — оказывается, бывшая сердцебитка очень мерзла –, поэтому никто из сирот и работников приюта не догадывался, что в стенах их дома тенью бродит генерал. Сложно было узнать в осунувшейся фигуре некогда гордую и светлую Эмили Ритвельд — волосы ее словно выцвели и стали еще светлее, под глазами залегли тени, а глазные яблоки были покрыты красными трещинками от сдерживаемых днем и пролитых по ночам слез. Возможно, она вела себя как ребенок, плача и бездельничая, но девушке казалось, что её поглотило вселенское отчаяние, в котором она банально захлебывалась. Она все еще может приносить пользу в мир — давать уроки фортепиано, живописи и владения мечом, Эмили в совершенстве знала три языка — равкианский, керчийский и фьерданский — и неплохо владела четвертым — каэльским –, поэтому могла обучать гришей языку и культуре соседних стран. Но в сравнении с тем, как она работала раньше, всё это было сущим пустяком. К горлу подкатывал ком, когда она глядела на себя в зеркало и видела вместо привычного образа генерала и красавицы какое-то бледное и худое пугало, поэтому завесила зеркало белой простыней. Так делали, чтобы не видеть в зеркалах покойников. Эмили выходила по ночам, чтобы не обращать на себя внимания детей: садилась на софу около пианино в гостиной, куталась в шаль и бесполезно нажимала на белые и черные клавиши, слушая громкость звуков. Делать так ей посоветовал Мал Оретцев: они не были друзьями — Мал не доверял ей большую часть их знакомства –, но недели, что они провели в Прялке и поисках Жар-птицы, научили их обоих полагаться друг на друга. Вот почему Эмили прислушалась к его совету и каждый вечер садилась перед пианино с Накошкой, наигрывала простенькие мелодии, прислушиваясь к ощущениям в голове: ей показалось, что её слух начал возвращаться, но это было лишь наваждение, вызванное обычной адаптацией Эмили к стандартному человеческому слуху. От понимания этого факта становилось только хуже: подтверждалось то, что способности Эмили не просто притупились, а исчезли. Они мало знают о влиянии юрды-парема на гришей. Обычно, с разрешения самих гришей, Кювей тестировал свои препараты на тех, кто принимал не первую и не вторую дозу, поэтому реакция у большинства была разная. Исследования двигались медленно, а Нина Зеник и вовсе стала для них огромным открытием, ведь её организм самостоятельно поборол действие наркотика. Но Нина всегда была исключением из правил, поэтому подобное невозможно было бы провернуть с той же самой Эмили — её организм начал умирать; они вовремя вкололи ей ту сыворотку. Кювей, на основе третьего шприца, принялся изучать её влияние и, кажется, формула начала приобретать верные очертания. Если они смогут найти противоядие от наркотика, то это будет блестящая победа Равки. Вот только Эмили от этого не станет легче. Перед тем как войти в комнату, Алина и Мал громко стучали костяшками по косяку: бывшая сердцебитка, привыкшая заранее слышать приближение кого-либо, была глуха и очень пугалась тех, кто подкрадывался подходил к ней со спины. В этот раз тоже постучали: Эмили обернулась, но вместо привычных белых волос Алины или темного лица Мала она увидела Николая. Верней, подобие Штурмхонда, но вместо бирюзового камзола и револьверов на бёдрах на нём был тёмно-синий полушубок. На улице, всё-таки, март. Мужчина, опершись плечом о дверной проход, глядел на неё грустными, но теплыми глазами, а за спиной мелькнули черные локоны его спутницы. — Далеко же ты спряталась от меня на этот раз. Пришлось потрудиться, чтобы отыскать твою новую лисью нору, — Николай прошёл вглубь комнаты, оставив Зою в прихожей; она вела негромкую беседу с Алиной, изредка бросая тёмный взгляд на девушку за фортепиано — злилась. Король под маской пирата остановился в нескольких шагах от Эмили, сложил руки за спиной и взглянул на неё исподлобья, — эта партия вновь осталась за мной. — А я всё равно иду на опережение, — привычно отозвалась Эмили и нахмурила брови, поправив упавшую с плеча шаль. Она поежилась и отвела взгляд, чтобы не смотреть на Николая: ей неожиданно стало стыдно и неловко, а ещё страшно, ведь невозможно было угадать, о чем думаете король, глядя на своего генерала, находящегося в таком ужасном виде, — как вы узнали, что я здесь? — Мал написал письмо. «Она просила не говорить, где находится, но с каждым днём Эмили тоскует по вам только больше, хоть и не признается в этом», — Николай цитирует чужие строчки, взмахнув рукой, и улыбается девушке. Его улыбка меркнет, когда он