проклятье

священное писание муки в пастельных переливах сливочных страниц рассказывает, убаюкивая мягкими строками каждую читающую его печеньку: когда наступает настоящая зима – не такая, как в королевстве дарк какао, а настоящая, затронувшая каждый уголок хлебоземья – одинокому шаману суждено влюбиться в консула молодой республики, у которого позолотой на погонах все еще блестит юность. ему суждено влюбиться от скуки, потому что жизнь – слишком сложная и многогранная, и не играть в нее – это греховная ленность. кофейное племя издревле было проклято шаманской болезнью – словно темный дракон юга, сокрытый в бесконечных снегах, пал от виноджемового меча их спасителя и в предсмертном гневе покарал будущих потомков, обрекая их вечным сном видеть картины будущего против своей воли. аффогато давно принял это как данность – проклятье даже сыграло счастливую роль в его нелегкой жизни, позволив пробиться в советники короля: долгие годы ему приходилось общаться с духами – с духами умерших полководцев, с призраками неупокоенных воинов, отыскивать заблудшие души больных товарищей; долгие годы аффогато работал на свою репутацию, чтобы потом репутация работала на него – чтобы он мог просто сидеть подле дарк какао, откидывая полы темного, исшитого блискучими виноградовыми нитями ханьфу, и, хитро сверкая серебристыми месяцами глаз, указывать заостренным кончиком ногтя на карту – укрепление против лакричных монстров стоит строить здесь, премию полагается назначить этому служащему, беречь казну – себе дороже, ведь самое главное – безопасность. самое главное – безопасность и забота о себе, мой король, — смеется глазами аффогато, лукаво улыбаясь: он мягко склоняет голову в небрежном покое – и шубка с плеча кланяется в такт его движениям, опускаясь до самого пола черничным облаком сахарной ваты. самое главное – вседозволенность и отсутствие забот, — говорит себе аффогато, падая на воздушную перину, пока щеку приятно холодит шелковая ткань постельного белья. в воздухе витает аромат амаретто, смешанный с кофейной горечью эспрессо, которое недавно было принесено прислугой в покои, окутанные полумраком. и вовсе это не проклятье, уверен аффогато, потому что как недостатком может быть то, что позволило жить ему в роскоши и богатстве? аффогато уверен – никак. аффогато знает: все это – наглая ложь, чтобы пустить пыль в глаза, и никто не смел радоваться такому дару. аффогато верит в то, что был благословлен богами. поэтому он продолжает купаться в блеске рафинированного сахара, пока упоительно-дурманящий привкус оседает на языке; продолжает распоряжаться жизнями вместо своего короля, потому что ему доверяют и продолжает испытывать жизнь на прочность, не страшась будущего. и священное писание муки говорит: оно говорит, покосившимся почерком рассказывая следующие главы истории: ошибки свойственны каждому, и глупо верить, что даже такой изворотливый народ, как шаманы, могут их избежать. ошибки куют тебя настоящего; ошибки совершенствуют тебя так, как не совершенствует непогрешимость и идеальность. аффогато почти победил – власть была в сантиметре от его цепких пальцев, сводимых легкой предвкушающей дрожью. предложение дарк энчантресс о становлении королем было так привлекательно и долгожданно, что аффогато не думает ни секунды, прежде чем согласиться на него. пусть кого-то другого коробит, что он заключил сделку с дьяволицей – если договор взаимовыгодный, то аффогато подпишет его даже с сатаной, а после выпьет с ним на брудершафт, потому что его не страшат средства – он видит лишь цель. и аффогато чествует это событие: он уже не видит дарк какао, потому что король здесь – он. он уже не приходит на собрания и вызовы, потому что его никто не смеет звать – он приходит сам, когда посчитает то нужным. он уже позволяет себе забыться – семь кубиков рафинированного сахара в чашку кофе – утром, в обед и вечером, потому что так живут особы высоких кровей. он уже забывается, когда сделка прогорает – дьяволица обвела его вокруг пальца, игриво проведя острием хвоста по скуле, и умыкнула. аффогато остается лишь проклинать мироздание – гранат, искусившую его скорой властью; проклинать дарк какао, который