***
Вечер заканчивался и постепенно расходились гости. Золото светило им вслед, пока они оборачивались, смеялись и радовались хорошо проведенному времени. Серафина отделилась от своего жениха, сказав ему, что пойдет к подруге и переночует у нее, потому что им надо наверстать упущенное — учеба за границей подарила девушке изолированность от всего и всех. Мужчина принял ее слова и с долей чести оставил ее на пороге поместья Эйвери. Естественно, она лгала. Без всякого стеснения, стыда и прочего. Никакой подруги не было. Был друг, с которым она рассталась очень давно и так, что хотелось реветь в подушку ночами напролет. Никакого конфликта не было, но когда им пришлось пойти разными путями, что-то все равно принесло Фине боль. Она помнила все, что связывало ее и Джонатана. Помнила даже то, как он называл ее. Фина. Никто ее так больше не называл. Спрятавшись в темном уголке коридора и ожидая, пока уйдет последний гость, Серафина пугалась самой себя. Боже, что она делала? Зачем все это, зачем прятаться, ждать, пока все уйдут, а дальше по плану встречаться лицом к лицу с Джо? Затем мелькнуло озарение — ей это нужно. Фине нужно увидеть Джонатана, услышать его голос, который когда-то успокаивал ее получше зелий. Почувствовать касания его рук. Намереваясь наконец выйти из укрытия, Серафина была остановлена внезапно появившейся фигурой самого Джонатана. Если честно, он заметил ее еще тогда, когда она прощалась с женихом, а он провожал Адама, который явно перебрал сегодня, и его спутницу, что тоже знатно повеселилась, но выпила явно меньше Розье. Пока хозяин поместья отдавал приказ водителю доставить пьяного Адама, а его темноволосой подруге посоветовал следить за парнем, Джонатан краем глаза заметил, как Фина скрылась в темном углу, за портьерой. И вот сейчас, разоблачая ее, он наконец стоял рядом с ней, буквально в тридцати сантиметрах. Так близко и так далеко. Далеко ли?***
Джонатан прижал ее к столу, не сильно, чтобы не травмировать нежную кожу, которая могла покрыться мелкими синяками даже сквозь одежду, стеснявшую ее движения. Он всегда хотел быть осторожен с ней, во всех отношениях: в разговорах, чтобы ненароком не спугнуть от самого себя, как он мог по случайности; в прикосновениях. Сейчас Джо хотел трогать фигуру девушки легко и непринужденно, отнюдь не так, как ему твердили его друзья. Нет, он считал, что та, кто сейчас стоит перед ним — вся такая прекрасная и нежная в этой укромной темноте — возжелает только его касания и губы, что даруют мужское дыхание, пропитанное возбуждением и желанием поскорее сказать слова о том, как Джо хочет ее. Вечернее платье, малиновое, как он любит, сводило его с ума. Все эти подвязки, так туго натянутые по ребрам, по корсету, что служил данью прошлой моде, бросались в глаза Джонатана, притягивали его руки, чтобы он поскорее развязал их. Снял путы, чтобы бледная кожа задышала прохладным воздухом комнаты, в которой они находились. Фина смотрела на Джонатана неотрывно, словно желая проникнуть в голову, но тот, как берлинская стена, не давал ей даже шага ступить за границу его самого, чтобы понять, чего он хочет в данный момент. А слова не вырывались из него. За него могли говорить лишь мелкие движения рук и пальцев, что дрожали возле лент платья. Он заострил свое внимание на них, и медленно, будто боясь спугнуть прилетевшую бабочку, севшую ему на руку, дотронулся наконец до платья и потянул руку в сторону вместе с зажатым концом ленты. Она по велению его руки волнами проскользнула во тьму, подчиняясь безусловному приказу освободить свою хозяйку, показать ее. Лента вылетела с верхних петель, все еще оставаясь зажатой в других. Длинные аристократичные пальцы потянулись к другим петлям, дотронулись до веревок, пока глаза, в которых серое море, будто освещенное светом луны, бурлило от спрятанных и потаенных желаний. Эйвери дожидался разрешения. Такой правильный, воспитанный, но абсолютно извращенный своими рвениями наконец приблизиться к открытым участкам женской кожи. Фина посмотрела на Джо, слегка сомневаясь в своем решении отдаться ему, и словно увидела в его глазах мольбу, словно он молился дать ему повод пойти дальше, разрешить наконец отпустить себя и свои принципы к чертовой матери, как он давно хотел, но не мог. С кем попало не мог. Но с ней он наконец откроет врата под названием «дозволение и свобода» перед самим собой. Она улыбнулась в ответ, и когда едва дотронулась своей ладонью до щеки Джонатана, чуть задевая локоны его волос, кончики которых к концу дня начали смотреть в разные стороны, кивнула, позволяя продолжить дело, которое он хотел совершить, но не мог. Какой-то блок будто сняли с его сознания. Этот простой кивок позволил ему