Sin City

У Лионеля Савиньяка глаза Леворукого. Их густая чернота кажется темнее отравленных сакоттой подворотен Олларии. Они подобны капкану. Под взглядом этих кошкиных глаз инспектор Давенпорт чувствует себя голым. Парадный зал городского совета мерцает огнями, по глазам бьют вспышки камер, в ушах звенит чужой неестественный смех. Столичная элита встречает Зимний Излом четырехсотого года. Несчастливый и тягостный будет год, если верить старым приметам. Давенпорт делает глоток кислого вина. Он неудачник и оттого верит, что в этом году ему наконец повезет. Он даже не хочет стать героем, нет. Олларии ведь не нужны герои, ей нужны дельцы вроде Лионеля Савиньяка. Просто немного гребаного везения будет вполне достаточно. «Вернись домой, Чарли», — просит мама каждый раз, когда у Давепорта отыскивается минутка для звонка. Он обещает, что конечно, обязательно, скоро он снова шагнет в родную северную серость и забудет о столичных амбициях, совсем как отец и братья. Но для начала нужно раскрыть это проклятое дело. У Савиньяков образцовая семья: еще нестарая ослепительно красивая мать, носившая свое давнее вдовство точно рыцарские доспехи; близнецы, один — бизнесмен, совладелец винокурен в Алвасете, другой — самый молодой Первый маршал за последний круг; младший сын, восходящая звезда бейсбола. Все портит лишь бездыханная женщина в ванной. Фрида Ноймаринен-Савиньяк, тридцать лет, профессиональная светская львица, первая столичная красавица и любимая супруга Лионеля Савиньяка, найдена мертвой в собственной квартире. Давенпорт хорошо помнит: красная от крови вода, изрезанные бритвой запястья, размазанная косметика на белом восковом лице. Основная версия — самоубийство. Не основная даже, единственная, другие настоятельно не рекомендуется рассматривать. Семья скорбит, не стоит лезть с расспросами, все ведь и так ясно. Похороны были роскошными. Покойница оценила бы. Давенпорт, однако, не верит в ту версию, что ему скормили, не может поверить, и потому пьет отвратительное вино в окружении богатых ублюдков. Он смотрит на Савиньяка и знает: мерзавец лжет каждым словом и жестом. Он не скорбит, он наслаждается свободой. Похороны были меньше месяца назад. От духоты мысли воспаляются и плавятся. Нужно подышать, и Давепорт шагает на балкон, в зимнюю ночь. Он смотрит на мерцающие огни Олларии, дышит ее несвежим воздухом и думает, что заблудился и попал в капкан, и выхода нет. — Скажите, вам тоже скучно в этой толпе, инспектор? — раздается за спиной тягучее и скучающее. Давепорт вздрагивает от неожиданности и оборачивается. Черные глаза Савиньяка смотрят с веселым превосходством. Это породистое лицо хочется ударить, но Давенпорт терпелив. — Я пришел не для веселья, — сухо отвечает он. Савиньяк склоняет голову вбок и становится похожим на хищную птицу. — А зачем тогда? Следите за кем-то? — губы искажает усмешка. — Впрочем, не отвечайте. Это совершенно не мое дело. Вы курите? Давенпорт не курит — вот уже две недели не курит, поспорил с комиссаром Райнштайнером, что в этот раз не сорвется. Однако подбородок против воли согласно кивает. — Вот и славно. Мне как раз привезли отличный табак из Багряных Земель. Кисет у Савиньяка алый, украшенный вышитыми золотом оленьими рогами. Ветер послушно стихает, не дает табаку разлететься в стороны. Давенпорт наблюдает, как тонкие длинные пальцы крутят самокрутки: первую Савиньяк с мальчишеской небрежностью засовывает за ухо; вторую делает медленнее, будто красуясь. Когда розовый язык облизывает кончик бумаги, Давенпорт чувствует дрожь. Спать с мужчинами он завязал около пяти лет назад и ни разу не сорвался. Хватит на его долю и другой гнили. — Прошу, инспектор. Их пальцы соприкасаются, и внутренняя дрожь становится слаще, и хочется, чтобы красавица Фрида и в самом деле убила себя сама, без чужой помощи. Но это неправда, Давенпорт не забывает об этом даже когда ему демонстративным жестом дают прикурить от зажженной сигареты. Он делает затяжку и едва не давится дымом с непривычки. Табак и в самом деле отменный. Савиньяк курит молча, и Давенпорт также не говорит ни слова. Воздух пахнет зимней слякотью и пеплом. Красавица Фрида гниет в мерзлой земле, а инспектор Давенпорт любуется ее убийцей. — Приятно было поговорить с вами, инспектор, — окурок летит с балкона вниз. С высоты он похож на крупную снежинку. В Олларии редко бывает снег, не то что на Севере. — Передайте мое почтение комиссару Райнштайнеру. Хорошего вечера. Давенпорт безмолвно кивает. Комиссар Райнштайнер — честнейший и умнейший человек, однако излишняя прямолинейность мешает ему. Он не видит Савиньяка таким, какой он есть. А Давенпорт видит — и заставит увидеть остальных. Второй окурок также отправляется вниз, в мерцающую вечерними огнями тьму.