выжил, несмотря на изматывающую схватку со своим сыном; проклинать мерзавку карамель эрроу и ее чертову верность глупому старику; проклинать бесхребетного дарк чоко, не способного докончить начатое до конца; проклинать самого себя, потому что беспрекословно – прикрыв глаза в слепой вере – повелся. но аффогато с гордостью вздергивает подбородок, непреклонным взглядом смотря на каждую и каждого. он смотрит, лелея в памяти несколько сладких дней своей власти, когда бесшумной ночью приходится бежать из королевства – и только аромат амаретто пусть останется напоминанием о нем королю. и священное писание муки продолжает: кремовая республика была рождена не благодаря, а вопреки неконтролируемому аду, несущему самую мучительную и жестокую смерть. кремовая республика – юное детище, взращенное потомками самого пьюр ваниллы, во главе которого стоит совет старейшин. и они – лучших из лучших; и они следят за мирской жизнью и порядком государственной системы, и они дают населению жить самую прекрасную из всех возможных жизнь, и они на своих плечах несут груз неподъемной ответственности, невыносимый ни для кого другого. аффогато попадает на благотворительную выставку милли-филли совершенно случайно, но абсолютно удачно – фуршет ломится от всевозможных вкусностей, к которым никто из гостей не смеет притронуться, потому что манеры. но манеры – манерами, а не полакомиться ванильным мороженным и не испробовать пары стаканов ягодного сока из самого королевство холлиберри – просто возмутительно. поэтому аффогато плывет довольной кошкой среди важных гостей в костюме-тройке, кивая каждому встречному, и да, я из самого королевства дарк какао, раньше работал при короле, но сейчас – в бессрочном отпуске. но ажиотаж вокруг своей скромной персоны – точно не тот эффект, которого он добивался; будем честны, все, чего желал аффогато – это спрятаться от ужасной метели, которая стылым ветром проникает даже в самые захудалые мотели кремовой республики. ну и поесть на славу, этого тоже не отнять. поэтому аффогато приходится льстиво улыбаться, кивая сабле на ее бесконечные разговоры об очередной выставке искусства, которая пройдет в следующем месяце, и одним словом обещать, что он обязательно ее посетит; аффогато должен молча слушать бесконечный поток речей малд джуса, говорившего без остановке о какой-то там новой технике для более эффективного отжима сока из ягод; и аффогато вынужден заставить себя не закатывать глаза каждый раз, когда милли-филли заикалась о бедных сиротках при церкви и тяжелой доле, выпавшей на и жизнь. да-да, аффогато очень интересно, он только и мечтал, что услышать про то, как милли-филли организовывает раз в день обед для безмамных детишек из своих собственных средств. поэтому аффогато кивает – кивает, пропуская весь этот бессмысленный бред мимо ушей, пока не слышит: шаман, а можете мне погадать на руке о будущем? и аффогато смеется, сраженный очарованием этой глупости наповал. священное писание муки настаивает, храня на пожелтевших от старости страницах подтверждающие доказательства: консул юной республики – мягкое и незрелое дитя самого солнца: в его волосах, отливающих чистейшими топлеными сливками, смешливым блеском мерцает образцовое совершенство. в изгибах его ресниц – нежный изомальт молочного цвета – прячется огонек неуверенности в себе, но он закрыт так глубоко, что остается недосягаем. на щеках консула – созвездия веснушек; созвездия великолепные и живописные, пророчащие такое же великое в своей красоте несчастье. а губы пересекает вишневое самодовольство, которое так же быстро угасает, стоит ему оказаться в одиночестве. аффогато смотрит – у клоттеда крима еще юность бурлит под кожей, сводимая на нет сотней дел-обязанностей-миссий; у клоттеда крима шикарный жакет с переливающимися позолоченными лацканами и уставшая улыбка – как дополнение идеальному образу. аффогато улыбается – бархатный смешок проносится по ветру, окисляясь интересом нового собеседника, и он протягивает ладонь вперед, чтобы молодой консул дал посмотреть на линии жизни своей руки – наверняка там ждет что-то великое. и клоттед повинуется, безмолвно вкладывая в ладонь аффогато свою – тот лишь