наконец начать двигать пальцами, чтобы жеманно, аккуратно освобождать шнуровку с петель. Одна за другой. Пока платье не распахнулось, потому что ничто его не стягивало в тисках. Джонатан хотел видеть Серафину полностью, обнаженной во всех смыслах, потому что ему куда важнее было всегда посмотреть на человека изнутри, а потом уже только на внешнюю облочку. Но он уже знал, что творилось в мыслях Фины каждый раз, когда стоило ему появиться рядом с ней, — теперь же он узнает то, как ее тело будет реагировать на его плавные, облегающие и обжигающие касания губ и рук, которые, как шелк, будут проходить по шее, подтянутой груди и животу, и дальше вниз к бедрам. Платье спереди распахнулось, но все еще держалось рукавами за предплечья, стесняя в движениях. Но Джо не хотел помогать ей снимать это платье до конца, ему пришла идея оставить все так, чтобы женские руки были в импровизированных путах, чтобы она чувствовала себя скованной. Когда он начнет наступать на нее, целовать и вбирать аромат духов, оставлять поцелуи и укусы на лебединой шее Фины, та будет измываться еще больше. Биться в нетерпении, потому что ее движения будут ограничены, а возбуждение будет требовать дополнительных содроганий. Это скажется на разуме Серафины, запутает ее в своих же мыслях. Она затеряется в рвении освободиться от всего, что мешает ей достичь пика наслаждения. И в мыслях не было, чтобы Фина воспротивилась плану Джонатана. Она до конца сняла платье, освобождая свои руки. Они оба проследили за платьем, теперь уже ненужной тканью, но, в отличие от резкого движения глаз Фины, взгляд Эйвери двигался останавливаясь, будто подмечая, оценивая каждый дюйм, сантиметр кожи, закрытый нижним платьем — буквально бельем, чулками. Его серые стальные глаза задержались на вырезе груди, на мелких узелочках, украшавших нижнее платье, за которым не было абсолютно ничего, до чего он не хотел бы сегодня добраться. Джонатан следил за родинками на груди, что вздымалась от томного дыхания Серафины. Если бы она сейчас не опиралась на так удобно поставленный стол в комнате Эйвери, то упала бы из-за желания наконец притянуть его к себе, а не просто держать в руках. Поцеловать его, зарыться в пшеничные локоны, потянуть их на себя и посмотреть, как он воспротивится данному жесту. Услышать из его уст что-то более похабное, чем просто ее имя. Она хотела слышать стоны Джонатана, то, как ему хорошо и как он хочет никогда не отходить от нее. Джонатан желал сорвать с розовых губ Фины мольбы об освобождении, чтобы он наконец дал ей возможность снять напряжение внутри себя, тяжелое давление внизу живота и жар между бедрами. Боже, все было так медленно, так измывающе и выматывающе, потому что находиться в постоянном возбуждении от одного лишь взгляда Джо для Фины было подобно пытке. Она хотела, чтобы он наконец сцепил свои руки на ее талии, зарылся лицом в ее груди, чтобы его волосы щекотали ее щеки и подбородок, пока его губы будут целовать каждый миллиметр кожи, проходиться по темным соскам, чуть прикусывая их, а язык будет играться с ними, уступая место то губам, то зубам, от чего Фина будет звать Джо по имени. Он приблизился на максимально близкое расстояние, все еще не отрывая взгляд от лица Фины, где он, похоже, прочел все ее эмоции и мысли, если только не использовал легилименцию. Он, наконец, был так близко, что та чувствовала на щеках его теплое дыхание, согревавшее личико, заставляя ее губы налиться горячим соком, которым ей хотелось поделиться с Джо. Серафина хотела поцеловать его, жадно и нежно. Сорвано и одновременно не спеша, как он любил делать все в своей жизни. Но для этого ей придется взять инициативу в свои руки, так чтобы он не мог уйти во всех смыслах слова. Ей хотелось превратить Джонатана в свою собственную куклу, которой удобно дергать за ниточки и управлять, играть с ней. Но это Джонатан Эйвери. Он сам диктует правила. Особенно здесь — во тьме его комнаты, так удачно наполненной фибрами их душ и возбуждением друг от друга. Их рвением наконец простонать имена друг друга. Тот склонился над лицом Фины, перебегая взглядом с ее небесных глаз на ее губы, закусанные, влажные до такой степени, что блики света луны касались их в нежном прикосновении. В таком же хрупком, как и, наконец, их поцелуй. Сначала легкое касание до нижней губы, только слегка, будто спрашивая разрешение, чертово дозволение, которое уже было дано. Джонатан наклонил голову, чтобы коснуться малиновыми губами до таких желанных розовых. Никак иначе он больше не мог приблизиться, еще рано для всего — чего-то большего. Оставалось пройти рубеж в виде поцелуя. Захватив своими губами нижнюю губу Серафины, он ее смял, нежно присасываясь. Он не кусал