Буря

      Перед ним расступалась даже суровая сибирская тайга.       Дугар двигается ловко, не издавая ни единого лишнего звука. Ни колчан за спиной, ни кинжал на поясе, ни ягдташ ему совершенно не мешают. Настоящий охотник.       Руслан наблюдает, как заворожённый, за тем, как Иркутск умело лавирует между деревьями, и ни одна сухая ветка не хрустит под его ногами. Тёмные длинные волосы, собранные в низкий хвост, отливают золотом на летнем солнце, что пробивается через кроны вековых елей.       Красноярск так не умеет. Он встревоженно оглядывается по сторонам, не поспевает за другом, то и дело норовя споткнуться о какую-нибудь притаившуюся в траве корягу или зацепиться за сук рукавом. Пару раз потерять Дугара из поля зрения - достаточно, чтобы испугаться. Перед Красноярском тайга не расступалась. Енисейскому всегда казалось, что она живая. Мрачно и холодно смотрит на него голодными глазами, лишь выжидая момент получше, чтобы сожрать. Если бы рядом не было Дугара, Руслан бы ни за что не сунулся сюда. Но с ним не страшны даже сибирские леса.       Иркутск замедляет шаг, чуть пригибается и заводит руку за спину - тянется за стрелой. А Енисейский даже дышать перестаёт.       Свист разрезает воздух. Слышится удар чего-то увесистого о сухую землю. Ангарский победно, немного самодовольно улыбается, поворачивась к Красноярску. Тот может лишь снова начать дышать.       Олень тоже ещё дышит, когда они подходят к нему. Руслан смотрит в испуганные и печальные чёрные глаза, обрамлённые длинными пушистыми ресницами. И отводит взгляд. Он хорошо знает порядки здешних мест.       Таков закон. Убей или будешь убит.       Дугар благодарит Манахана за удачную охоту, просит прощения у животного за то, что вынужден отобрать его жизнь, и быстро прерывает мучения. Расстилает чистую тряпку и начинает потрошить оленя. Красноярск помнит, как Ангарский рассказывал ему о том, как важно сразу отделить мясо от потрохов, чтобы не испортилось. И, хоть Руслан находил эту тему не самой привлекательной, ловил каждое его слово.       Енисейский садится рядом помогать. Ему моментально делается дурно от этой картины: густая кровь мерзко липнет к рукам, от металлического запаха сжимается горло. А Дугар и бровью не ведёт. Он сосредоточен, делает всё быстро, но не спешит. В каждом отточенном движении видны уверенность, знание своего дела.       Иркутск столь увлекается, что не видит ничего перед собой, кроме туши. А Красноярск не видит ничего, кроме Иркутска. Лишь на мгновение отрывает от него взгляд, чтобы заметить ворона, наблюдающего за ними с ветки дерева неподалёку. Руслану кажется, будто ворон смотрит прямо на него. Птица надменно прищуривает глаза, словно в подтверждение его мыслей.       И эта беспечность - их общая ошибка.       Потому, когда Дугар, наконец, поднимает взгляд на Руслана, то вдруг замирает. Красноярск вторит ему. Замирает тоже. И запоздало понимает, что смотрит Ангарский не на него. А за его плечо.       И время будто бы замедляется. Из мира пропадают звуки. Перестают петь птицы, шелестеть деревья, журчать река. Всё, что он слышит - это окрик Дугара:       - Руслан, в сторону!       ...а потом чувствует сильный толчок вправо.       Красноярск падает на землю, едва не прочертив носом, обдирает ладони. Тут же оборачивается и видит, как над ним с рыком пролетает что-то большое. Мохнатое. Серое.       Волк кидается прямо на Дугара, сбивает того с ног. Нож для разделки выскальзывает из его окровавленных рук. В воздух взметается столб пыли. Ангарский издаёт короткий вскрик, когда оказывается под хищником, прижатый к земле. В нескольких пядях от носа клацает зубастая пасть. Иркутск упирается в шею, грудину, силясь отстранить от себя свирепого зверя. Но пасть снова клацает. На этот раз ближе. А потом ещё ближе.       Как бы ни был силён Иркутск, голыми руками он волка не победит. Ладони скользят по шерсти, и Ангарский из последних сил пытается оттолкнуть хищника. Но силы неравны. А Руслан часто дышит, огромными глазами смотрит на борьбу друга с разъярённым зверем, потом - на окровавленный кинжал у себя под ногами. И с него будто оцепенение спадает.       Тело будто живёт своей жизнью, действует быстрее, чем он успевает подумать. Енисейский хватает нож и бросается на волка. Первый удар наносит в спину. Потом - в шею.       Хищник издаёт разъярённый вой. И уже Руслан ощущает тяжёлое тёплое дыхание на своей коже. Зубы клацают рядом с лицом. Его припечатывает к земле, и он больно ударяется затылком. Перед глазами всё плывёт. Дышать становится трудно. Все звуки мешаются в кашу. Он слышит, как ему что-то кричит Дугар, слышит рык над ухом, клацанье клыков, свой собственный крик.       А потом становится тихо. И тепло.       Волк обмякает, придавливая своим весом Енисейского так, что тот не в силах и вдоха сделать. Иркутск приходит на помощь, оттаскивает тушу, помогает сесть. Зовёт по имени, бьёт по щекам, вытирает с них кровь, заглядывает обеспокоенно в пустые глаза. Красноярск слышит всё будто через слой ваты.       Он смотрит на свои руки, которые по локоть испачканы ещё тёплой кровью, на одежду, насквозь пропитанную ею же, на своё отражение в кинжале, который до сих пор мёртвой хваткой в руках сжимает. Медленно переводит пустой взгляд на волка со вспоротым брюхом.       Убей или будешь убит.       - Эй, ну всё, дыши, Рус. Всё позади, - слышит он и, наконец, моргает, смотрит на друга осмысленным взглядом. Лицо Дугара совсем близко, он взволнованно заглядывает в глаза Енисейскому, держит его за плечи. И становится чуть легче. - Как ты?       - Бывало и лучше... - сипит Красноярск. Смотрит на одежду Дугара, ободранную местами. - Ты сам-то цел?       - Цел, - Иркутск улыбается так ярко, как ни одно солнце не слепит. Весь мятый, грязный, взъерошенный, зато живой, здоровый и счастливый. - Но вряд ли был бы таковым, если бы не ты, - он упирается лбом в лоб Руслана, абсолютно не заботясь о том, что тот весь в крови. И тихо говорит: - һайн даа.       А Енисейский повторяет себе, что они сейчас пережили нападение волка, и именно поэтому у него так сердце заполошно стучит. Именно поэтому. Только поэтому.       - Надо возвращаться, - говорит Красноярск негромко, заставляя себя отстраниться и встать. Ноги держат его из рук вон плохо, но он старается не подавать виду. Задумчиво смотрит на ветку, где сидел ворон. Улетел. - Нам повезло, что он был один. А нарвёмся на стаю - так просто уже не уйдём.       Дугар кивает, но не встаёт - нужно закончить с оленем. А теперь ещё и с волком. Руслан понимает его без слов и снова садится помогать. Но теперь оба держат ухо востро.       