лукаво тянет уголком губ, пока ехидство блестит серебром вокруг суженного зрачка – шаманы никогда не гадают по линиям судьбы. но рука у консула кремовой республики мягкая-мягкая, а кожа совершенно нежная, как и положено иметь высшим слоям общества, – аффогато бездумно очерчивает всевозможные линии внутренней стороны ладони, обводя маленькую родинку на запястье между виднеющейся синевы неглубоких вен: — молодому господину несказанно везет, – мурлычет он, продолжая поглаживая выступающую косточку кисти, – ему самими всевышними предначертано сходить со мной на свидание. и в этот момент хмурая усталость спадает с лица клоттеда – он смеется, смеется не сдерживая себя, и изомальтовые зубы сияют в удовольствии, обрамленные легкой улыбкой. и они идут на свидание – просто потому что аффогато безумно скучно, а сам клоттед – до сумасшествия интересный, поэтому аффогато тупо цепляет – цепляет мягкое участие клоттеда, его осведомленность обо всем и любовь к спорам, потому что аффогато сам просто обожает препираться, он получает удовлетворение, поддевая и задевая – слегка поддразнивая, чтобы зацепить за душу и ловить заинтересованный взгляд в ответ. аффогато цепляет клоттед, а клоттед ведется на аффогато. один : один – ничья, они оба в выигрыше. и планы аффогато оказываются погреблены под неумолимой действительностью – потому что какой смысл скитаться по миру, называя это кругосветным путешествием и поиском себя, если в кремовой республике есть своя вселенная, исследовать которую гораздо интереснее? и священное писание муки повествует о том, как шаману холодных земель просто суждено сойтись с молодым потомком пьюр ваниллы – вопреки всем мыслимым и немыслимым причинам. просто потому что на корже хлебоземья наступила настоящая зима, просто потому что каждой печеньке суждено хотя бы раз в жизни испытать счастье, и просто потому что детская сказка о существовании печеньки, с которой навеки и навсегда – возможно, должна исполняться хотя бы раз в тысячелетие. и, если честно, аффогато не коробит, что он просто сидит на шее у клоттеда – потому что ни черта подобного, а кто распускает такие сплетни – пусть скажет это глядя ему в глаза. потому что аффогато, вообще-то, занимается стратегически-важными делами: он перебирает бесконечные – под ними точно можно утопнуть и умереть – документы, сортируя их по аккуратным папкам; он переделывает меню блюд в поместье клоттед крима, потому что то, что он ест – просто несовместимо с жизнью; аффогато читает всевозможные книги в библиотеке, помогает заполнять отчеты за клоттеда, говоря шутливое должен будешь, подбирает лучшие костюмы для клоттеда на совещания и просто живет, повязав себя вместе с ним неразрывными нитями судьбы. потому что клоттед кажется именно тем, кто нуждается в нем, в аффогато. а аффогато нуждается в нем – но совсем-совсем немного, потому что эта мысль никогда не облачиться в слова, чтобы быть услышанной клоттедом. потому что это кажется до жути правильным: аффогато чувствует себя так, как чувствовал всего пару дней, будучи королем заснеженных и суровых земель, – он не отказывает себе ни в чем, и даже большее – он может хоть с кем-то поговорить по-душам, потому что прекрасно знает, что клоттед такой же, как и он – не идеальный. клоттед не идеальный, совершенно не святой и абсолютно неправильный, как и сам аффогато – не образцовый, совершенно не праведный и абсолютно превратный. и это – правильное: неправильное – к превратному, несчастное – к разбитому: аффогато не позволяет себе грустно улыбаться, говоря о прошлом, потому что на то оно и прошлое, чтобы не иметь никакого значения сейчас – и аффогато просто говорит, оставив все позади: говорит о своих братьях и сестрах, с которыми у него была борьба не на жизнь, а насмерть; говорит о вечно работающей матери и суровом отце, ловя улыбку клоттеда, через которую несмелыми оттенками проступает печаль. и аффогато просто слушает об отце клоттеда, который с самого детства требует недосягаемого идеала; которого не беспокоит собственный сын, которому нужен лишь результат; который выплескивает свое недовольство хлесткой пощечиной, и его ненависть оседает на нежном бисквите на две – а