***

Мэл танцует, словно ангел, спустившийся с небес. Держась одной рукой за блестящий шест, она парит в воздухе, не касаясь пола. Мгновение — и Мэл уже переворачивается вниз головой; ее рыжие волосы подобны пламени. Сегодня на ней зеленое белье. Давенпорт глядит на нее и пьет. Такие девушки, как Мэл, никогда на него не посмотрят, нечего там ловить. Однажды он почти решился засунуть двадцатку ей в трусики, но не посмел и вложил в маленькую ладонь. Мэл улыбнулась, и Давенпорт дрочил на ее светлую чуть застенчивую улыбку всю неделю. Подойти еще раз он не осмелился, а потом узнал: у малышки Мэл есть серьезный покровитель, господин Лионель Савиньяк. Интересно, знала ли его покойная жена? Интересно, мог бы Савиньяк убить ради своей содержанки? Давенпорт сомневается. Мэл чудесная, но ради таких женщин не убивают. По крайне мере, такие подлецы, как Савиньяк. Он сейчас в зале, любуется своей девочкой, своим несомненно успешным вложением, хлопает. После выступления Мэл спускается со сцены, бежит к нему и запрыгивает на колени. Давенпорт не знает, зачем смотрит. Ладонь Савиньяка обнимает тонкую талию, холеные пальцы засовывают свернутую купюру между аккуратных маленьких грудей. Мэл ловит его ладонь и подносит к накрашенным алым губам. Она счастлива. Давенпорт понимает, что у него встал. У мертвой Фриды губы тоже были алыми — как и вода вокруг нее. От этого воспоминания возбужение чуть отступает. Давенпорт чувствует тошноту — от себя, от сладкой парочки, от всей этой гребаной Олларии, отравившей и его. Он допивает свое пиво, оставляет чаевые и уходит. Он ни на шаг не приблизился к раскрытию дела.

***

Давенпорт не считает себя религиозным человеком. Когда-то ходил с мамой в церковь, потому что не хотел огорчать. Больше не ходит, да и эсператизм в столице не жалуют. В тот вечер проливной зимний ливень ловит Давенпорта у церкви святой Октавии, и выбора не остается. Он шагает под темные церковные своды, вдыхает густой аромат благовоний, садится на жесткую скамью... Он замечает Савиньяка еще с порога: таких ухоженных светлых волосы нет больше ни у одного мужчины в Олларии. За спиной раздаются шаги. Давенпорт оборачивается и узнает вошедшего сразу же. Эти синие глаза, длинные черные волосы и идеально сидящий костюм нельзя не узнать. Рокэ Алва, друг детства и деловой партнер Савиньяка. Многие говорят, что не только деловой. Подойдя ближе, Алва кладет ладонь Савиньяку на плечо до того спокойным и хозяйским жестом, что верить в эти грязные слухи становится проще. Давенпорт сглатывает горькую от недавно выкуренной сигареты слюну. Повернув голову, Савиньяк улыбается другу и чуть отодвигается в сторону, уступая место. Алва садится рядом. Его рук не разглядеть, но Давенпорт уверен: одна из ладоней сейчас накрывает чужое колено. Пожалуй, ради такого, как Алва, смог бы убить и Савиньяк. Если бы тот попросил — или пообещал что-то взамен? Вот только зачем Алве такая жертва, зачем становиться должником? Давенпорт не знает. Из алтарной комнаты выходит священник — седой старик с удивительно прямой спиной. — Отец Квентин, рад встрече, — говорит Алва, и его глубокий голос звонко отражается от церковных стен. На Давенпорта никто не смотрит, и уходит он также незамеченным. На улице все еще льет дождь, но это больше не имеет значения. Давенпорту хочется поскорее остаться наедине со своими мыслями.