Когда туши освежеваны и разделаны, оба устало выдыхают. У Руслана волосы слиплись от крови и висят сосульками, на лбу лёгкая испарина. Дугар задумчиво смотрит на него и хмыкает.       - Слышишь?..       - Что?! - Красноярск тут же оборачивается и начинает оглядываться. Неужели кто-то ещё к ним пожаловал?!       - Да нет, - Иркутск издаёт тихий смешок, за что сразу удостаивается сердитого взгляда зелёных глаз исподлобья. Заметив это, виновато улыбается. - Речка журчит рядом. Пойдём искупаемся? Дорога обратно хоть и недолгая, а по лесу в крови шататься всё равно идея не самая мудрая. Так мы точно ещё кого повстречаем.       Енисейский задумчиво крутит в пальцах прядку. Кивает.       На берегу уже понимает, что и эта идея была не самая мудрая. Вернее, в самой идее нет ничего такого. А вот в голой спине Дугара рядом - очень даже есть! Взгляд сам собой, без воли на то Енисейского, очерчивает перекатывающиеся под кожей крепкие мышцы на руках и спине. И так же без ведома хозяина спускается ниже...       С прошлого раза, когда Иркутск приезжал к Красноярску, он изменился. Прибавил в росте чуть ли не полголовы, возмужал, раздался в плечах. Он стал другим. Руслан быстро отворачивается и позорно ощущает, как горят от увиденного уши.       Красноярск чувствует себя очень странно, теребит тесёмку на рубашке, не спешит раздеваться. За спиной слышится плеск воды. Его более расторопный друг уже всю одежду скинул да в реку сиганул. Руслан зажмуривается, пытаясь унять зашедшееся в бешенной пляске сердце. Они сто раз так купались вместе, что изменилось-то?!       Дугар изменился. И Руслан, похоже, тоже.       Из размышлений вырывает голос Ангарского:       - Ты там чего застрял? Давай сюда!       Красноярск делает несколько глубоких вдохов-выдохов. Мысленно приказывает себе успокоиться. Быстро снимает одежду и прыгает в воду, не давая себе времени привыкнуть к холоду.       Он выныривает, отфыркиваясь. И, к своему удивлению, не находит нигде Иркутск.       - Дугар?.. - Енисейский оборачивается. Бегает взглядом по ровной водной глади, по берегу. Но вокруг никого.       Вокруг стоит мёртвая тишина.       - Дугар!       Руслан тотчас ощущает, как в горлу подкатывает комок. Лес у берега сразу будто нависает над ним, а отсутствие дна под ногами только подливает масла в огонь.       - Дугар, хватит! Не смешно! - Красноярск кричит сердито, но, на самом деле, испуганно. Однако ничего не происходит. Он пытается как можно скорее добраться обратно до берега. Попутно шарит взглядом повсюду.       Что случилось? А как судорога? Не может же Иркутск задержать дыхание так надолго! Одежда на берегу, значит, он в воде! Руслан бросить его не может!       - Дугар, ну перестань! - голос предательски дрожит, теряет всю строгость и злость. Остаётся только страх.       Он очень боится, что его сейчас схватит кто-то за ногу и утащит на дно. И, когда чьи-то пальцы смыкаются на лодыжке, даже орать не может от ужаса. Лишь коротко вскрикивает, а после горло со страху сводит. Начинает отчаянно бить второй ногой вслепую, но, кажется, попадает точно в цель, ведь хватка слабеет.       А, когда из-под воды показывается знакомая макушка и он слышит обиженное «ты чего сразу пинаешься-то? Чуть глаз мне не выбил!», то так же молча кидается на Дугара с одной лишь целью - своими руками утопить этого полудурка!       - Я тебя, скотина ты косматая, сейчас твоими же собственными волосами задушу, слышишь ты меня?! - Енисейский полон праведного гнева. Он колотит Дугара по груди, а тот лишь смеётся, но, получив сильный, совершенно не шуточный пинок по ноге, смеяться перестаёт и ойкает.       - Эй, больно вообще-то!       - Я тебе сейчас ещё раз врежу! - предупреждает Руслан и сразу собирается выполнить своё обещание, но его кулак перехватывают одной рукой, а второй перехватывают его самого и по-хозяйски притягивают ближе.       - Ну всё, охолони чуток, чего ты, шуток совсем не понимаешь? - Ангарский примирительно улыбается, прижимая к себе брыкающегося Енисейского.       - Отпусти! Ты мешаешь мне тебя прибить! - запыхавшийся Красноярск упирается ему в грудь обеими руками, тяжело сердито дышит и отфыркивается от попавшей в нос воды.       - Ну пощади дурака, - Иркутск проводит по спине и кладёт руку Руслану между лопаток. Красноярск очень старается сердито смотреть на друга, тот ласково-снисходительно смотрит в ответ.       И Енисейский ощущает, как ему резко перестаёт быть холодно. Жар от руки Ангарского течёт по телу, бросается сначала в лицо, заставляя щёки и уши предательски заалеть. А потом, к ужасу Руслана, устремляется вниз. Он часто дышит, но виной тому уже совсем не то, что он запыхался, пытаясь утопить Дугара.       - Никогда. Больше. Так. Не делай, - еле-еле отчеканивает он севшим голосом, изо всех сил стараясь выглядеть грозно.       - Хорошо-хорошо, - Иркутск, поганец, будто издевается! Улыбается ему так мягко, по спине поглаживает. Красноярск умоляет себя не прогнуться ненароком под этими прикосновениями, которые с каждой секундой кажутся всё менее дружескими. Закусывает губу. Пытается выбраться из кольца рук, потому что внизу у него уже всё завязывается в тугой болезненный узел. Он заметит, чёрт возьми! Надо выбираться!       Но Ангарский держит его всё так же крепко.       - Обещай, - он не узнаёт свой голос.       - Обещаю, - он не узнаёт голос Дугара.       Они смотрят друг на друга. Руслан отмечает, что дыхание Ангарского тоже потяжелело, а янтарные глаза потемнели. Красноярск пропадает под этим взглядом. Под ногами будто снова нет дна. И он тонет. Ловит каждый вдох и выдох с приоткрытых губ. Не может не смотреть на них. И чувствует, как сильные руки ближе притягивают.       - Гра!!!       Красноярск вздрагивает, испугано на берег оборачиваясь. Ворон сидит на камне и смотрит прямо на них. Осуждающе так, зло. А Руслан отчего-то уверен: это именно тот его старый знакомец, что на дереве сидел, и никто другой.       «Опять ты!»- думает Енисейский с раздражением. - «Ну чего тебе надо от меня?!».       Досада замешивается с жутким смущением. Дугар тоже отвлекается, смотрит на ворона как-то с подозрением. Наверное, размышляет о том, что тот вещи может утащить. Или на мясо позариться.       Красноярск, пользуясь замешательством Ангарского, быстро заводит руку за его голову и цепляет ленту на волосах, заставляя влажные длинные пряди растечься по плечам и спине.       