ее, лишь кончиком языка испробовал вкус, такой желанный и нужный. Вкус сладости тревожил его рецепторы, которые пустили сигнал о том, чтобы Джонатан продолжал. Ему нравилось все это действие, такое сокровенное, скрытое ото всех. Целовать девушку, которая хотела тебя, позволяла целовать и подпускала к себе, при этом не будучи твоей. Размышляя об этом, он обрел больше храбрости в действиях и поэтому медленно углубил поцелуй, все еще держа в своих руках превосходство в действиях. Первенство оставалось за ним, когда языком он не торопясь раздвинул губы Фины, лизнув их гладкость с внутренней стороны. Так влажно еще никогда не было, и до одури горячо. Они оба плавились в простом поцелуе. О Салазар, а что будет дальше. Для Фины не существовало больше ничего, кроме требовательных губ и языка Джонатана, который наконец снял с себя свои собственные зажимы. То, как его губы сминали ее, а язык собирал влагу с них, а затем завлекал в танец ее язык. Серафина зажмурилась так сильно, что в темноте увидела звезды, сменившие ее солнце — Джонатана. Головокружение от одного лишь французского поцелуя сотрясло ее, срывая дыхание так, что она застонала ему в рот. Она поняла, насколько влияет на него, когда в ответ он еще сильнее прижался к ней, теперь уже грудью и бедрами. Обхватив женские плечи руками, не видя, что вообще происходит вокруг да и просто не осознавая, что делает, Джо так углубил поцелуй, что уже, можно сказать, проник в Фину. Он никогда не был настолько близко к кому-то. Никогда не целовал кого-то так извращенно и жарко, желая принести большее наслаждение. Джонатан не хотел отрываться, не хотел отдаляться ни телом, ни душой. Он хотел войти в Серафину, во всех смыслах этого слова. Выдыхая последний воздух из легких, он наконец взял ее лицо в свои ладони, коснулся ее волос, ушей в нежном прикосновении. Он буквально баюкал Фину в этих движениях, на что она слегка откинула свою голову, меняя угол их поцелуя. До того им стало удобно друг с другом, что уже понемногу шли дальше, утопая в объятиях. Фина переместила руки со стола, который сильно сжимала все это время, и положила их на плечи Джонатана, ощущая ткань жилета, через которую проступали мышцы и слегка торчащие плечевые кости. Его фигура склонилась над ней, подобно иве над рекой, укрывая от лунного света и остального пространства комнаты. Ей нравилось, как ее голова лежала в его ладонях, они идеально совпадали по форме, сочетаясь как кусочки пазла. Сами Джо и Фина подходили друг к другу. Они поняли это, пока целовались все это время. Такой простой шаг раскрыл их обоих как нечто общее и неразделимое. Тайное, аморальное для их воспитания действие французского поцелуя все еще продолжалось. Даже когда казалось, что воздуха не хватало, губы все еще сминали друг друга. В какой-то момент Джонатан потерял себя во всем происходящем, изменился на секунду и резким движением подхватил подол нижнего платья. Оба остановились, потому что осознали: сейчас — точка невозврата, и легкого намека на согласие хватит, чтобы перейти за грань всего, что отделяло от ночи, полной сексуальных желаний, невысказанных мыслей и фантазий друг о друге. Джонатан остановился и на миллиметр оторвался от Серафины, чтобы снова взглянуть в голубые, цвета неба в зените солнца, глаза. Он смотрел, пока пальцы левой руки теребили шелк оборок на нижнем платье. Приятная на ощупь ткань сложилась и скомкалась между его подушечками пальцев, пока он размышлял над тем, не пожалеют ли они позже. Может, уйти сейчас. Оставить позади все те мысли, что сейчас крутились в его сознании, все те желания поцеловать теплую кожу на женском бедре. Но голубые глаза убедили его в обратном. Снова целуя Фину, теперь уже сразу углубляя поцелуй, не сотрясаясь в чувстве страха за отвержение, Джонатан сильнее сжал платье в кулаке, а затем, подкидывая ткань в воздух, пробрался рукой под нее, чтобы оказаться в тепле, прямо возле ее ног, что все еще были в чулках. Она позволила рукам залезть ей под нижнюю юбку, касаться ее ног. Она боялась, что сейчас он уже приблизится к ее самому сокровенному месту, но ладонь Эйвери легла прямо на ее колено, чуть отодвигая ногу. Тут она осознала, что теперь Джо может встать так, что она в полной мере сможет ощутить тепло его тела. Пускай. Серафина лишь в ответ еще сильней обняла его и позволила его другой руке зарыться в ее волосы, силой притягивая к себе. Джо больше не хотел довольствоваться только губами, поэтому слегка сместился на уголок рта Фины. Отодвигая свою собственную руку, позволил себе медленно пройтись губами по ее скуле, щеке, чуть задевая белую кожу. Он наконец смог сделать полный вздох и выдохнуть практически в женское ушко. Сам того не понимая, он