Candlelight

       Виктор почти не дышит - боится лишним вдохом разрушить атмосферу, что они с Эзопом создали в комнате. Свет керосиновой лампы подрагивает, размазывает буквы по бумаге. Эзоп трёт глаза, потом тянется к краю страницы, готовясь перелистнуть. Виктор останавливает его осторожным прикосновением к ладони, всего на секунду задерживается и убирает руку, выхватывая с убегающей страницы на ходу последние слова. Одеяло – их укрытие от всего мира, опасного и подлого, – сползает, Карл дергает его обратно, не позволяя ни одной частичке мирового зла пробраться в их крепость. Грантц придвигается ближе, жмётся боком к своему "партнеру по чтению", не в силах оторваться от книги. Они читают и читают в полной тишине, только шелест страниц и слабое дребезжание лампы прерывают молчание их маленького царства, куда никому более нет доступа. Только Виктор и Эзоп. Эзоп и Виктор. Мальчик с пшеничными волосами, что так трепетно относится к магии писем, и его возлюбленный - дитя склепов и надгробных камней, сын самой Смерти.        Очередная прочитанная книга закрывается, как ларец с сокровищами, и мальчики встречаются взглядами. Лиц почти не видно в полутьме, лампа освещает лишь очертания. Виктор смотрит на тень своей любви, на то, как Эзоп плавно приближается. С каждым мгновением расстояние, и без того ничтожно малое, неумолимо сокращается. Грантц уже чувствует на своих губах тепло чужого дыхания и глаза закрывает, погружаясь во тьму, совсем не страшную – такую пленительную, как сладкий сон, от которого не хочется пробуждаться. Глаза Эзопа закрыты тоже, они оба не видят, но ощущают. Виктор подается вперед, целует осторожно, пробует на вкус милые сердцу губы. Отстраняется меньше чем на секунду, чтобы вновь прижаться к губам Эзопа. Пальцы в блондинистые волосы вплетаются, Карл опирается на подушки, Грантца тянет за собой, приглашает глубже нырнуть в бездну. Виктор наклоняется, послушно следуя за Эзопом, аккуратно кладя ладонь тому на талию. Пижама чуть задирается вверх, и пальцы Виктора касаются кожи, обжигают безболезненно. Странно, так странно это всё ощущается – им не хватает воздуха, и всё будто пылает ярким костром и вокруг, и внутри. Кажется, что они вот-вот сгорят, но так и не сгорают. Ещё сегодня днём они боялись столкнуться взглядами, чтобы не смутить друг друга, а теперь сливаются в долгом поцелуе, касаются бесстрашно, жмутся телами. И чувствуют себя странно, так странно..        Связь разрывается, когда Виктор отстраняется и стягивает одеяло. Их крепость рушится, прохладный ночной воздух проникает в легкие, но лампа светит по-прежнему тускло, что-то в груди или, может быть, чуть ниже разгорается всё ярче. Эзоп поднимается, усаживаясь обратно, дышит тяжело и шумно. Еле ощутимо подрагивает, и Виктору становится неспокойно – он сделал что-то не так? Был слишком настойчивым? Удивительно, как его имя вообще может стоять в одном ряду с этим словом. Дрожащие пальцы хватают карандаш, книгу, криво выводят буквы. "Прости меня". Подносит лампу к книге, освещая то, что написал. Слышит вздох тяжелый, за коим следует шёпот: — Виктор.. Эзоп осекается: нельзя рушить тишину, только не в этот момент. Берет карандаш и на соседней странице книги пишет имя: "Виктор". Собирается с мыслями – всего-то несколько секунд, а кажется, что целую вечность, – и продолжает: "Ты поджёг что-то внутри меня". Грантц губы поджимает, глядит непонимающе на буквы, которые прекрасно может прочитать, но понять не способен. Он тянется за карандашом, но Карл продолжает. "Я не знаю, что такое любовь, но мне хочется сказать, что я люблю тебя". Виктор прикладывает руку к груди – где-то там сердце бьется так сильно, словно собирается вырваться из клетки рёбер и сбежать. "..Я люблю тебя," – он точно правильно прочитал? Может, ему мерещится? Грантц проводит по надписи пальцами, и "видение" никуда не исчезает. И Эзоп тоже не растворяется, когда Виктор поднимает на него взгляд – не испаряется, но как-то отстраненно на лампу смотрит, не улыбаясь и не хмурясь. Выглядит спокойным, пока внутри Виктора бушует буря из различных эмоций, с которой справиться он не в силах. Пальцы вновь обхватывают карандаш, перелистывают до форзаца – нужно больше места, чувств так много, что одним словом их не выразишь, – Виктор пишет, пишет и пишет, свое любовное письмо в библиотечной книге. Кому? Тому, чья робкая, еле различимая улыбка способна уничтожать миры и снова возрождать их, собирать по осколкам; тому, в чьем взгляде волны бьют о берег, пенятся и вновь возвращаются в бескрайнее синее море. Тому, в чьих руках всё, что у Виктора есть – его сердце, ноющее от бесконечно сильной любви. Когда Грантц смотрит на то, что написал, он видит лишь одну фразу. Повторяется много-много раз: "Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, люблю, люблю, люблю".. И где-то в конце, на маленьком свободном островке неисписанной бумаги Виктор, поглубже вдохнув, дописывает: "Прошу, позволь мне быть твоим". Книга снова оказывается в руках Эзопа, освещаемая только слабым мерцающим огоньком внутри керосиновой лампы. Виктор смотрит на Эзопа, не отрываясь: на то, как он улыбается, чуть приподняв уголки губ, а глаза его всё так же спокойны и чисты. И Грантц крошится на мелкие кусочки и не может собрать себя заново. Он глядит, любуется, и не замечает, как его ладони легонько дотрагивается осторожная рука, всего на секунду, потом пальцы чужие проводят по лицу, убирая жёлтые пряди, и губы вновь смыкаются, глаза сами собой закрываются.        Они целуются, не считая секунд, минут, столетий, что проносятся мимо. Пальцы переплетаются, и свет лампы подрагивает, а где-то далеко за окном идёт снег, и луна прячется за облаком, отказываясь отбросить тень на сугробы. В соседней комнате спит какой-нибудь еще ученик, не вспоминая о предстоящем тесте по ботанике, на полках библиотеки покоится многовековая пыль. Влюбленные целуют друг друга в губы и щеки, Виктор касается губами шеи Эзопа, прислушиваясь к его неровному дыханию, как к самой прекрасной на свете мелодии, крепче обнимая за талию. Грантц гасит свет лампы и ставит ее на полку, затем вновь попадает в ловушку - Карл притягивает его к себе, заключает шею Виктора в кольцо из рук. Уставшие, но счастливые, они лежат, прижавшись друг к другу, накрывшись одеялом, и слушают тишину – как всегда. Виктор смотрит на еле различимые контуры возлюбленного, гадая о том, успел ли тот уснуть или еще нет, а потом и сам проваливается в сон, самый сладкий и радостный из всех, что когда-либо посещали его.