Иркутск рефлекторно отпускает его, поднимая руки в попытке поймать ленту, а Руслан срывается в места и ныряет в противоположную от него сторону. Всё, что он слышит перед тем, как в уши бьёт спасительная холодная, отрезвляющая вода - это недовольный оклик Дугара:       - Эй!..       Когда Красноярск выныривает, ворона уже и след простыл.       Они заканчивают купание в неловком молчании. Никто не спешит обсуждать то, что произошло. Да ничего и не произошло. Не успело. Енисейский старается не думать об этом. Он уверяет себя, что всё ему просто показалось. Он просто увидел то, что хотел видеть. Дугар всегда был тем ещё дурнем слепым, когда дело касалось слишком долгих взглядов и постоянного желания Руслана прикоснуться к нему.       И горьких слёз не видел, когда уезжал. Потому что Красноярск бы лучше сдох на месте, чем позволил кому-то их увидеть.       С каждым годом становилось всё труднее воспринимать Иркутск просто как друга, с которым он вместе вырос. И, если раньше Енисейский ещё пытался это отрицать, то в это лето, встретив такого повзрослевшего, окрепшего и возмужавшего Дугара, стало ясно - чувства у Руслана совершенно не дружеские.       Енисейский уходит под воду с головой, зарывается пальцами в красную копну, с силой тянет. Будто вместе с волосами он сумеет вырвать эти глупые и ненужные мысли из своей головы. Глупый и наивный мальчишка - вот, кто он.       Ленту всё же пришлось вернуть. Они сидят на берегу на одном камне, пока одежда сушится на другом. Красноярск подбирает колени к груди, смотрит вдаль, на лес, на реку, куда угодно, только не на Ангарского. Однако тот, похоже, совершенно не испытывает никакой неловкости. Мошкару надоедливую рукой гоняет, заводит разговор о чём-то отвлечённом. Рассказывает, как учит Ринчина охотиться, да всё без толку - того хлебом не корми, дай с травками повозиться; Сэсэг же наоборот выменивает прилежным поведением и готовкой, которой она терпеть не может заниматься, хотя бы пару уроков стрельбы из лука; рассказывает про Байкал...       Руслан слушает, порой что-то отвечает, даже улыбку вымучивает, а самому с каждым словом становится только горше. В груди понимание скребёт: у Дугара есть семья, обязательства, и никуда он от них не денется. Он не сможет остаться здесь, с Русланом, даже если бы очень этого захотел. Даже если бы Руслан попросил. Но Руслан не попросит.       - Что ты насчёт завтра надумал? - тихо говорит он невпопад, прерывая рассказ Ангарского. Енисейскому страшно слышать ответ. Но он ему необходим. В конце концов, какой толк обманывать себя? Так будет только хуже.       Иркутск замолкает. Руслан слышит, как он вздыхает и отвечает:       - Да, надо завтра ехать.       Енисейский крепче прижимает острые коленки к груди, ногтями короткими в кожу на ладонях впивается. Пользуясь тем, что Дугар не видит его лица, позволяет себе закусить губу. Да посильнее. Только не шибко это ему помогает.       Хочется орать и что-нибудь разбить. Желательно голову. Желательно себе. Но он не смеет даже просить Дугара задержаться ещё хотя бы на день. Потому что исход всё равно один. И легче не будет. Будет только хуже.       Он ни за что не расскажет Ангарскому, как без него бывает паршиво. Но они дружат так давно, что Дугар улавливает перемену в настроении Руслана и без слов. Красноярск чувствует, как его плеча касается тёплая ладонь.       - Я скоро снова приеду, обещаю.       Руслану хочется расхохотаться от того, насколько по-детски это звучит. И расплакаться от того, что Красноярск действительно ещё более по-детски в это готов поверить.       Однако не может он отделаться от чувства, будто его жалеют. А жалость ему не нужна. Он больше не ребёнок. И не надо его утешать.       - Раз точно не знаешь, что сможешь выполнить обещание, то и обещать ни к чему, - Енисейский фыркает, слишком резко сбрасывает руку с плеча и встаёт. Идёт одеваться. Иркутск медлит некоторое время, а затем вздыхает и следует за другом.       Они возвращаются к лошадям с добычей. Иркутск выглядит довольным собой. Не каждый день удаётся поймать сразу столько крупной дичи. Уже размышляет над тем, чтобы шубу сестре на зиму из шкуры сделать.       А Красноярск любовно трепет Енисей по вороной гриве. Конь всхрапывает, мотая головой. Руслан мягко улыбается, воркуя с ним, как с дитём любимым. Он души не чаял в своём ретивом, своенравном, исиня чёрном, как сама ночь, скакуне. Не сумел его оседлать никто, кроме Енисейского. Остальные в лучшем случае отделывались синяками, а особо настырные могли и пальцев не досчитаться. А не надо руки тянуть, куда не следует!       Сегодня даже Енисей выглядит каким-то обеспокоенным. Раздувает свои большие ноздри, то и дело бьёт копытом и бодается. Но Руслан быстро успокаивает его, гладя по лоснящемуся боку и приговаривая, что скоро они будут дома, обещая отпустить пастись за город. Наконец, конь позволяет закрепить ягташ и устроиться в седле.       - Кто последний доберётся до ворот города, тот хонзохон! - зубасто улыбается Иркутск, срываясь с места.       - Ах ты подлый иркутянин! Мы ещё поглядим, кто тут хонзохон! - Руслан азартно ухмыляется в ответ, поднимая Енисей на дыбы и припуская следом. Они то и дело обгоняют друг друга, сопровождая всё шутливыми ругательствами и соответствующими жестами, желая приятно откушать пыли, подзадоривая друг друга. Дугар смеётся, ругаясь то на русском, то на бурятском. И Руслан смеётся тоже, жмуря глаза от слепящего, пускай уже и постепенно закатывающегося солнца.       Дорога назад предстояла не такая уж долгая, и они бы с лёгкостью добрались домой до темноты. Да вот у матушки-природы и у тайги в особенности, похоже, были на беспечных друзей свои планы. Красноярск и сам не понял, в какой момент на только что чистом и ясном небе начали наливаться свинцом тучи.       В следующую минуту в лесу стало ощутимо темнее. А уже в следующую Руслан ощутил, как на макушку падают первые дождевые капли. Тяжёлые, сильные с первых же мгновений.       - Вот же... - ругается через зубы Иркутск, вытирая попавшую прямо в глаз воду, напряжённо глядя перед собой. - Поднажми, Рус, надо бы ускориться.       Красноярск понятливо кивает и ударяет Енисей по бокам. Надежды на то, что непогода покинет их так же быстро, как и посетила, тают с каждым ударом копыт о стремительно сыреющую землю. Дождь не просто не собирается кончаться - он свирепеет с каждым мигом, и уже не капает, а льёт сплошной стеной. Даже листва вековых деревьев над их головами не в силах сдержать сильные потоки воды, а ветер воет так страшно, как не воет ни один зверь. За каких-то четверть часа тайгу накрывает настоящая буря.       