сделал это так возбуждающе, что в ответ та затаила дыхание. Левая рука, все еще находившаяся на ее колене, наконец двинулась наверх, приподнявшись, только кончиками пальцев касаясь бедра. Пальцы заскользили по кромке чулок, влево-вправо, пробираясь под резинку, а потом снова выскальзывая на свободу. Джо услышал, что от этого незаметного жеста Фина сорвала свое дыхание — оно пронеслось возле его волос и коснулось уха. Он и сам сделал так же в ответ. Ему нравилось слегка стонать в ухо Серафины. Пальцами он поддел чулок, собирая его и наконец снимая. Ради того, чтобы увидеть, как Фина обнажает свои ноги перед ним, Джонатан отодвинулся, сразу переводя взгляд на мешающую белую ткань. Он откинул ее так, что она складками собралась на ее животе, и теперь мог смотреть, как сам же снимает чулки с нее. Обеими руками Джо взялся за краешек чулок и глядя Серафине прямо в глаза аккуратным движением потянул ткань вниз, собирая ее сначала на колене, а потом дальше по берцовой кости до щиколотки. Он оторвал взгляд, только чтобы посмотреть наконец на еще один участок обнаженной кожи. В голове у него проскользнула мысль, о которой он раньше не задумывался. Но сейчас не время на мыслительные процессы, не наступили минуты для самоанализа и оценивания ситуации, поэтому Джонатан не задумываясь спустился вниз, присел, чтобы головой оказаться на уровне коленей Фины. Он приблизился лицом к ее левой коленке и таким же нежным поцелуем, каким одарил губы, прикоснулся к коже на коленной чашечке. Кожа Серафины даже в этом месте была мягкой. Теплой, как и его губы, что оставили след в виде касания пера. Джонатан обратил все свое внимание на ножку, обхватил ее под голенью двумя руками и поцелуями, проводил дорожку вверх и вниз, пока Фина трепетала от таких ласк. Невольно дергая другой ногой, она будто подала знак, что на эту тоже стоит обратить внимание, тоже снять с нее чулок и поцеловать каждый участок кожи. Что позже Эйвери и сделал. Оба чулка уже лежали на столе, сложенные друг на друге, когда он снова возвысился во весь свой рост. Он снова пожелал поцеловать ее, ему определенно нравилось это делать, но теперь снова появилась та медлительность, что и вначале. Фина, полностью распластанная на столе, уже не могла не то что говорить, дышать не могла от того напряжения, что образовалось между ними. Словно натянутые прутья, оно приносило приятную телу боль, потому что все, что Фина ощущала — это возбуждение от касаний Джо. Таких живых, пылких. Нежных и аккуратных. Джонатану еще никогда не было так легко и тяжело одновременно. Легкость, пришедшая вслед новому любовному интересу, и тяжесть от натянутого, как струна, тела. Такое чувство непередаваемого сдерживания своего собственного «я» появилось у него впервые. Проще говоря, еще никогда он не был так возбужден одним видом лежащей перед ним девушкой. Он нависал над Серафиной, следя за ее вздымающейся грудной клеткой, до сих пор скрытой под тканью. Он уже полностью дал своим рукам волю — касался тонких бедер, поглаживая их и большими пальцами проходясь по внутренней части бедер. Там, где так жарко, что хотелось уловить это губами. Вспомнив, что он все еще стоял возле стола, а Серафина лежала на этом самом предмете мебели, Джонатан обхватил ее за талию, тем самым приводя в чувства. Она вопросительно посмотрела на него, вглядываясь в серые глаза, будто могла узнать, о чем он думал, но, когда Джо поднял ее и повел в сторону кровати, все вопросы сразу отпали, стоило ей лечь на темное покрывало. Он встал возле кровати после того, как положил на нее Фину; всматриваясь в ее малейшие шевеления, наблюдал, как она собирается скинуть нижнее платье. Но он остановил ее, резко склоняясь, хватая за руки и приближаясь к ее лицу максимально близко, что его взъерошенные из-за поцелуя волосы коснулись девичьих щек. Эффект глаза в глаза. Невербальный диалог закончился тем, что Джонатан легкими движениями дотронулся до плеч Серафины, поддевая пальцами бретельки нижнего платья и скидывая их вниз так, что они болтались на руках. Лиф скатился до талии, обнажая женскую грудь. Кожа покрылась мурашками после того, как встретилась с прохладным воздухом, лишаясь последней защиты. Джонатан потянул ткань платья вниз, собирая ее в складки и стягивая с талии Фины, потом с ее бедер, невзначай снова касаясь белой кожи. Он делал это так медленно, словно любым резким движением боялся порвать платье. Серафина помогла ему, чуть приподнявшись, а затем разлеглась на простынях, чувствуя, как Джо стаскивает платье и убирает его в сторону. Пока он это делал, глазами вторил движениям пальцев. Следил, как она обнажается перед ним по мановению его руки. Он наконец увидел ее всю, без остатка. Серафина