Жестокость и романтика в раннем школьном возрасте

Было мне тогда лет семь… жили мы в Новом Районе, на Ульяновых. И вот как-то случилось мне гулять с одним пацаном, у которого были самокат и велосипед, - на тот момент он был с самокатом, - а у меня ничего подобного не было. У меня вообще за всю жизнь так никогда и не было никакого транспортного средства – только снится порой, что еду на чём-то. И вероятно, это чувство несправедливости, что он живёт в хорошем новом доме, в комфортной квартире (мы с мамой жили в маленькой комнатке коммуналки санаторской, пока нас не переселили – тоже в коммуналку, где я и сейчас, – но чуток получше и с двориком, хоть и общим…), и у него столько всяких вещей, при том, что он ничем не лучше меня… в общем, шарились мы с ним по улице Западной, и перед последним поворотом к милиции на меня нашла дикая злоба к нему, и я стал его избивать. Бил остервенело – руками и ногами… он валялся и стонал рядом со своим красивым самокатом. Почему я это делал? Потому что я беден, а он богат – относительно меня, – выходит. И меня потом не раз бивали в школе, за то, что они богаты, а я беден. Эта социальная несправедливость, точнее дисбаланс, который особенно сейчас ярко выражен, очень сильно отравляет жизнь школьника. Ты становишься изгоем, если ты не такой, как все. Если повезёт, ты можешь прибиться к кучке примерно подобных тебе, но это не спасёт от нападок большинства. В общем, в определённый момент мне стало страшно от того, что я творю… и рядом милиция:) Я бросил его и побежал обратно наверх. Навстречу шли какие-то тётки, и поулыбались, глядя на бегущего перепуганного мальчугана, – интересно, что стало с их улыбками, когда они увидели, что этот мальчуган сделал с другим мальчуганом. Долго не думая, я побежал не домой, – была мысль, что меня будут искать и дома легко найдут, – а в гости к своей подруге, жившей на нижней Сурикова. Меня там успокоили… там папа был вообще милейшим, добрейшим человеком – во всяком случае, он же не видел, что реально произошло, для него это была обычная детская драка, драматизм которой я преувеличивал. Подруга, Аня, была средней интересности девочка. Никакой яркости, просто… просто девочка в общем. Кажется, она была младше на год где-то. То есть, для меня она была не более, чем подруга, хоть и приятная и милая подруга, – правда, иногда капризная, плаксивая… нас свели родители… моя мама была знакома с её папой. В общем папа там что-то готовил на кухне, а мы с Аней, как обычно, закрывшись на балконе, играли в игру «письки-попки».)) Да, вот именно такая игра была!) Суть, насколько помню, сводилась к тому, что один игрок задаёт вопрос, а другой, если неправильно отвечает, должен, по желанию спрашивающего, обнажить перед ним переднее или заднее место. Напомню, воспринимал я её не более, чем как подругу. Она была по-своему хороша, но недостаточно. Но на прелести её смотреть, и иногда трогать, конечно же было приятно. Да и не сказать, чтоб у нас сильно много было свободы для того, чтоб что-то более дружеского случилось. Дома постоянно кто-то был, как и тогда – папа, – регулярно подходил, проверял, чем мы занимаемся, и мы едва успевали натягивать штаны. Потом мы перешли в комнату, и она зачем-то громко включила радио – какая-то песня там, не интересная мне, звучала. В общем, включила и начала подтанцовывать под песню. – Зачем ты так громко включила? – спросил я. – Ну мне так нравится, – уклончива ответила она. Потом, спустя паузу, слегка прикрутив радио: – Когда громко играет музыка, я представляю, как мы с тобой женимся. И… и я рассмеялся. Я сказал, что люблю другую, её зовут Наташа, она моя одноклассница и живёт на одной улице… – и это было правда, Наташа не только одноклассницей мне была, но и в садик вместе ходили, где мне и не посчастливилось запасть на эту вероломную красавицу, рано созревшую и чрезмерно активно пользовавшуюся своей уникальной красотой… запал я на неё настолько плотно, настолько серьёзно, и безответно… что любовь эта, украсившая или отравившая все мои школьные годы, аукалась ещё очень долго. Но однако бедная Анечка! Как она плакала! И плача, прогнала меня… Я чувствовал себя очень виноватым, но что мог сделать? Не помню, общались ли мы после этого. Вскоре нас с мамой переселили оттуда на Приморскую. Потом я её видел через несколько лет мельком. И потом, в последний раз уж, уже сильно за двадцать, здесь была эпопея с «Эмвеем», и, будучи приглашён на квартиру к очередным агитаторам, я там увиделся с Аней. Она была с одним… довольно ущербным пареньком. Взрослой она смотрелась эффектней, чем в детстве: стройная, тонкая фигура, длинные ноги, но и определённые недостатки обострились. Было некоторое смущение, – и с моей стороны, и с её. Потом я их ещё раз там видел, но кроме «привет» ничего не было сказано, и в принципе давно ничего уже не было нужно.