Между верхушек, раскачиваемых порывами ветра деревьев, блещет сталь, и сразу раздаётся оглушающий раскат грома. Руслан вздрагивает, слыша этот жуткий треск. Енисей отчаянно ржёт и снова порывается встать на дыбы, от чего его лишь чудом удерживает не менее напуганный Красноярск.       - Тише, мальчик, тише! Всё в порядке! Это всего лишь гроза, ничего страшного, - воркует он. И непонятно-то, кого успокаивает: коня или себя.       Природа будто взбесилась, Енисейский не может даже дорогу толком разглядеть от застилающей взор слепящей воды и постоянных вспышек в тёмном небе. Он слышит лишь доносящийся откуда-то знакомый голос, силящийся перекричать шквал ветра:       - ...Сюда! Руслан, кому говорю, сюда!       Красноярск с трудом может разглядеть спину друга и пускается за ним. Что бы ни придумал Иркутск, Красноярск полностью ему доверяет. И не зря.       Вскоре он видит одиноко стоящую хижину. Зрелище не особо удивительное: такие стоящие неподалёку от дорог времянки в их краях не редкость. Удивляет лишь то, как Ангарский вообще сумел заприметить столь невзрачную избушку в темноте да за стеной ливня. Но сейчас не об этом думать нужно.       Пока Дугар быстро отвязывает их поклажу, Руслан привязывает коней. Замёрзшие мокрые руки скользят по верёвке, ещё и Енисей как с цепи сорвался: дёргает узду и отказывается стоять смирно. Красноярск понимает его беспокойство. Если дождь не перестанет в ближайшее время, и без того полноводная река, воплощением которой и является его жеребец, может запросто выйти из берегов. Это неизбежно сказывалось на Енисее каждый раз, и в такие моменты с ним было трудно совладать даже Красноярску.       С горем пополам привязав лошадей и, несмотря на жуткий ливень и желание поскорее укрыться от него, несколько раз проверив, точно ли узел крепкий, Енисейский бросается к дверям, которые уже распахнул Иркутск. Последний хватает Руслана за руку и едва ли не затягивает внутрь, сразу хлопая дверью за его спиной.       Они стоят некоторое время в тёмных сенях, силясь перевести дыхание, дрожа от холода, мокрые до последней нитки. Слышно только тяжёлое дыхание и звук барабанящей по крыше их укрытия воды.       - Повезло так повезло... - выдыхает, наконец, Красноярск.       Иркутск кивает, снова берёт за руку, чтобы не наткнуться ни на что в темноте ненароком, и тащит в избу греться.       Однако прежде, чем зайти и начать обустраиваться, они кланяются и здороваются, просят позволения укрыться от непогоды и обещают вести себя прилично. В доме пусто, но это не значит, что тут нет хозяев. И к ним нужно проявить уважение.       И только после того, как они поздоровались и представились, они начинают устраиваться на ночлег. А то, что они тут заночуют, становится ясно сразу: на улице стемнело, сыро и грязно, кони ноги сломать могут запросто, если их гнать по такой дороге. Да и сами друзья порядком продрогли и устали.       Тёмная небольшая изба пахнет сыростью и пылью. Тут давно никто не жил. Но, благо, кто бы ни останавливался тут до них, он тоже знал все ритуалы пользования временным жилищем. В сенях находятся нарубленные дрова, на лавках - немудрёная, но все же целая и чистая глиняная и деревянная посуда, а ещё бутыль масла и - о чудо! - на печи даже обнаруживается старая, однако сухая и тёплая оленья шкура!       Дрова они сразу закидывают в курную печь с чуть покосившейся от времени и недостатка присмотра кладкой, открывают волчок, чтобы не угореть.       По избе разливается тёплый и сухой аромат горящей древесины, сразу становится и теплее, и светлее. Руслан греет озябшие ладони у печи, кутаясь в шкуру по самый нос, пока их вещи сушатся на лавке рядом. Енисейский искоса наблюдает за Иркутском. Тот распустил волосы, давая им просохнуть, и занимался найденным в сенях петушком, заправляя его волчьим жиром.       Янтарные глаза в тусклом свете лампы выглядят завораживающе. А стекающие по плечам и спине волосы никак не дают покоя. Руслану хочется узнать, какие они на ощупь: жёсткие или мягкие? Хочется запустить руку в длинные тёмные пряди. Хочется заглянуть в будто бы горящие изнутри глаза. Хочется касаться.       - Голодный? - спрашивает Дугар у друга, но тот его не слышит, поэтому Ангарский оборачивается и встречается с пристальным задумчивым взглядом. - Руслан?..       Красноярск отмирает, несколько раз моргая и понимая, что всё это время откровенно пялился. Тотчас отворачивается, только сильнее в шкуру укутываясь. Так и не дождавшись ответа, Дугар продолжает рассуждать вслух.       - Сейчас придумаем что-нибудь, а ещё надо мясо подвялить, а то испортится. Да и в дорогу завтра не помешает, - расправившись с масляной лампой и оставив её на столе, Дугар идёт ягташи дербанить.       К дымному аромату дров примешивается запах горящей на столе лампы и сырого мяса. Пока Дугар с потрохами возится, Руслан идёт набрать хотя бы дождевой воды - та, что в бочке в сенях стояла, уже зацвела давно.       Он выходит на улицу и вдыхает полной грудью прохладный ночной воздух. Дождь не переставал, хоть и стал менее свирепым. После тёплой избы холод ощущается острее, потому Красноярск, не задерживаясь, ставит горшок на ступеньку и уже собирается скорее вернуться обратно, как слышит где-то неподалёку шелест крыльев.       Он оборачивается и видит прямо на перилах, в метре от себя уже успевшего порядком набить оскомину ворона. Тот молча наблюдает за Русланом, буравит его своими тёмными недобрыми глазищами.       - Да что ты ко мне привязался! - не выдерживает Красноярск, руками всплёскивает зло. - Что тебе надо от меня, а?! Прочь пошёл, иначе и тебя в суп пущу!       На шум выходит Иркутск, держа в руке нож на всякий случай.       - Рус, ты с кем тут ругаешься? Случилось чего?       Красноярск поворачивается на голос и собирается объяснить, что сегодня его целый день донимает какая-то полоумная птица, и даже намеревается показать её другу.       - Да тут... - но, когда он поворачивается обратно, балка, на которой только что сидел клятый ворон, уже пустует. При том Красноярск не слышал ни хлопка крыльев, ни возни. Его преследователь даже пера никакого не оставил после себя. Он будто просто исчез...       Енисейский растерянно хлопает ресницами. Похоже, тут есть только один полоумный, и это - он сам.       Красноярск буркает недовольно, просачиваясь между Дугаром и дверным косяком:       - Неважно. Пошли в дом, холодно.       