выделялась на фоне всего темного, что было в этой комнате, даже на фоне самого Джонатана. Она была проблеском света во всем, что касалось него, и, если он сейчас запятнает этот свет своими действиями, грубостью или чем-то омерзительным, он сам не найдет себе покоя ни в одном краю земли. Дабы не стеснять Фину тем, что она одна в этой комнате полностью обнажена, Джо начал расстегивать на себе жилетку, откидывая ее на сундук с магическими принадлежностями, необходимыми ему для работы. Пуговица за пуговицей вылетали из петель, сопровождаемые внимательным взглядом Серафины, что хотела подорваться и снять одежду с Джонатана сама, как он сделал с ней. Так сказать, зуб за зуб. Но он будто успел передать ей мысли, чтобы она не смела двигаться с этой кровати, поэтому ей оставалось только наблюдать, как тот медлительно снимал с себя одежду, завороженно смотря на нее саму. Широкая рубашка не стесняла движений Джо и вполне могла остаться на нем, но он подумал, что в таком случае попросту спечется впоследствии всех сегодняшних действий. Кровь в нем уже бурлила так, что его кожа могла покраснеть от накаленной атмосферы и внутреннего оживления. Поэтому он ослабил шнуровку у горла и, взявшись руками за горловину, потянул рубашку вверх, снимая ее через голову. Мужское тело покрылось мурашками от охлажденного воздуха. Секунду назад все было по-другому, но через минуту все снова станет на свои места: Джонатан снова почти потеряет голову от невозможного давления. Волосы, зацепившись за какие-то погрешности ткани, потянулись за рубашкой, но потом резко упали на лицо, лоб и глаза, мешая ему смотреть на все четко. Он убрал их за один раз, тряхнув своими волосами, что в такой тьме, освещенной лишь свечами, окрасились больше в медовые оттенки. Все это время Фина следила за ним. Она смотрела, как он откидывает рубашку к жилету и его мышцы перекатывались на руках и плечах, пока он наклонялся, чтобы сложить одежду. Фина готова была кричать о том, что она хочет этого мужчину, как желает снова ощутить его губы, укусить их. Она хочет выть от восторга, когда Джонатан будет стонать ей в ухо, как несколькими мгновениями ранее. Серафина хочет смотреть на него постоянно, потому что для нее он вдруг оказался идеальным. В один момент Джонатану словно прошептали на ухо, что он может действовать дальше. Внутренний голос, который был за то, чтобы два человека в этой комнате наконец получили свою толику удовольствия. Голос, которому он последовал. Снимая обувь, коленями он ступил на кровать, отчего та слегка заскрипела под тяжестью двоих людей. Все еще оставаясь только в штанах и белье, Джо склонился над обнаженным телом Серафины, опираясь на локти, своей грудью касаясь ее так, что ее возбужденные соски немного щекотали кожу. Он ощущал, как та возбуждена, что она хочет его, но сначала ему хотелось доставить ей удовольствие орально, так, как он хотел давно. Фина не ожидала, что он неожиданно начнет сцеловывать ее шею; много мелких и нежных поцелуев рассыпались по этой части ее тела, образуя ожерелье из невидимых бусин-поцелуев. Джо действовал аккуратно, без резких движений, будто боялся спугнуть, но она не была маленькой девочкой, не знающей, что хочет от секса с этим парнем. Серафина хотела возможной грубости, такой, на которую он был способен. Из-за этого она не сдержалась и обхватила его плечи, простонав ему в ухо мольбу о том, чтобы он не сдерживался. Услышав просьбу, Джонатан наконец оставил на одном месте укус. Вцепился зубами, вызывая женский стон и заставляя Фину прижаться бедрами к нему. Ее клитор находился прямо над местом, где штаны скрывали член. За секунду Джонатану стало неудобно в штанах, которые до этого уже и так мешали ему, но это не шло в сравнение с ситуацией сейчас. Еще поцелуй и еще укус. Пока на коже не появились красные пятна вперемешку со слабыми следами от зубов. Медленно спускаясь вниз к ключицам, которые он захватил своими губами, руками он гладил ноги Фины, попеременно касаясь кромки трусиков и средними пальцами проникая под белую хлопковую ткань. Джо взял под контроль тело Серафины, ибо как объяснить то, что она в ответ начала приподнимать свои бедра, прося о том, чтобы он не отрывал рук от нее. Она умоляла, чтобы Джо дал волю своим рукам и, наконец, отодвинул кромку белья и коснулся пальцами ее складок. Но у Джо были другие планы. Пока он целовал ее грудь — левой ладонью сминал правую, пальцами стиснув сосок и несильно оттягивая его, — правая рука оторвалась от бедер Фины и поднялась к ее трусикам, пересчитывая на них ажурчики, которыми была украшена ткань. Губами Джонатан переместился на другую грудь, отчего услышал ответный сладкий стон. Фина так сладострастно стонала, даже