то и три недели. и священное писание муки поведает о том, как сошлись два несчастья – сошлись неразрывно крепко и до безумного правильно – словно кусочек пазла вошел в пазы другого, безошибочно выстроив задуманную картину. словно сами ведьмы выпекли их из одного коржа, словно их близость была предопределена самой судьбой. но сказки со счастливым концом бывают лишь в выдуманных народом историях – в жизни все совершенно иначе. — великий шаман хоть раз погадает мне, простому смертному, на судьбу? — заинтересованно тянет клоттед, утыкаясь носом в бедро аффогато, пока его руки ласкают лицо клоттеда, соединяя охровые мазки веснушек в созвездия – на щеках клоттеда ужилась большая и малая медведица, и аффогато намерен найти там кассиопею. — молодой господин должен помнить, мои услуги стоят дорого, — аффогато лукаво усмехается, поднимая голову клоттеда за подбородок, чтобы поймать взгляд зеленых глаз – и ресницы трепещут под натиском яркого света, проникающего в настежь открытое окно. возбуждение копится на кончиках пальцев аффогато, потому что пророчества всегда играли ему на руку, поэтому он в предвкушении перебирает спутавшиеся сливочные пряди, убирая их со лба и аккуратно зачесывая назад – нежность в осторожных касаниях самого солнца. — думаю, мне по силам оплатить даже самую высокую цену, — клоттед раскованно смеется – ямочки на щеках – и прижимается щекой к бережной руке аффогато, и тот не может не улыбнуться в ответ. аффогато прикрывает глаза, стараясь сконцентрироваться на своих ощущениях и немного забыться: он выравнивает дыхание, стараясь делать глубокие и полные вдохи; он отсчитывает ритм заходящего сердца, потому что это единственное, что должно его волновать. спокойствие. непоколебимость. сосредоточенность. он проходил это тысячи раз, и благословение предков приятно оседало за ребрами – оно дало аффогато власть, оно позволило аффогато достигнуть роскоши и успеха, отчасти из-за него же аффогато вообще встретился с клоттедом. поэтому он дает тьме поглотить все существенное и остаться одной наедине с аффогато – необычное свидание, которое он оттягивал за скукой на долгие годы. но теперь они встретились вновь. и аффогато видит – видит, как сияет клоттед в лучах божественного счастья – на его губах благословенно покоится улыбка, которой там самое место; зелень зрачков горит огнем жизни, наполненная долгожданным блаженством, и аффогато сам еле сдерживается, чтобы не растянуть уголки губ в довольном смешке. но картина сменяется другой – и благополучие так же быстро спархивает с правого плеча клоттеда, как там и появилось, и теперь клоттед выглядит точно таким же, как и в их первую встречу – глубоко уставшим, с покатыми под тяжестью ответственности плечами и по-настоящему несчастным. аффогато давно не видел такого клоттеда – и предпочел бы не видеть еще десятки лет, но в ушах набатом звучит именно несчастный скулеж, и именно несчастье окутывает его – клоттеду всего тридцать с небольшим, но он совсем-совсем один, потому что консулу молодой республики сужено лишь коснуться блаженства, а не идти с ним по жизни. ему суждено коснуться принятия, ему суждено ощутить любовь и заботу, ему суждено испытать счастье, чтобы стать счастливым – и ему суждено потерять его, чтобы помнить, что он был счастлив. и аффогато распахивает глаза, не желая и дальше смотреть на этого клоттеда – взрослого и одинокого клоттеда будущего. именно поэтому он мягко вплетает свои пальцы в волнистые сливки волос, именно поэтому он смотрит на клоттеда нынешнего – с пастельными маками, цветущими на нежных щеках; с самой жизнью, поселившейся в ласково скользящем взгляде; с самым добрым и понимающим сердцем, которое было разбито сотни раз и склеено – только один. именно поэтому аффогато наклоняется, чтобы прошептать в самые губы молодому господину несказанно везет, – он касается их своими, чувствуя теплое дыхание на коже, – ему самими всевышними предначертано быть со мной до конца своих дней. именно поэтому аффогато проклинает темного дракона юга, жадно утягивая клоттеда в поцелуй. и священное писание муки окончит на том свое повествование, потому что в своих предсказаниях шаманы не ошибаются никогда.