Одежда быстро просыхает рядом с печью, ощущается приятным теплом на теле. В избе становится не просто тепло - даже жарко. Да так, что хоть по полу босяком ходи. Так они и делают. После того, как волосы Ангарского просохли, он снова собирает их лентой в хвост, и Руслан не может сдержать разочарованного вздоха.       Пока вода набирается, Иркутск осматривает чёрный от сажи потолок их пристанища в поисках подходящего места недалеко от печи, и принимается прилаживать туда мясо, чтобы закоптить. Руслан помогает ему. Работа быстро ладится. Свежие оленья и волчья шкуры отправляются сушиться на печь, пока друзья готовят немудрящий ужин.       Овощи находятся в маленьком погребке, да только они совсем плохи, а крупу подъели мыши. Так что сходятся на том, что мясо есть мясо, со свежей дичи и так вкусно будет, без всего.       Бульон и правда получается на удивление сытным, хоть и просто на воде делали. Дугар отрезает по ломтю хлеба, что у них был с собой, себе и Руслану. Тот благодарно кивает и принимается за еду. Очень старается не есть быстро и голодно, да только старые привычки умирают медленно, и он ловит на себе взгляд друга.       - Чего смотришь? - буркает Красноярск, поджимая губы.       - Ничего, - Ангарский улыбается краешками губ, привстаёт и дотягивается рукой до лица Енисейского.       Руслан не понимает, чего ему хочется больше: шарахнуться в сторону или щекой прислониться посильнее. Но не делает ни того, ни другого - застывает, удивлённо распахнув глаза, пока Дугар с мягкой улыбкой заправляет ему прядь волос за ухо.       - Отросли, кажется, даже за то время, пока я тут был, - тихо говорит Иркутск, глядя на Руслана с такой теплотой, что сердце заходится. Красноярск отводит взгляд, уговаривая себя не обманываться. Иркутск смотрит на него, как старший брат смотрит на младших, не более. По своим скучает, вот и творит невесть что.       - Подрежу, как вернёмся, - Енисейский задумчиво крутит в пальцах прядку, глядя на неё, потому что на Дугара смотреть сил нет.       - Не надо, - возражает Ангарский, садясь на своё место. - Тебе хорошо. Красиво выглядит.       Руслан прячет смущённую улыбку за очередной ложкой бульона.       - Тогда и ты свои тоже не обрезай, - хмыкает Енисейский негромко.       - Договорились, - Ангарский чуть смеётся, проводя по своим волосам.       Дальше молча едят. Но тишина не напряжённая - уютная. Хорошо было, спокойно. Красноярск нигде не чувствовал себя, как дома. Но вот сейчас, в этой древней хижинке, с Дугаром, ему казалось, будто он, наконец, нашёл то, что ему было так нужно.       - Кстати, - убирая со стола, вспоминает Руслан невзначай. - Ты как вообще сумел эту избу разглядеть в такой темени, да ещё и по такому дождю?       Ангарский пожимает плечами.       - Я её ещё на пути туда заприметил. Как знал.       - Зоркий глаз, - Красноярск хмыкает.       Они убирают со стола, шкуру вытряхивают от пыли и устраиваются на ней рядом с печью прямо на полу. Изредка подбрасывают дрова и следят, чтобы огонь не потух. Оба устали за день, но спать никто не торопится. Руслану уж очень хочется ещё хотя бы чуть-чуть времени урвать, хотя бы ещё немного рядом побыть.       - Расскажи что-нибудь, - просит Енисейский тихо.       - Что тебе рассказать? - вторит его тихому голосу Ангарский.       - Не знаю. Что-нибудь, - он укладывает голову на плечо Дугару и прикрывает глаза. - Расскажи легенду про красавицу Ангару.       - Ты же её наизусть знаешь, - возражает Иркутск, беззлобно усмехаясь.       - Всё равно расскажи, - настаивает Руслан, устраиваясь поудобнее.       И Дугар рассказывает.       - Давным-давно, в краю высоких гор и густых лесов жил грозный богатырь по имени Байкал. Не было равного ему ни по силе, ни по богатству... - Руслан, хоть и выглядит дремлющим, но каждое слово ловит, улыбается тихонько. Голос у Дугара с годами тоже поменялся: стал ниже, наполнился бархатными нотками. Слушать его было приятнее, чем любую музыку.       - ...прилетела однажды на берег Байкала чайка с Енисея, села на один из утесов и стала рассказывать о житье-бытье в привольных енисейских степях... - Красноярск приоткрывает один глаз. Смотрит на Ангарского, пользуясь тем, что тот увлечён рассказом. Профиль острый, брови хищные рассматривает. Не может ничего с собой поделать. Смотреть на него хотелось сильнее, чем жить.       - ...пуще прежнего взывала Ангара о помощи. Решили тогда речки и ручейки помочь ей. Стали они подмывать прибрежные скалы... - Красноярск чувствует, как Дугар задумчиво перебирает его волосы, пропускает между пальцами красные пряди. Сам поставляется под ласку, льнёт и млеет под ней. У него руки не тёплые - горячие, и под ними хочется расплавиться.       - ...проснулся старик Байкал. Услышал шум и треск вокруг. Понял, что случилось. Рассвирепел тогда могучий богатырь. Поднялась буря, зарыдали горы, попадали вековые деревья в лесах, почернело небо, звери в страхе разбежались по всей земле, рыбы ушли на самое дно, птицы унеслись к солнцу. Только ветер выл, да бушевало море-богатырь... - Руслана обнимают крепче, прижимают к себе, и он трётся щекой о плечо Дугара, зажмуривая веки до цветных кругов перед глазами. С ним хочется остаться тут навсегда.       Хочется, спрятаться, укрыться ото всех, чтобы их никто и никогда не нашёл, чтобы дождь не прекращался, чтобы эта ночь не кончилась.       -...тысячи лет течёт красавица Ангара в Енисей, унося свои кристально чистые воды от Грозного отца. А утес, который старик Байкал бросил вслед своей дочери, так и лежит до сих пор на том месте, где прорвала стены дворца Ангара.       Становится тихо. Руслан слышит только шум дождя и то, как быстро стучит собственное сердце. В ушах шумит. И мысль бьётся в голове. Безумная, отчаянная совсем.       Он знает прекрасно, что все легенды - это просто сказки. Красноярск давно не верит в сказки. Вот только сказка ложь. Да в ней намёк.       Ангаре не было суждено быть с Енисеем, сильно ли её это остановило?       Завтра Дугар уедет. Сколько они ещё не увидятся? Полгода? Год? Как сильно будет жалеть Руслан о том, что сделал? Или сильнее всего он всё же пожалеет о том, чего не сделал?..       - Руслан?.. - тихо зовёт Ангарский. - Спишь?       - Не сплю, - отвечает Красноярск тихо совсем, приподнимаясь и заглядывая в глаза другу. - Знаешь, кажется, я как раз проснулся.       Не давая времени Дугару, чтобы обдумать сказанное, и не давая себе времени, чтобы передумать, Енисейский сгребает Иркутск за ворот рубахи. Не целует - тыкается губами в губы, скорее, наугад, крепко зажмурив глаза.       