звала его, просила, нет, умоляла пощадить ее, отпустить от такой мучительной пытки в виде нежных касаний. Тут был не огонь, не жар обнаженных тел, а была сладость, был мед, текущий в них вместо крови. Ибо как объяснить то, что все казалось тягучим и невозможным, застывшим во времени и таким приторным. Фине нравилось браться пальцами за кудряшки на голове Джонатана, за локоны, что уже начинали виться. В комнате становилось влажно, потому что они оба передали в воздух свою тягу к скорому оргазму. Он был так близко и так далеко. Настоящий оргазм — это держать Джонатана за волосы, пока он спускается вниз по ее телу, минуя ребра, парочку из которых он успел облизать. Он присосался к ее животу, целовал его, пока обе руки расправлялись с ее трусиками — стягивали их вниз, тихонько, будто не желая как-то повредить кожу. Белая ткань перед глазами Джо скатывалась по женским ногам по велению его рук, пока наконец одним движением он не скинул ее с ног Серафины. Он дал себе передышку, отодвинувшись и снова становясь на колени перед такой богиней как Фина. Он никогда не думал, что назовет так кого-нибудь, но забежал вперед и ошибся. Сейчас ему хотелось только припасть к ее ногам, потому что, подобно богине, Фина была очень красива. Такая прелестная и вся для него. На его кровати, ожидающая только его. Он снова опустился ближе к ней, но уже сразу оказавшись ниже уровня ее лица. Волосы опали на женские бедра, рассыпались подобно колосьям пшеницы. Лицом он расположился между бедрами Серафины и обхватил их руками, намереваясь раздвинуть так, чтобы был хороший обзор. Он хотел доставить ей удовольствие своим языком, так как ничего подобного она еще не ощущала. Фина однажды призналась, что у нее был секс с мужчиной, но никогда еще она не достигала оргазма другими способами, если вообще достигала его. Поэтому сейчас Джонатан, взглянув на приподнявшуюся любимую, снова обратил внимание на ее складки и поцеловал их, так же мягко, как до этого ее кожу по всему телу. Он продолжал целовать ее клитор, порой сменяя это действие лизанием кожи вокруг. Языком очерчивал складки, каждый холмик, пока уши слышали ответные женские стоны. Фине было приятно, когда Джонатан оттянул пальцем кожу на клиторе, а языком проник глубже, мимо передней стенки влагалища. То входил, то выходил, сменяя это посасыванием. Внутренние соки смочили его язык. Джо чувствовал терпкий, особенный вкус женского возбуждения. Он долго повторял свои действия, снова используя темп, что был до этого. Он знал, как это сводит Серафину с ума, но хотел растянуть удовольствие. Поэтому каждый раз, когда осознавал, что она сейчас кончит, отодвигался, дул на влажные складки и пальцами разминал половые губы. Всякий раз начиная снова лизать и целовать сосредоточие женских нервных окончаний, Джонатан слышал, как сладко Фина стонала его имя. Он терзал ее. Медленно и мучительно, при этом сам гортанно постанывая между ее бедер. Фина уже вся извелась от такого экстаза, сжимала в кулаках покрывало, вконец сбивая его с постели. Еще никогда ей не было так сладостно. Еще никто и никогда не обращал такого внимания ее телу. Она держалась до тех пор, пока наконец не простонала имя Джонатана, когда достигла оргазма от его языка. Ей казалось, что она сейчас вообще не в этой комнате, не в доме Эйвери, не в Великобритании. Она будто была не здесь, а где-то там, за гранью мира, где есть только похоть. Еще никогда ей не делали так приятно всего лишь языком. Еще никогда и никто не целовал ее ноги так, как сейчас это делал Джо. Он прокладывал дорожку из поцелуев от ее промежности вбок на левую ногу, касаясь влажными губами ее разгоряченной кожи. Снова вернувшись к плавности, подобной скольжению шелка по телу, он оставлял следы своей любви, своего желания и рвения принести удовлетворение. Однако не забыл, как же это опьяняюще, когда наслаждение граничит с болью, поэтому слегка укусил кожу на бедре Фины, отчего та выгнулась дугой и дернула ногой подальше от него. Джонатан продолжил это дело, снова и снова оставляя небольшие следы зубов, которые тут же пропадали после поглаживания кожи пальцами. Извращенная любовь к укусам в такое сокрытое место жила в сердце Эйвери, и наконец он дал ей высвободиться. Один укус — один стон. Слаженная мелодия, что раздавалась в комнате, навсегда останется звучать в этих стенах, записавшись нотами на обоях, оставшись резьбой на деревянных поверхностях. Время тянулось для Джонатана со скоростью улитки, он уже был готов потеряться в секундах, минутах, что прошли с того момента, как он вместе с Финой вошел в комнату. Будто прошли месяцы с того момента, когда он поцеловал ее у стола. Песчинки времени падали в замедленной съемке фильма, который