замечает сгорбленные плечи собеседницы, которые она всегда гордо держала прямо; привычка, доставшаяся от Дарклинга, — пора возвращается домой, Эйми. Я не говорю тебе о работе, просто… Без тебя в Малом Дворце одиноко. Эмили отрицательно машет головой и с протяжным возмущением пианино ставит локти на клавиши, закрывая лицо ладонями. Она скорее чувствует, чем слышит, как приближается Николай и садиться рядом на софу. Эмили действительно скучала по нему, по Зое, по остальным гришам, по самому Дворцу, ставшим для неё настоящим домом, по тренировкам и своему мечу, но давящее в груди отчаяние не возволяло ей выдохнуть и начать жить вновь. Если она вернется, это будет значить, что Эмили приняла новую жизнь без способностей Гриша, что она готова учиться жить заново. А готова ли она? С опущенных плеч скатывается шаль и безвольной кучей пряжи падает им под ноги. Эмили чувствовала себя как эта шаль: ненужная, ничего не представляющая из себя без хозяина, которая не может быть чем-то цельным самостоятельно. Становиться в миг холодно, по спине пробежали мурашки, и она поежилась, не отнимая рук от лица. — Я не стану снимать с тебя погоны генерала. Для меня ты была и остаёшься гришом, что бы ты себе не выдумала, — на её плечи опускаешься что-то тяжелее, чем шаль, но такое же тёплое. Эмили оборачивается и замечает накинутый на себя чёрный кафтан с красными узорами, который она оставила в Малом Дворце. Оказалось, что подошла Зоя и передала ему её одежду. Тёмный мех на капюшоне привычно защекотал её щеки, и Эмили всхлипнула, утирая нос тыльной стороной руки, — будет тяжело, конечно, но мы тебе поможем. Ты мне веришь? Три года назад, когда Эмили только-только познакомилась со Штурмхондом, не зная, что за внешностью пирата и лиса скрывается некогда её близкий друг, он протянул ей руку. В тот день они наконец нашли место обитания Морского хлыста, и Штурмхонд устроил бунт на борту Китобоя, чтобы забрать с собой и змея, и Алину. Эмили, с которой он вновь подружился за месяц путешествия от Нового Зема до Костяной Тропы, направила на него мечь, обвинив в предательстве. Вот только на тот момент она сама стала предательницей, сначала для Короны, когда убежала с Дарклингом после его неудачного переворота в Новокрибирске, а потом и для самого Дарклинга, когда открылась и доверилась очаровательному и смелому пирату, который открыл ей глаза на правду её жизни. Именно Штурмхонд впервые заставил её задуматься о том, что рядом с Дарклингом не всё так хорошо и радостно, именно он обратил её внимание на то, что Темный генерал её использует. И тогда то Николай протянул ей руку, предложив бежать с ним. — Ты мне веришь? — Разумеется, нет! Ты тоже использовал меня и устроил бунт! — Я пообещал тебе альтернативу, когда ты сказала, что кроме как быть с Дарклингом у тебя нет вариантов. Это она и есть — альтернатива. Пойдём со мной. С ним ты не будешь счастлива, рано или поздно он утянет тебя в бездну, из которой я не смогу тебя вытащить. Позволь мне помочь тебе, пока не стало слишком поздно, — он тряхнул рукой, возвышаясь над сидевшей на палубе девушкой, пока вокруг них звенели пули и мечи, падали замертво люди и лаяли матросы. Эмили переводила взгляд с руки на лицо нового друга, и тогда наконец поняла, что это её второй шанс. — Верю, — она схватила пирата за руку и тот поднял её с грязного пола, крепко держа её ладонь. В то утро Эмили впервые почувствовала, что нужна кому-то по-настоящему. Дарклинг выпустил своих новых монстров, и матросы стали сдавать позиции; Штурмхонд зарычал от досады, за руку лавируя с девушкой между людьми. — Выстрели в левое плечо, — хрипло подсказала ему сердцебитка, и Штурмхонд тут же прислушался: Генерал схватился за руку, и Ничегои покачнулись; Эмили знала о Нем всё, чтобы найти способ притормозить. В то утро она перепрыгнула с одного судна на другое, крепко держа Штурмхонда за руку. Она доверилась и ему и он, пускай и сказал ей не всю правду, в конечном итоге действительно спас ей жизнь. Ведь в Каньоне, утром, когда убили Дарклинга, она осталась в живых, а через месяц Николай произвёл её в генералы Второй Армии, даровав помилование после измены Короне и подарив семью за преданность ему. — Я верю, но… всё так тяжело, — Эмили поглубже укуталась в свой кафтан, только осознав, насколько ей на хватало тяжести этой ткани, и подняла взгляд на Короля и Генерала, — я боюсь, что теперь не справлюсь. — Будешь жалеть себя и дальше — точно не справишься. После смерти Дарклинга ведь на ноги