Не здесь

Росио не должно быть здесь. Алваро думает об этом всякий раз, когда видит своего младшего сына. Он — словно неподходящий фрагмент в самом сердце мозаики, он разрушает цельность картины, он портит гармонию. В белых стенах замка Алвасете, среди цветущих алым дымом гранатов, на золотом берегу моря — везде, в каждом отдельном «здесь» Росио чужой. Никого другого больше нет. Волосы у Росио длинные, черные и блестящие, он заплетает их в косу, как это принято в Багряных Землях. Его талиг откровенно плох, а в кэналлиском появился незнакомый резкий акцент. Непривычная одежда делает движения скованными, как у марионетки, которую дергают за нитки. Росио неприязненно морщится, когда вместо широкого меча и ножа ему дают шпагу, однако на тренировках сражается достойно. Вернее сказать, яростно и бесстрашно. Так, будто вся жизнь — пустая и скучная игра, а добрая смерть — гордость и слава для воина, и впереди, за смертным порогом, ждет вечный пир с верными товарищами и хмельными красавицами. Так, как это принято в Багряных Землях. Алваро смотрит на Росио, и каждый жест, каждое слово, каждый взгляд кричат о том, что здесь он чужак, и это навсегда. Если бы Алваро мог, он бы позволил Росио вернуться обратно. Домой. Но никого другого больше нет. Долорес едва узнает Росио, и это злит. Алваро думал, что встреча с младшим сыном поможет ей пережить горе, но план не срабатывает. Глупо винить в этом Росио, но злость на него естественна, как летний зной. Злость за все и разом, но особенно за то, что Долорес снова плачет. Росио мог бы вернуться более похожим на себя, неизменным, прежним. Вот только каким он был, Алваро едва помнит. На изящном запястье Росио — красная нить и браслет из голубых и синих камней. Самый крупный камень своим видом напоминает синий глаз. «Назар, — приходит на память слово. — Вот как их называют». Такие дарят возлюбленным как символ вечной страсти и оберег от беды. Алваро знает эту легенду: однажды Астрап всем сердцем полюбил смертную женщину и даровал камень в виде синего глаза, чтобы с ней не случилось никакой беды. Однако вероломная служанка украла камень, и девица заболела и умерла. За это Астрап покарал людей жестокими, разящими насмерть молниями. Алваро смотрит на браслет, что украшает запястье Росио, на тонкие пальцы, что перебирают круглые камни, будто четки, и неизменно думает: кто же? Кто посмел вручить его сыну такой дар? У кого Алваро украл счастье? Он знает, что никогда не спросит. Вряд ли Астрап поразит Алваро молниями, а если и поразит — пусть, прятаться он не станет. Он очень устал.

***

Белые портьеры колышет просоленный ветер. Алваро приоткрывает их и выходит на балкон. Прежде, во времена легкой бездумной юности, он любил смотреть отсюда на закат. Красное солнце таяло и оплывало, катясь за синий морской горизонт, и в сердце каждый раз что-то горько и колюче сжималось, и хотелось одновременно сбежать в бескрайнюю даль и раствориться в последнем закатном отблеске, стать ветром, летним вечером и душным цветочным запахом, стать всем. То были глупые мечты, и их время давно прошло. На балконе стоит Росио. Одетый в черное, он еще больше напоминает неподходящий фрагмент мозаики; по его щекам катятся крупные слезы. Определенно, Росио не знает, что за ним наблюдают, иначе сдержался бы, он ведь гордый. Росио не любит талигойский костюм, но заставляет себя его носить. Впрочем, ему к лицу. «Ему все к лицу, — отмечает Алваро. — Даже слезы». Он наблюдает, как пальцы перебирают голубые и синие камни браслета, а затем резким движением дергают за нить, что держит их вместе, и разрывают ее. Круглые бусины звонко сыпятся на каменный пол и катятся в разные стороны. Плечи Росио дрожат. Красная нить уже давно исчезла, истлела, теперь настал черед браслета. Алваро не хочет смотреть, хоть и сам стал причиной этого горя — одной из причин. Не нужно было отправлять Росио к морискам, пусть и прежде подобный жест казался разумным. Все это ошибка, которую не исправить. Несколько шагов, и Алваро оказывается рядом с Росио. Они давно уже не стояли так близко; от волос Росио пахнет пряным и теплым. Алваро не позволяет себе коснуться первым, но разрешает Росио порывисто уткнуться в грудь и плакать. Наверное, надо его обнять, утешить… Руки безвольными плетями висят вдоль тела. Пусть привыкает плакать вот так, один. Алваро не слишком хорош в языке морисков, но эту фразу понимает. «Отец мой, для чего ты оставил меня?» Ответа у Алваро нет.

***

Больше Росио не плачет. Его талиг становится лучше, а шпага кажется прямым продолжением руки. Алваро удивлен: сын справляется куда успешнее, чем он предполагал. Из него определенно выйдет толк. Наверное, следует поощрить Росио за усердие… Алваро не хочет совершить еще одну ошибку и привязать снова, на этот раз к себе. Глаза у Росио синие, совсем как камень из погибшего браслета. «Ты мой оберег», — наверняка шептал тот, кто подарил его. Алваро не нравится эта мысль, она ревнивая, она напоминает о совершенной ошибке. Умирающая Долорес напоминает обо всех ошибках разом, и хочется забыться. Перестать думать, хоть ненадолго. Алваро смотрит на Росио, что сидит в библиотеке за книгой. Его брови нахмурены, губы шепчут слова, пальцы барабанят по столу в такт мыслям. Пожалуй, Алваро мог бы зайти со спины и накрыть беспокойную узкую ладонь своей, крупной и тяжелой. Росио наверняка вздрогнул бы, попытался бы обернуться, но Алваро запретил бы ему. Приказал бы продолжать читать. Алваро говорил бы с Росио по-морисски. Он бы дышал запахом его волос, слушал бы учащенный тревожный пульс. Он бы склонился и коснулся губами белой шеи. Росио не похож на его сына, на того Росио, что Алваро оставил, поэтому с ним — можно. Можно заставить его встать на ноги и упереться о край стола, а самому торопливо стащить эти талигойские тряпки и взять, сначала пальцами. Алваро давно не занимался подобным, да и не имел никогда особенной склонности к таким забавам, и все же Росио доставал из него что-то… прежнее. Слюны наверняка окажется недостаточно, но Росио уже достаточно вытерпел от своего отца. Вытерпит и это. Алваро как наяву слышит надсадный скрип стола и прерывистые вдохи, видит дрожащие от напряжения пальцы, что цепляются за стол, чувствует головокружительно приятную тесноту чужого тела, никем не тронутого. Ему нравится думать, что нетронутого. — Отец? — голос Росио выдергивает из горячечного забытья. Алваро рад, что не подошел ближе. Он смотрит в тревожные синие глаза, не зная, что Росио видит в его: похоть или равнодушие? Это еще одна вещь, о которой не спрашивают. — Навести мать, — приказывает Алваро. — Пока она еще жива. Он уходит, не дождавшись ответных слов. Они не имеют значения, эти слова. Ничего уже не имеет, ни слова, ни мысли, ни поступки. Есть только судьба, что безжалостно тянет вперед, к известному концу. Никого другого больше нет.