он недавно впервые увидел в театре. Все происходило, как в тех движущихся картинках — только действия в кадрах, наложенных друг на друга. Без звука, без времени, но такие интересные и завлекающие. Вечер, что он проводил с Финой, был завлекающим, все, что было между ними — от простого жеста объятия талии до теперешнего момента, когда он готов зайти дальше, чем изначально планировал. Джонатан уже переступил порог дозволенности, когда со страстью начал целовать Серафину, а потом раздевать ее. Сейчас остался лишь последний рубеж — надо было завершать этот медлительный вечер, проведенный в сладостных танцах тел. Он снова поднялся на коленях, со своего уровня смотря серыми глазами на Серафину, жаждущую его всего. Джонатан снова не отрывал взгляда от ее фигуры, с шеи, украшенной засосами, и груди, на которой явно выступала испарина. Смотрел, пока руки расстегивали ремень на штанах, вытаскивая его из петель. Кожаный ремень зацепился за одну из петель, и он силой рванул его, откидывая подальше из ненадобности. Возможно, когда-нибудь он ему пригодится и для более извращенных вещей, но это будет потом, когда подобных, как сейчас, вечеров простого и прекрасного секса будет бессчетное количество. Расстегнув молнию на штанах, Джонатан склонился над Финой, смотревшей в его глаза, вверяющей себя и свою судьбу в его руки. Немой вопрос пролетел между ними, но ответ был четким — ее кивок, подтверждающий готовность. Она позволила снова себя поцеловать, снова разрешила пробраться языком в ее рот, пока Джо спускал штаны и белье чуть ниже, освобождая член. Серафина чувствовала, что его кончик касается внутренней стороны ее бедра, проходит по складкам, собирая влагу, которая сделает возможность проникновения проще, нежнее. Одной рукой Джонатан опирался на кровать возле головы Фины, ощущая мягкость ее блондинистых волос, а другой держа в руках член, направил его к промежности, слегка касаясь клитора. Один шаг, и Фина станет его. Эйвери углубил поцелуй, поглощая женский стон, когда наконец неторопливо начал входить в нее. По миллиметру, плавно, чтобы не причинить физической боли ей и душевной себе за то, что поведет себя грубым образом. Он ощущал, как стенки влагалища обволакивают его своим теплом, мягкостью и влажностью. Когда Фина выгнулась ему навстречу, разрывая поцелуй, зовя его по имени, тягуче, останавливаясь почти после каждой буквы: «Д-Ж-О-Н-А-Т-А-Н», — сам он уткнулся в женскую шею за невозможностью сдержать всех эмоций и чувств, что вылились на него в тот момент, когда он наконец совершил желаемое. Он продолжал слушать пульс на шее Фины, прислонившись к ней ухом. Прислушивался, пытался совпасть в унисон со своим дыханием. Слушал, пока не услышал просьбу о том, чтобы он продолжил двигаться. Миллиметр за миллиметром, поддерживая свой собственный вес уже на обеих руках, Джонатан входил во влагалище своим членом. Так жарко и невообразимо. Томно и гортанно постанывая друг другу. Оба получали упоение и долгожданное чувство наполненности. Физического и душевного. Серафина Фоули хотела гореть ради Джонатана Эйвери, и сейчас она это делала, пока позволяла ему медленно заходить все глубже и глубже, пока он не достиг матки. Она вздохнула от немного неприятного ощущения, из-за чего он сразу приподнял голову, приглядываясь в ее немного сдвинутые брови. Это не был ее первый раз, но ощущения одинаковы. Возможно, потому что в этот раз она была с Эйвери, и поэтому все будто пошло по новой. Но если до этого она не получала удовлетворения, то теперь от простого проникновения она получила бурю эмоций. Либо потому что это был Джонатан. Стоило ей кивнуть в знак того, что они могут продолжать, Джо двинул бедрами, аккуратно выходя почти полностью и снова проникая во влагалище, заставляя Серафину стонать с каждым разом все громче и звонче. Он похоронил ее голову в объятиях своих рук, а лицо зарыл в волосы, пахнущие лавандой, пока продолжал движения. Каждый толчок заставлял и его самого сходить с ума. Равномерный темп, приобретенный со второго раза, ни разу не сорвался. Джонатан действовал в своем ритме, медленно и нежно, как умел всегда. Даже возобновляя поцелуй, эти двое скользили на простынях словно по волнам. Так хорошо и до невозможности уповающе. Утопическая накаленность всех нервных окончаний. От прикосновений пальцев к коже друг друга исходили электрические заряды. Дыхание было в унисон, как и пульс, бьющийся на шее. По венам будто пустили разъедающее зелье, которое сейчас выжжет Джонатана и Серафину. От них не останется ничего. Он резко приподнялся на вытянутых руках, немного меняя угол наклона. Фина распахнула глаза от того, что теперь член не входил в нее полностью, а задевал ее только в