Иркутск замирает, а Руслан понимает - тот не дышит даже. Застыл, как изваяние. Пускай. Может, Красноярск всё испортил, может, Иркутск больше не приедет никогда. Может, это самая большая ошибка в его жизни. Может, Руслан умрёт. Но он одно знает точно:       Он умрёт наверняка, если её, ошибку эту, не совершит.       Время будто перестаёт существовать. И Енисейский - вместе с ним. Во всём мире остаются только тёплые, чуть шершавые губы и запах Дугара. Самый близкий, самый родной. Самый желанный.       А потом появляются ещё и сильные руки на плечах. И Красноярск уверен, что они сейчас оттолкнут. Он готов, даже если Дугар захочет ударить. Но руки не отталкивают. Они прижимают ближе, крепче. И губы подаются навстречу. Дугар, наконец, выдыхает. И углубляет поцелуй.       Енисейскому хочется кричать. Но он лишь тихо скулит в поцелуй, обвивая руками крепкую шею, запуская пальцы в столь желанные тёмные волосы. Они наощупь, как шёлк.       Они не могут оторваться друг от друга, даже когда дышать становится совсем нечем. С каждым мгновением поцелуй становится всё более жадным. Иркутск целует порывисто, голодно, Руслан не отстаёт. И, кажется, думают они оба сейчас об одном: «Дорвался.»       Только когда голову начинает вести, они отстраняются друг от друга. У Руслана взгляд подёрнут дымкой, он часто дышит, упираясь Ангарскому в лоб своим лбом и глядя куда-то вниз, не в силах поднять глаза. Уши, щёки, все тело горит. Он снова чувствует горячую ладонь на своей не менее горячей щеке, и, уже не скрываясь, льнёт к ней, однако пальцы перетекают на подбородок, поднимают обратно, увлекая в новый поцелуй.       Если бы Руслан стоял, у него бы точно подогнулись колени, но руки Дугара бы точно не позволили упасть. Он сжимает крепко, но не грубо, сдерживается, гладит Красноярск по волосам, плечам, спине, пояснице. Енисейский в свою очередь запускает руки под рубаху, оглаживает крепкие мышцы. Ангарский весь горячий, как печка. И, если Руслана сожжёт до углей, он согласен. Он согласен на всё.       Енисейский начинает расстёгивать одну за одной пуговицы на вороте рубахи Ангарского, но его руки перехватывают и губы Дугара вдруг исчезают. Зато совсем рядом появляются потемневшие, но взволнованные и настороженные глаза.       - Руслан, что ты... - шепчет Иркутск растерянно, но закончить ему не дают.       - Заткнись, сделай милость, - Красноярск берёт лицо Иркутска в свои ладони, заглядывает ему в глаза подёрнутым пеленой взглядом. Но говорит решительно, даже слишком чётко для человека с таким шалым блеском в глазах и сбитым напрочь дыханием. - Я хочу... - а дальше запал как-то пропадает. В мыслях это было сказать куда проще. Руслан мнётся, закусывает губу, но всё же заставляет себя не отводить взгляд и выговаривает. - Я хочу, чтобы ты сделал меня своим.       У Иркутска в момент дыхание сбивается ещё сильнее. Он смотрит на Енисейского, широко распахнув глаза, силясь переварить услышанное.       - Ты... уверен? - сипит он севшим голосом.       - Уверен, - кивает Руслан без лишних раздумий. Он достаточно думал об этом. Он знает ответ.       Дугар несколько мгновений молчит, смотрит Енисейскому в глаза, пытаясь найти там хотя бы тень сомнения. Но видит только решимость.       Иркутск молчит несколько долгих секунд. А затем подаётся вперёд и снова целует, но уже не так жадно - глубоко и обстоятельно, вылизывает каждый сантиметр, заставляя Красноярск тихо стонать и ёрзать на месте от одних лишь поцелуев и ощущений рук, проходящихся по спине под рубашкой.       Руслан возвращается к своему занятию, расправляясь с пуговицами на вороте Ангарского. Руки немного дрожат от предвкушения пополам с волнением. Решиться было легче, чем думать, а что ему делать дальше. Пальцы гнутся плохо, дышать уже просто невозможно. Жар от печи пополам с жаром рук на его коже плавит Руслана, точно свечку.       Он не успевает закончить со своим занятием, когда мир вдруг переворачивается вверх тормашками, а он оказывается лежащим на шкуре, широко распахнув глаза, глядя на нависающего над ним Дугара. Тот выглядит таким сосредоточенным, серьёзным... Будто на охоте. Руслан узнаёт этот горящий взгляд.       Енисейский помогает стянуть с себя одежду, отводит взгляд, сравнявшись цветом кожи со своими волосами. Дугар гладит бережно, почти невесомо, целует за ухом, в скулу, перетекает на шею и всасывает кожу, заставляя всхлипнуть и прогнуться в спине, оставляет на бледной шее маленький след. А потом ещё один. И ещё. Метит. Сразу же зализывает.       Шепчет, не скрывая восхищения:       - Ты такой красивый...       Руслан теряется в ощущениях, перед глазами всё плывёт, грудь ходуном ходит от частых вдохов. Он прижимает Иркутск крепче, второй раз за день цепляет ленту на волосах и распускает их.       - Неудобно же, - тихо усмехается Дугар, волосы на одну сторону перекидывая.       - Зато красиво, - рассеянно улыбается Красноярск, поглаживая шелковые пряди.       - Настолько нравится? - Ангарский вскидывает бровь. Тень самодовольства в этой ухмылке не разглядит разве что слепой. Вот же засранец, ещё и на комплимент напрашивается! - Скажи честно, тебе я нравлюсь или мои волосы? «Ты мне весь нравишься, целиком»       - А ты в мои дела с твоими волосами не лезь! - делано фыркает Руслан, сердито отводя взгляд. - И вообще, нечестно, что я один без одежды! Раздевайся!             Ангарский хмыкает, склоняясь над острыми ключицами и обдаёт горячим дыханием.       - Как скажешь.       Кожа тут же покрывается мурашками, и Красноярск закусывает губу, искоса глядя, как Иркутск стаскивает свою рубашку. Но сейчас Руслану не нужно скрываться. Можно смотреть во все глаза.       И Руслан смотрит. И трогает. Проходится ладонями по торсу, не скрывая голодного взгляда, буквально жрёт Дугара глазами. Но, когда Иркутск избавляется от нижней части одежды, Енисейский снова отворачивается, взволновано дыша и краснея ещё сильнее, хотя, думается, куда уж краснее!       Дугар гладит кончиками пальцем по поджимающемуся животу, по шее, наклоняется и совсем невинно целует в алеющую щёку.       - Не передумал? - спрашивает тихо, глядя в глаза.       Красноярск поджимает губы, хмурит брови.       - Я тебя сейчас стукну чем-нибудь, Ангарский.       Дугар тихо смеётся, за что получает весьма ощутимый тычок в бок коленом.       - Понял.       Хоть Енисейский изо всех сил и храбрится, но соврёт, если скажет, что ни капельки не страшно. Он не боится Дугара, просто...       Иркутск отходит, чтобы взять бутыль с маслом. Ставит рядом. Красноярск смотрит на неё долго, брови чуть хмурит, и это не укрывается от Дугара.       Он вновь склоняется над Енисейским, трётся носом о нос, аккуратно гладит по бедру и снова заглядывает в глаза. Снова выглядит сосредоточенным.       - Если серьёзно, Руслан, - говорит он даже немного строго. - Всё точно в порядке? Ты не должен делать то, чего не хочешь.       Енисейский часто дышит и глаза прячет, с досадой понимая что, у него на лице всё беспокойство написано.       - Всё нормально, просто... - он упрямо не смотрит на Иркутск.       - Просто "что"? - Ангарский тут же отстраняется, смотрит взволнованно. - Если что-то не так - не молчи, скажи мне.       - Блин, Дугар! - почти взвывает Красноярск и закрывает пылающее лицо ладонями. Он что, всерьёз хочет, чтобы Руслан сказал это вслух?! - Ты, когда первый раз на охоту шёл - волновался?       - Ну... да, - задумчиво тянет Ангарский, не понимая, к чему ведёт Красноярск.       - Ну вот и я волнуюсь, ясно тебе! Имею право! - выплёвывает Руслан, прижимая ладони к пылающему лицу ещё сильнее.       Наступает тишина. И в ней шумный выдох Дугара звучит совсем уж оглушительно. Дошло! Да неужели!       - Руслан...       - Чего тебе, дурень!?       Иркутск берёт его руки и отводит от горящих щёк в стороны, но Енисейский упрямо отказывается смотреть на него, зажмуривается даже.       - Пожалуйста, взгляни на меня, - говорит Ангарский тихо. - Это ведь всего лишь я. Всё в порядке. Не бойся.       Руслан, наконец, смотрит на Дугара. С вызовом, обижено почти.       - А я и не боюсь, - говорит он.       - Вот и хорошо, - примирительно улыбается Иркутск, снова поглаживая по бокам, животу, проводит по колену и спускается ниже. - Просто расслабься. Я не причиню вреда. Красноярск выдыхает, чувствуя, как ладонь Ангарского проходится по внутренней стороне бедра. Вот же... ну и как на него вообще злиться, когда он такое вытворяет?       У Руслана не находится слов, он просто кивает и прикрывает глаза, сосредотачиваясь на ощущениях. Он не скажет этого вслух, но он и правда доверяет. Дугар - единственный, кому он верит. С ним не страшны ни дикие сибирские леса, ни суровые морозы, ни ночная тьма...       Красноярск настолько растворяется в чувствах и мыслях, что пропускает мимо ушей звук откупоривания бутыля, возню, и резко распахивает глаза, когда чувствует, как ко входу приставляют палец. К ароматам трескучих дров в печи и догорающего жира в лампе на столе примешивается густой запах масла.       Он часто дышит, глядит в сторону и кусает губы, пытаясь привыкнуть к странным ощущениям внизу. Не больно. Странно...       Иркутск не торопится, делает всё медленно, тратя даже больше времени, чем необходимо. Он покрывает поцелуями острые краснеющие коленки, внутренние стороны бёдер, оставляет на коже ещё несколько алеющих пятнышек.       Енисейский хватает ртом воздух и распахивает глаза, быстро хлопая длинными ресницами, когда пальцы Ангарского сгибаются, задевая что-то внутри. Сам подаётся, желая, чтобы Дугар снова сделал так. И Дугар делает.       Красноярску не дышится совсем, слышится всё, как через слой ваты, а чувствуется так остро, будто его огнём жгут. И правда жарко. Капельки пота по коже стекают медленно, волосы взмокли. Он улавливает какие-то звуки странные, и задним умом понимает, что звуки эти он сам издаёт. Стонет тихо на выдохе с каждым движением внутри. Рот себе рукой зажать порывается, но кисть мягко отводят в сторону, укладывают на шкуру и держат, не позволяя.       Когда внутри становится пусто, Руслан не может сдержать разочарованный стон. Но тут же порывается свести ноги. Однако ему этого сделать не дают. Он, наконец, открывает глаза и встречается взглядом с Дугаром. Тот дышит часто, смотрит на него во все глаза. И в этом взгляде много, очень много. Он что, всё это время смотрел?!       Но возмущаться нет ни сил, ни желания. Желание у него сейчас совсем иное, и не у него одного. Иркутск склоняется, снова целует долго.       - Ты как?.. - спрашивает тихо.       - В порядке... - выдыхает Енисейский в сторону. Голос свой не узнаёт. Себя не узнаёт.       Ангарский несколько секунд смотрит на него внимательно, затем кивает и опускается дорожкой поцелуев вниз, прихватывает губами затвердевший сосок, заставляя снова выгнуться до хруста костей и схватиться за его плечи.       Красноярск слышит тихий самодовольный смешок и фыркает. Но молчит. Потому что Иркутск уже отстраняется и берёт его за бёдра, намереваясь на живот перевернуть. Но уж тут Руслан молчать не намерен!       - Нет.       - Нет? - Ангарский удивлённо вскидывает брови.       - Я... я хочу так, - шепчет Красноярск и уже сам ноги шире раздвигает. «Я хочу тебя видеть. Я хочу прикасаться к тебе.»       Иркутск понятливо кивает, вновь делаясь сосредоточенным, двигается ближе и закидывает одну ногу Енисейского на своё плечо.       - Тогда у меня тоже есть условие, - говорит он, отвлекая Руслана от того, что ко входу приставляет уже вовсе не пальцы. Но Руслан всё равно судорожно выдыхает, охая, кусает припухшие губы, зужмуриваясь.       - Какое? - шепчет он, стараясь дышать ровнее.       - Не отводи глаза. Смотри на меня, - звучит почти властно. И Руслан повинуется.       В следующее мгновение Енисейский коротко вскрикивает, вцепляется в шкуру так, что пальцы немеют, а ресницы моментально начинают блестеть от выступивших слёз. Но повлажневших глаз не отводит, видит чуть нахмуренные брови, прикрытые глаза и слышит судорожный облегчённый выдох Ангарского. Он замирает, хотя Енисейский видит, что тот держится из последних сил.       Руслан хватает ртом воздух, как рыба, которую об лёд ударили, чувствует, как по горячим щекам стекают слёзы. Дугар чуть наклоняется, бережно гладит под коленкой большим пальцем одной руки, пока вторая стирает мокрые дорожки.       - Тебе больно?       - С-сука... представь себе! - всхлипывает Руслан, сердито глядя на Иркутск. - Ты ж такую дубину отрастил!       - Расслабься, - велит Ангарский тихо, успокаивающе гладит по рвано и часто вздымающимся бокам.       - А я тут чем, по-твоему, занимаюсь? - сипит Руслан, с силой жмурясь и сжимая шкуру ещё крепче.       Енисейский правда очень старается расслабиться, но выходит плохо. Он боится, что может всё испортить. Но от разрывающего на части ощущения внизу и лихорадочно бьющихся в голове мыслей его отвлекает Дугар.       Он склоняется к Красноярску и целует мягко, мокро, гладит везде, где только может дотянуться, сцеловывает солёные дорожки с пылающих щёк, шепчет на алеющее ухо что-то успокаивающее, повторяет, какой Руслан невероятный, самый красивый, самый лучший. Руки от шкуры кое-как отдирает, кладёт по обеим сторонам от головы Енисейского, свои пальцы с его переплетая. И делает первое движение, пока не до конца, но и того хватает сполна.       