Выжить

Июнь, второе число, две тысячи четырнадцатый год. Богдан знает, Кириллу сейчас тяжело. Последние события помотали его, похудел парень. В Луганске, впрочем как и в Донецке сегодня очень опасно, но он не может не навестить друга. В последний раз они виделись 26 мая Чувствует Кальмиус, скоро придётся надолго расставаться… Такое же ощущение преследовало в июне 41, но город старался не думать о том, что эти события могут быть связаны. Большой проблемой стал транспорт. Ехать в принципе довольно стрёмно, куча проблем: снайперы, мины , обстрелы , через блокпост не пропустят, дефецит бензина . Но Богдан и тут нашел выход ради Ольховко, доехал до Снежного со знакомым военным, а потом пересёк блокпост, там его быстро пропустили, свой. До самого Луганска, правда вот, добраться сложнее, но он словил попутку на трассе, и они, практически без происшествий, доехали до города. Кальмиус ужасно устал, выехал в семь утра, а уже третий час дня. Парень оглянулся: площадки, лавочки, магазины, парки, всё опустело, воздух какой-то тяжёлый стал… Жаль, ведь Луганск такой красивый! Десятки памятников, прекрасный собор, парки, филармония, драмтеатр, сквер, администрация такая красивая! Последняя немного оживлённее чем другие места, рядом много продуктовых, многоэтажных домов, а также парк. Богдан в последний раз оборачивается на здание и переходит дорогу — пару минут и он у Кирилла. В подъезде сыро, две бабушки на первом этаже тихонько обмениваются слухами, ахая, охая и крестясь. Кирилл живёт на третьем этаже, поэтому подняться к нему без лифта не составляет никакой трудности. Через щёлочку в приоткрытом окне слышен гул самолёта, странно, аэропорты давно закрыли. Не проходит и пары мгновений, как взрыв. Он не успевает ничего сказать, просто падает на пол и старается закрыть спину и голову сумкой от полетевших стёкол. Бабушки на первом этаже отделались шоком, сразу вбежали в первую попавшуюся квартиру и захлопнули двери. Взрывы казались бесконечными, наверное их было около пятнадцати, разные по звуку. Один ближе, другой дальше. Тишина. Наконец Даня встаёт. Слышит еле как, но живой, всего-то рука порезанна. «Как же там Кирилл?» — Единственный вопрос, на который он обязательно получит сейчас ответ. Он добегает несколькими ступенями вверх и напористо стучит. Никто не отвечает, дверь оказывается открытой. — Кирюх, ты дома? — В ответ как назло тишина, только какая-то музыка с радио. Не церемонясь, Богдан вбегает в спальню Кирилла и обнаруживает там только его сладковатый запах. Балкон пустует, как и зал. На кухне играет радио, из-за чего все звуки (взявшиеся непонятно откуда) сливаются в непонятный шум, среди которых Богдан не различает ни одного, кроме этого приёмника. В последнюю очередь хотелось слушать новости, но уши закрыть не получится, вдруг Кирилла не услышит. — К главным новостям: сегодня днём был нанесён авиаудар по городу Луганску. Пострадала государственная администрация, на данный момент известно, что двадцать человек ранено, восемь погибло, — Руки начинают предательски трястись, и Богдан понимает: в ванную то он так и не зашёл, — Люди массово выезжают из горо… обстрел… дажается… — Последние предложения унесла бурно шумящая в висках кровь, Кирилл наконец перед глазами. Испуганный, замученный, рану на шее перематывает. — Иди ко мне… — Шепчет Донецк и садится возле старшего, аккуратно поглаживая дрожащую спину. — Я не знаю что это было, я не верю, Дань, я не верю… — Где болит, Кирюх? Покажи пожалуйста. Я обещаю тебе, все скоро закончится, сам в это не верю, но всё будет хорошо… — Даня… Ты себя слышишь?! Какое к черту хорошо, хорошо разве что положат к концу лета всех! Нас уже убивают, как ты не понимаешь… Будет чистое поле! С трупами… — Руки его так дрожат, что даже сжать в кулаки сложно. Богдан аккуратно накрывает его ладони своими. — Кирилл, послушай меня! Мы сильные. Наш народ сильный. Мы дождемся мирных дней, — Уверяет Кальмиус и наконец находит зрительный контакт. Дан подмечает, что глаза Кирилла начинают блестеть. Но не так, как блестели раньше, словно Северодонец в детстве. Слёзы. Переведя в край сбившееся дыхание старший еле слышно произносит: — Ты с людьми да. А я нет. Я больше не могу, Богдан… — В конце голос вовсе ломается и его можно вовсе не расслышать. По бледным щекам снова медленно стекает солёная дорожка. Богдану больно видеть друга в таком состоянии, он знает, что никогда к этому не привыкнет, щурится чтоб не заплакать и отворачивается на мгновение. — Можно я останусь у тебя сегодня? — Тихо спрашивает Кальмиусский. Кирилл нервно кивает и снова всхлипывает. — Ну же, родной, иди сюда… — Парень присаживается ещё ближе и берёт руки блондина в свои, аккуратно развязывая узелки на бинтах, — Я же говорил тебе… Всегда, — Со сталью в тоне добавляет он, — Мы справимся со всеми трудностями. Обязательно, — Богдан подносит к слегка потрескавшимся губам руки Кирилла и начинает нежно целовать свежие раны, — Сейчас ты умоешься, — Ошарашенный таким поведением блондин всхлипывает всё реже, , — Я перебинтую твои ручки и накормлю чем-то, — Богдан смотрит прямо в глаза Кирилла, — А потом уложу тебя спать, согласен? — Д-да… — К щекам как назло приливает кровь. — Ну и славно! — Джонович вымученно улыбается и проведя по светлым волосам поднимается с пола. — Дан, постой, — Просит голубоглазый и шатен вновь послушно садится рядом. Кирилл заключает его в крепкие объятия и целует прямо в русую макушку, заключая, что она чудесно пахнет. А младший то и не сопротивляется, тоже любит ведь. Давно. — Теперь тебе немного легче? — Бормочет Дан, прижавшись к его груди. В ответ Ольховко крепче обнимает, уже не в силах что-то ответить.