встала, и сейчас сможешь, — Зоя сложила руки на груди, колко обратившись к девушке. Эмили могла вздрогнуть или обидиться, но ей неожиданно стало чуть легче дышать, когда она взглянула в красивые синие глаза Назяленской, всегда светившиеся уверенностью и силой, — а мы поможем. Ей снова протягивали руку, предлагая альтернативну. Эмили знала, что никогда не сможет отблагодарить этих людей по достоинству, но была уверена, что они этого и не потребуют. Она будет самой последней дурочкой, если упустит шанс, который подарила ей семья. Эмили не оступиться, как-то сделал Александр и всё-таки упал в бездну. Оставшись на поверхности, она была обязана жить ради своей страны, работать и бороться. Сказать было проще, чем сделать, но они действительно пытались ей помочь. По приезде домой, они учились жить с новыми особенностями Эмили: Во-первых, перед тем как зайти, нужно было несильно постучать по косяку или окликнуть её, находясь в нескольких метрах, но не за спиной; Во-вторых, Жене пришлось смириться с тем, что кроить внешность Эмили придётся именно ей, так как младшим корпориалам она доверяла тело, но не лицо. За приятным разговором время текло быстро, поэтому Женя приноровилась делать работу так, чтобы удовлетворить пожелания бывшей сердцебитки; В-третьих, ни в коем случае не жалеть Эмили, не сожалеть ей и не пытаться помочь, если она может справиться сама. Гордость, которую привил ей Тёмный Генерал давным-давно, не позволяла чересчур много полагаться на чужую помощь. Поэтому ближайшее окружение — Николай, Зоя, Женя, Давид, Тамара, Толя, Надя и Нина –, а так же Кювей, который следил за состоянием генерала после вакцины, не говорили с ней о произошедшем. Решили не оглашать. Для других стран это знание будет потрясающим поводом поглумиться над Армией Равки, над её Короной и придумать способ, как использовать слабость генерала в выгоду для себя. Для всех Эмили уезжала по работе в Керчию, затем вернулась и отправилась в Карамзин, закончить дела. Для всех Эмили продолжала работать с корпориалами, обучая пасам для борьбы, кройки и лечения, предоставив гришам возможность отрабатывать их друг на друге без её участия, проводила тренировочные бои на мечах и иногда читала лекции на каэльском и керчийском. Для родных Эмили старалась, вставала и шла дальше, почти смирялась с новым внутренним положением и училась быть человеком. — Думаешь, хорошей идеей было вернуться обратно? — юноша в кожанных перчатках повернул голову в сторону Эмили, и луна очертила его красивый острый профиль. Девушка поправила чёрные волосы, помахивая ногами в невесомости, и пожала плечами. Наверху всегда было тихо, ведь голоса прохожих уносились ветром и не долетали до дуэта на крыше. Сейчас тоже было тихо: для юноши — привычно, для Эмили — чересчур. Девушка вглядываясь вдаль, выискивая огни кораблей в порту, и зажженные лампы отражались на её светлой кожей мягким теплом. Эмили полюбила Керчию с первого взгляда, когда полтора года назад обратилась за помощью к старым знакомым, чтобы найти Нину. Неугомонную девочку, похищенную Фьерданцами, она нашла, но так же обрела настоящую, кровную семью, когда Каз Бреккер открыл ей правду об их происхождении. Эмили родилась в Керчии, на ферме неподалёку от столицы, но отец и мать-гриш решили, что жизнь в Равке будет лучше и комфортней, поэтому родину Генерал покинула больше десяти лет назад. Воспоминанием о родителях и некогда жизни на островной стране осталась фамилия отца — Ритвельд –, которая и стала маяком для юноши в чёрных перчатках. Познакомившись, они не представляли, что однажды делили один большой семейный дом, до того, как ее родители решили покинуть страну, оставив родственников в одиночестве. Эмили помнила двух мальчишек, но сложно было узнать в холодном и гордом ныне Казе Бреккере некогда её спутника по играм в саду, а она в свою очередь сняла красную ленточку и надела маску аристократки, за которой пряталась девочка с милыми косичками, лечащая своей способностью ссадины на его коленях. — Может быть, это была глупая затея, — соглашается та, взглянув на собеседника ярко-желтыми глазами, — но отбывать наказание я предпочитаю вдали от Дома. Чтобы не иметь соблазн принять помощь, понимаешь? Каз устало качает головой. Он сидел в метре от нее, отложив трость в сторону, поэтому свободными руками отбивал незамысловатый рифм о согнутую в колене здоровую ногу. — Рассчитываешь справиться сама, когда вокруг крутятся Джеспер и Уайлен со своими альтруистическими порывами? — он выдает