Красноярск выгибается под ним дугой, раскрывает рот в немом не то стоне, не то крике, по шкуре волосами метёт и дышит заполошно, ругается сквозь зубы сдавлено.       - Потерпи чуть, - уговаривает Дугар, целует в мокрую щёку и снова делает толчок. Всё так же медленно. Но уже глубже.       Руслан ему в плечо взмокшим лбом упирается, скулит тихонько.       - Сильно больно? - взволнованно шепчет Дугар, гладя по взмокшим волосам. - Остановимся?       - Хрена с два, ни за что, - Красноярск дрожит всем телом, в плечи Дугару ногтями впивается, тоже отметины оставляя. - Двигайся.       Ангарский кивает. Он упирается локтем у головы Руслана, в глаза заглядывает, второй рукой придерживая его за бедро, и входит до конца. А Красноярск даже кричать забывает. Его тут же целуют. Глубоко, жарко.       Следующий толчок уже не приносит такой боли. Последующий оказывается терпимым. А дальше Руслан будто теряется. Енисейский постепенно привыкает, хотя и сложно ему. Расслабляется под уверенными руками, полностью отдавая контроль. Такое можно позволить только Дугару. Такой он может быть только с Дугаром.       Иркутск пытается быть осторожнее, подаётся мягко, однако постепенно хватка на бедре заметно крепчает. Ритм держит медленный, но выходит каждый раз почти полностью и входит до конца, до влажных шлепков кожи о кожу. Руслан дышит поверхностно и часто, стонет протяжно на каждом глубоком толчке. И не понимает, что каждым звуком с ума Дугара сводит. И не понимает, что сам с ума сходит. Боль почти утихла, внутри сладко ноет от каждого неспешного движения. Хочется ещё. Хочется больше.       Енисейский ноги на пояснице Иркутска скрещивает, подмахивать пытается, ближе притиснуться. Шепчет что-то одними губами. Сам за поцелуем тянется, руками по спине, плечам, шее шарит. Находит губы Иркутска и между стонами в них выдыхает:       - Сильнее...       Дугара два раза просить оказалось не надо. Он будто только этой то ли просьбы, то ли разрешения и ждал. Глаза в полутьме блестят. Там расплавленный янтарь горячий, душу прожигает насквозь. Но Руслан и не думает бояться. Он знает - Иркутск ему не сделает больно. По крайней мере, сейчас.       Красноярск захлёбывается стонами, когда Дугар его за таз приподнимает, большими пальцами выступающие косточки оглаживает, а сам вбивается с такой силой, что искры из глаз летят. Всё видится смазанным, и Руслан запоздало осознает, что виной тому слёзы. Только уже не от боли совсем.       - Тебе хорошо? - спрашивает Иркутск, ловя на себе мутный и расфокусированный взгляд. И откуда у него столько выдержки, чтобы ещё и говорить связно?!       - Мне... очень хорошо, - Руслан прерывается на очередной громкий протяжный стон, мелко дрожит всем телом, хнычет почти. Шепчет пересохшим горлом. - Не... останавливайся. Пожалуйста...       И слышит, как Ангарский выдыхает шумно. Иркутск всем телом наваливается, к себе прижимает крепко и в полную силу, не сдерживаясь больше, вколачивает в жёсткую шкуру так, что Енисейского по этой самой шкуре аж протаскивает. Но Красноярск не чувствует боли в натёртой взмокшей спине. Он чувствует лишь жар внизу, что с каждым быстрым и резким движением только больше становится. Ему хорошо, до одури хорошо.       Руслана окончательно вышибает из реальности, когда он слышит низкий рык у уха и чувствует зубы на своей коже. Глаза закатываются от удовольствия, он почти кричит, спину дерёт ногтями, как кот. Ему даже не нужно прикасаться к себе. Одного осознания того, с кем он, под кем он - достаточно.       Вновь в длинные тёмные волосы зарывается немеющими пальцами, сжимает их крепко. Глухо, будто через толщу воды, до ушей шёпот Иркутска доносится, но Красноярск его разобрать не может. А, когда понимает, что тот по имени его зовёт без остановки, то всё тело будто молнией прошибает. Руслан выгибается и дрожит, замирая. Животу становится липко и тепло. Он слышит сбоку низкий гортанный стон, чувствует как внутрь ещё несколько раз сильно толкаются, так, что аж воздух из лёгких вышибает. А потом Дугар его к себе прижимает крепко, что аж кости трещат, и через зубы шипит, собой заполняя.       Они долго лежат, пытаясь отдышаться и прийти в себя, и просто молчат, потому что слова тут лишние. Голова Руслана покоится на груди Ангарского, пока тот задумчиво перебирает красные волосы.       - Знаешь, Красноярск, - вдруг говорит он негромко. - Я не видел никого прекраснее тебя.       У Руслана сердце замирает от этих слов. И он ловит себя на мысли, что ему бы хотелось услышать их от Дугара и через пятьдесят, сто, даже через двести лет.       - Я сейчас прямо тут усну, и тебе придётся тащить моё прекрасное тело на печь самому, - предупреждает Красноярск слегка охрипшим голосом, блаженно улыбаясь.       - Ты правда думаешь, что меня можно этим напугать? - интересуется Дугар, тихо смеясь. Но всё же начинает шевелиться. - Пить хочешь?       - Безумно, - признаётся Енисейский честно.       На печи вдвоём тесно. Но им всё равно. Иркутск укрывает их шкурой и прижимает Енисейского к себе. Дугар смотрит на Руслана так, будто видит его в первый раз. Руслан смотрит на Дугара так, будто видит его в последний раз.       - Следующим летом, - говорит Ангарский шепотом, гладя Красноярск по щеке. - Давай снова сюда вернёмся?       Грудь сдавливает так, что Руслан и слова вымолвить не может. Он прячет лицо к сгибе шеи Иркутстка, кивает. И чувствует, как сердце разрывается на части. Всё, что он может выдавить - это глупое и детское:       -Обещай.       И получает в ответ такое же глупое и детское:       - Обещаю.       Ангарский засыпает быстро. А вот Енисейский не спит. Всё смотрит на него. Слушает, как размеренно бьётся сердце в груди Иркутска, как он глубоко дышит. И пытается запомнить, выжечь в памяти каждое мгновение, каждое сказанное слово, каждое прикосновение. Запомнить всё, вплоть до запаха. Запомнить так, чтобы возвращаться сюда хотя бы в своих мыслях.       Он даже представить не мог, что может быть так сладко и горько одновременно. Ведь знает прекрасно: эта ночь кончится, останется здесь, в этой времянке. И наступит завтра, в котором Дугар уедет.       Сколько они не увидятся? Он будет вспоминать это лето так же часто, как его будет вспоминать Руслан? Он будет скучать так же, как будет скучать Руслан? Губы дрожат. Он засыпает и ему чудится, как где-то на улице вдалеке кричит ворон.       Красноярск чувствует, что он счастлив. Красноярск чувствует, что это с ним в последний раз.

Июль. 1878 г.