***

Записка пахнет табаком из Багряных Земель. Давенпорт в сотый раз перечитывает скупой текст: только адрес и время, ничего больше. Словно автор не сомневается, что Давенпорт придет. Это злит, во многом потому, что это правда. Он придет, непременно придет. Не сможет упустить наживку, сколь бы очевидной та ни была. Давенпорт должен распутать это дело. В назначенный час Савиньяк встречает его на пороге своей квартиры в халате. — Спасибо, что пришли, — говорит он, пропуская Давенпорта внутрь. Квартира располагается на самом верхнем этаже небоскреба, из огромных окон видна вся Оллария. Она мерцает огнями, и за этим фальшивым сиянием не видна ее грязь. Давенпорт осматривается, не пытаясь скрыть свой интерес. Жилье кажется необжитым, пустым и холодным. Наверное, Савиньяк специально держит его для таких вот встреч. В комнате темно — хватает света с улицы. Они стоят рядом, почти плечом к плечу. — Зачем вы меня позвали? — спрашивает Давенпорт. Он не хочет притворяться, он хочет правды, хоть какой-то. — А зачем вы пришли, инспектор? — Савиньяк ухмыляется. От этой ухмылки почти трясет. — Хочу узнать, как на самом деле умерла ваша жена, господи Савиньяк, — выплевывает Давенпорт. — То, что она трагическим образом покончила с собой, вас уже не устраивает? В черных глазах отражаются огни большого города. Давенпорт не отводит взгляд. — Сначала ответьте на первый вопрос. Зачем вы меня позвали? — О, все просто, — Савиньяк делает паузу. — Я хочу вас трахнуть. Вы мне нравитесь, инспектор. Вы забавный. Ухоженная рука обнимает за шею. Давенпорт заставляет себя отшатнуться и изобразить отвращение. Ему мерзко от себя. Ему хочется, чтобы Савиньяк настоял на своем. — Не желаете? — Савиньяк качает головой. — Что ж, жаль, но повторять свое предложение дважды не стану. Принуждать тем более не буду. Это унизительно для обоих. Он отходит в сторону и молчит. Давенпорт понимает, что упустил первый шанс докопаться до правды. Не упустить бы теперь второй. — Хотите узнать, как умерла моя жена? — Савиньяк улыбается. — В следующий раз приведите вашего стажера. Мальчик из Надора, как там его, Ричард Окделл? Он очень понравился моему другу. От осознания, что именно от него требуется, тошнит. — Я не сутенер! — выкрикивает Давенпорт. Он вспоминает стажера Окделла — земляк, серьезные серые глаза, бледные веснушки на носу, отчаянное желание стать настоящим полицейским, рассказы о сестрах, самых красивых во всем Надоре… Нет, Давенпорт не сможет. Ему нужна справедливость, но не такой ценой. — Ну, все с чего-то начинают, — Савиньяк дергает плечом. — А Окделла вы не жалейте. Мальчику очень повезло. Если все пройдет гладко, его будущее более чем обеспечено. Росио щедро платит даже своим надоевшим игрушкам. Он излишне благороден, между нами говоря. Давенпорт молчит. Он не знает, как поступить, он не вправе торговать чужой жизнью. — А что, если я соглашусь на первое ваше предложение? Савиньяк сокрушенно качает головой. — Поздно, инспектор. Я передумал. И постарайтесь, пожалуйста, чтобы я не передумал и во второй раз. Мое третье предложение рискует совсем вам не понравиться. Сердце ухает вниз. Не исключено, что все это блеф, что Савиньяк обманет… что он и в самом деле невиновен. — Я налью нам выпить, у меня есть неплохая касера. Пока я этим занят, у вас есть время на размышления. Договорились? Давенпорт кивает. Больше ему ничего не остается, только делать выбор. За окнами мерцает отвратительная, насквозь прогнившая Оллария. У Лионеля Савиньяка не только глаза Леворукого, нет. Он сам — Леворукий.