Я ненавижу тебя, я люблю тебя

Макс возвращается в свой номер, настроение было паршивым… Несмотря даже на то, что он выиграл свой первый чемпионат мира. Единственное, чего ему хотелось это разорвать Льюиса на части. Отчаянно, до ненависти, что сжирала его изнутри. Он ненавидел его ровно столько же, сколько любил и восхищался им и его мастерством. Он хотел быть похожим на него, и он хотел превзойти его и его достижения. Стать чем-то лучшим… стать лучше чем он, семикратный чемпион мира. Который выиграл всё, что мог, и всё, что хотел. И всё ещё продолжал ставить ему палки в колёса. В темноте коридора он приближается к своему номеру и абсолютно внезапно впечатывается в чужую спину. Ему тут же хочется послать нахуй того, кто так не вовремя оказывается на его пути. Но стоило незнакомцу обернуться, как стало понятно, что это был Льюис. Тот вздрогнул, увидев лицо голландца и выдохнул. Вообще-то он шел к своему номеру, но… Как оказалось, с Максом они были соседями по этажу. После всех этих классических мероприятий, разбора полетов по поводу окончания сезона и насчёт гонки Льюису хотелось упасть в постель и проспать до утра как минимум. Ему было плохо не только из-за окончания сезона, так ещё из-за ухода Себа из карьеры в конце следующего сезона… И… Он ненавидел всё это. Он устал. Вот что ему мешало после окончания сезона выступить с заявлением, что он уходит из гонок? Ничего. Но… Чувство, что он ещё не закончил, что он ещё не выдохся, решило всё за него. Он был уверен, что ещё сможет показать себя, прыгнуть выше головы, прыгнуть выше всех своих достижений. И тут в довершение всего — ещё и Макс, будучи несколько навеселе вписывается в него. Но ругаться не хотелось. Это был Льюис. Льюис. Хэмилтон. Сердце замирает, и Макс словно бы перестает дышать, а всё его естество жаждет мести за прошедшее гран-при… Льюис только собирается что-то у него спросить, но в голове у Макса что-то щелкает и он резко тянется к нему руками, берет его за грудки и резко притягивает к себе. Изучающе смотрит в чужие карие глаза, всего одно долгое мгновение… И… Целует его. Да так грубо, что у него самого из-под век словно бы вылетают искры. Черт возьми… Это… Это… Не находилось даже мыслей, чтобы описать всё то, что творилось у него внутри. Чувство превосходства, чувство, что весь мир был у его ног… А всё только из-за того, что он целовал Льюиса Хэмилтона. Но он и правда был его миром. Поцелуй тем не менее не разрывается и Макс чувствует эту власть над своим победителем. Чужие руки также в ответ сжимают его футболку на груди, так, что скрипит ткань. Макс напирает и прижимает Льюиса к двери своего собственного номера. Он всё также хочет разорвать его на части, но к этому примешивается ещё одна составляющая — страсть. Хочется убить и трахнуть его. И… И сделать может быть ещё что-нибудь ужасное с ним. Выместить на нем свою злобу и разочарование. И… И может быть самому умереть после этого. Он не знает. Потому что запутался. Он запутался в этой череде событий. — Ты хотя бы в номер зайди… — Льюис тихо усмехается, насилу оторвавшись от своего «соперника». — Умеешь испортить момент, Хэмилтон. — сдавленно рычит Макс и шарит по карманам в поисках карточки-ключа. А когда находит, впускает их обоих в номер, буквально продавливая семикратного чемпиона мира в прихожую. Его вновь захлёстывают эмоции. Снова это дикое желание, что не даёт ему здраво мыслить. Особенно в тот момент, когда он снова целует его, но в этот раз инициатива не принадлежит ему — ее перехватывает Льюис, сжимая его бока своими пальцами, до невидимых следов через футболку. И Макс громко выдыхает. О, как же он ненавидел его. До скрежета зубов. До этого нещадного желания вцепиться ему в глотку и придушить его. За все его грехи, и за все его успехи. За всё то, чего он так и не смог добиться в начале своей карьеры. Потому что пока Льюис выигрывал чемпионства за чемпионствами и бил рекорды самого Шумахера — он плёлся где-то позади него. Льюис