начале. Смотрела, как Джонатан двигался в ней, над ней. Его волосы ниспадали вниз, закрывая ему вид на нее. Фина не могла просто оторвать глаз от его красоты. Он словно раскрылся для нее, стоило им наконец заняться сексом. Так хотелось снова ощутить его на себе, максимально близко, чтобы соски терлись о грудь, но тот продолжал нависать сверху, будто следил за ее реакцией. Когда Джо убрал руки, Серафина думала, что наконец он снова наклонится над ней, чтобы она смогла обнять его, зарыться пальцами в его волосы. Но он, наоборот, приподнялся еще больше, выпрямляясь и подхватывая ее бедра так, чтобы сидя на коленях он не терял контакт с ней. Ее таз приподнялся, и теперь Джо мог еще глубже проникнуть в нее. Он толком не выходил из ее влагалища, лишь на пару сантиметров выскальзывал по смазке и снова проникал внутрь. Бесконечное чувство наполненности сводило Серафину с ума. Она стонала еще громче, чем прежде, заглушая и стоны, вырывающиеся из гортани Джонатана. Он держал в своих руках ее задницу, попеременно проводя ладонями вверх по женским бедрам и обратно. Все это время он не сбавлял темп. Все было медлительно, томно. Волосы мешали ему видеть всю обстановку, но Эйвери знал, что единственное, на что он хочет смотреть, так это на то, как его член с каждым движением бедрами вперед скользит внутрь. Ему хотелось, чтобы Фина достигла оргазма еще раз, прежде чем он тоже достигнет своего пика удовольствия, поэтому, смочив пальцы в их общих соках, начал гладить и теребить ее клитор. Реакция не заставила себя ждать, за мгновение отдавшись разрядами оргазма. Серафина не ожидала, что Джонатан захочет, чтобы она кончила уже второй раз, поэтому этот раз полностью вышиб из нее все мысли. Он был еще ярче, чем предыдущий, и вызвал небывалые эффекты мурашек по голове. Глаза закатились так, что стало больно, но это все затмилось еще одним долгожданным оргазмом. Джо не дал ей передышки, все еще двигаясь в ней, подхватывая женские ноги. Все движения вели его к собственному оргазму — он знал, что близко. Дыхание сбилось к черту, а в ушах бил кровоток вперемешку со звуками криков наслаждения любимой. Секунда за секундой. Вот уже грань. Ошеломляющее чувство неги вызвало мурашки по телу Джонатана, когда он, наконец, кончил, совершая последние движения бедрами. Затуманенный разум затмил все звуки, все запахи, что были вокруг него. Такого небывалого насыщения и одновременно опустошения он не чувствовал давно. Из головы вылетело все, абсолютно. Джо было до того хорошо, что он не заметил, что и Серафина присоединилась к нему. Она была сравнима сейчас с огнем. Кожа Фины могла жечь предметы, потому что ее кровь, протекающая по жилам, вскипела от сильнейшего оргазма. Мышцы ныли от резкого контраста между напряженностью и расслаблением. Перед глазами обоих мерцали черные звезды, даже когда они наконец открыли их и посмотрели друг на друга. Немой разговор — это все, что им было нужно в данный момент. Контакт был разорван Джонатаном, когда тот еще раз поцеловал Серафину, одновременно выходя из нее. Та сама не поняла, что успела сказать в этот момент. Возможно, просьбу, чтобы Джонатан остался, потому что знала — он сейчас же оденется и выйдет из комнаты, оставив ее в тишине только что сгоревших в любви воспоминаниях. Либо скажет, чтобы она ушла сама, чтобы унесла с собой аромат духов, навсегда запомнившиеся Джо. Фина ожидала худшего: что он сейчас наорет или выгонит, потому что момент улетел подобно последним воздушным замкам, которая она строила перед тем, как ее родители сказали выходить за другого, не за Джонатана. Она сказала простые слова-сожаления, которые сочились горечью и болью из-за невозможности побыть с ним подольше, остаться с ним на всю оставшуюся ночь, на день-два, всю жизнь. Повернув голову в сторону Джо, который лег рядом с ней, Фина увидела, что он смотрит на нее, наблюдает. В его серебристых глазах, потемневших от пережитого за сегодня, отражалось то же сожаление, что звучало в голосе Фины. Как горестно, что она уйдет. Как жаль, что это не он подарил духи, связывающие Джонатана своим ароматом к воспоминаниям о сегодняшнем. Даже наденет она сейчас платье, которое купил не он. Эйвери не тот человек, с которым Серафина изначально была на балу. Другой мужчина привел ее за руку и повел в первом танце, пока Джонатан лишь наблюдал как хозяин поместья. Он во всем не тот, в любой вещи из жизни любимой. Он лишь сторонний наблюдатель, друг, знакомый, который только мимоходом может побыть с ней рядом. Последние его слова, когда Фина начала одеваться, были подобны заклятию круцио, применяемому сразу на сердце. Слова простого прощания. «Прощай Фина, и будь счастлива». Только кому все же было больней?