тихий смешок, задавая в пустоту риторический вопрос. Брюнетка лишь цокает, улыбнувшись в ответ и направив взгляд к Пятой Гавани. До неё доносится еле слышимое перекликивание чаек, вызвавшее слабый импульс в районе груди, — наказание… слишком тривиальное слово для подобного. Это скорее закономерное следствие твоих поступков. Временами неверных, но кому теперь судить? — Бреккер не смотрит на нее, но, достаточно изучив кузину, знает, что она внимательно слушает и анализирует каждое сказанное им слово. Не обидится, не разозлится за грубые слова, а сделает выводы и ответит. Но Эмили молчит, подставив лунному свету лицо, запрокинув голову к звездам. Ветер в Керчии отличался, пах по-особенному приятно, словно возвращаешься во что-то давно забытое, и был ласков, приятной влажность недавно прошедшего дождя лаская нежную кожу Генерала. — Знаешь, Он говорил мне, что мои силы однажды спасут мою жизнь. Я тут подумала, что если я уже исчерпала все запасы и, может быть, пора спасать жизни других? Я имею в виду… — она опускает взгляд на свои руки, покрытые мелкими ссадинами, и цепляется взглядом за усилитель на запястье — кости одинокого Исенулфа, — ты ведь знаешь, что я живой усилитель. Раньше, после смерти, я хотела отдать свои кости для другого Гриша. Это ли не хороший способ искупить грехи? Что теперь то изменилось? — Теперь у тебя есть семья. Она не слышит биение сердца своего собеседника, но чувствует, как после его слов её собственное застучало быстрее, словно одарило бывшего корпориала ещё одним ударом сердца. Семья. Эмили вспомнила маленькую девочку, оставшуюся одну после убийства отца и смерти матери, которая коротали время на чердаке детского дома в Керамзине, мечтая о семье. Хоть о какой-нибудь, лишь бы её приютили, подарив причину бороться дальше. Дарклинг никогда не был её семьей, он её только разрушал, когда внушал молодой колдунье, что рядом с ним она никогда не почувствует себя ненужной, а значит потребность в ком-то другом должна исчезнуть. Именно из-за него она потеряла годы, которые могла бы провести, дружа с Зоей, Хэршоу и остальными. Но зато теперь рядом с ней были не только равкианские друзья, но и керчийские, готовые открыть перед ней двери их домов, если она попросит. Маленькая девочка и представить не могла, что её окружат такие чудесные и добрые люди. Ради той девочки Эмили стоит собраться с силами и жить дальше, ведь она бы не хотела отдать свои кости раньше времени. Значит, время ещё не пришло. — Ох, неужели ты наконец-то признал, что ты моя семья? — она театрально прикрыла ладонью рот, покачав головой. — Фамилия еще не делает нас ею. — Да, но ты ко мне привязался, — бывшая сердцебитка пихает юношу в плечо, чуть посмеиваясь. В Керчии хорошо. С Казом на крыше тоже, когда не нужно быть генералом, не имея возможности расслабиться на людях. Она здесь по работе, но совмещать приятное с полезным никто не запрещал. Никто не говорил о том, что она не должна жить в красивейшем особняке одного из самых богатейших юнош Кеттердама, не должна учиться в столичном Университете на инженера вместе с очаровательной Линнеей Опьер, и не должна пару раз в неделю наведываться к кузену в «Клуб Воронов», — отвечая на твой вопрос — да, думаю здесь мне станет легче. В конце концов, люди и без рук, и без ног живут и работают. Верно? — Эмили прикрывает глаза, чтобы скрыть блеск, и глубоко вдыхает вечерний влажный воздух. Слышит, как Каз поднимается на ноги, слышит стук его трости, когда тот опирается на нее, слышит шорох его пальто. — Почему именно черный? — он кивает на её макушку, когда девушка поднимается следом. — Так я больше похожу на керчийку. И на тебя, — она подмигивает кузену золотым глазом и обходит его, первая подходя к двери, ведущей к лестнице. Оборачивается, когда слышит его шаги за спиной, — Женя перекроила меня достаточно хорошо, чтобы на этот раз не узнать во мне гриша. И я попросила ее подчеркнуть наши общие черты. — Вышло плохо. У тебя глаза разные. — А, может, это у тебя они неодинаково расположены? Я показывала твой портрет. — Который ты же и написала. — Об этом я и говорю, — она хохотнула, толкая металлическую дверь вперед. Коридор снизу лестницы был пуст, так как большинство обитателей Клепки в это время либо работали, либо отдыхали. Редко Эмили удавалось застать кого-то здесь, ведь, приходя утром, коридоры были так же пустыны — Отбросы спали, — но на самом деле, мы похожи намного больше, чем ты думаешь. — Язык у тебя всё такой же длинный. — Я всё слышу.