подхватывает его руками под бедра и тянет в сторону спальни. Макс обхватывает его руками за шею, попутно с этим вцепляясь в его косы. Так, чтобы было больно. Льюис вписывается в дверной косяк, и по пути чуть не сбивает что-то в темноте. Но им обоим так плевать. Пока они оба не падают на кровать и Макс оказывается распластанным под ним. Голубые глаза смотрят с вызовом в карие, и уже Льюису хочется прикончить его. Чтобы перестал смотреть на него вот так, дерзко и с вызовом, так, словно бы он был для него пустым местом. Ведь этому заносчивому парнишке стоило бы знать своё место. Потому что он был великим, а до него Максу было ох как далеко, и ох как долго. Макс начинает остервенело стаскивать с Льюиса одежду. Потому что ему было жизненно необходимо это сделать. Впиться пальцами в чужую кожу и вырвать из его тела внутренности, а потом искупаться в его крови… И если честно, это был самый лучший и самый страстный секс в его жизни. Кажется, Льюис не оставил на нём и живого места, просто втрахивая его в эту гребанную постель, царапая ему спину, лопатки, бока, клеймя его грудь и тело засосами, которые потом точно придется скрывать под слоями одежды. Но и он сам в долгу не остается — царапается, рычит, кричит, кусает его, словно бы хочет оторвать от него куски… И это действительно напоминает борьбу. Только уже не за титул, а между собой. Когда всё заканчивается — они абсолютно обессиленные лежат рядом с друг другом. Льюис смотрит в потолок, и понимает, что всё действительно закончилось. Сезон закончился. Больше не нужно бороться. Больше ничего не нужно делать, чтобы попробовать бороться за титул… Ничего больше не было. Были только он и его «злейший» враг, потенциальный соперник во всём, которого он поимел… Макс смотрит на него, и в полутьме видит как на тёмной, испещреной татуировками коже расцветают следы от его зубов… Он и правда действительно обезумел… — Прости. — внезапно вырывается у Макса сдавленно. Льюис моргает. Что? — Что?.. — Прости. Я… — Макс всё-таки придвигается к нему ближе и поднимает руку, чтобы коснуться отметин кончиками пальцев. Льюис молчит, явно ошарашенный поведением Макса. Что за хрень происходит?.. — Это… — Льюис пытается что-то сказать, но слова с трудом формируются во что-то связное, поэтому Хэмилтон оставляет попытки что-либо сказать, пока Макс смотрит на него с такой невыразимой грустью, что становится тошно. А потом Ферстаппен делает совсем неожиданное — обнимает его, утыкась носом ему в шею, и дышит, прикрыв глаза. Льюис не знает как на это вообще реагировать, но… Он всё же кладет свои ладони ему на лопатки и слегка поглаживает. Как бы успокаивая. Подумаешь, ну потрахались так, словно бы хотели убить друг друга… Невелика беда. — Я ведь… Я ведь тебя ненавижу… — сипит тихо Макс, думая о том, что этого ему сейчас не хватало — открывать душу перед своим персональным источником бед и несчастий. Но он всё-таки это делает. — Я знаю. — просто отвечает Льюис. О да, будто бы он этого не знал. За маской уважения скрывалась концентрированная ненависть. Хотя он ничего толком и не делал. Просто боролся против него за титул. Хотя это «просто» означает всё. — И точно также люблю… Я так тобой восхищался… — голос Макса странно вибрирует, словно бы он вот-вот расплачется. Льюис замирает. Что? Он не успевает додумать мысль, как Макс начинает дрожать в его руках от своих тихих рыданий. Броня непобедимого льва Нидерландов дала трещину. Ему действительно было жаль. За всё жаль. За эту злобу, ненависть, ярость, горечь… Льюис отмирает и начинает осторожно и нежно гладить его по плечам. И вскоре Макс затихает, лишь изредка всхлипывает, ощущая себя донельзя сломанным и разбитым. А там и вовсе начинает дремать, убаюканный чужими прикосновениями и теплом… Ему действительно этого не хватало. И именно от того, на кого он хотел равняться. А Льюис не может сомкнуть глаз до победного конца. Когда и сам не понимает как отключается… Рассвет застаёт одного из них в одиночестве…