Ведьмаку заплатите...

— Ведьмаку заплатите чеканной монетой, чеканной монетой… — Лютик, блядь! — рявкнул окончательно выведенный из себя Геральт и на этот раз даже не поморщился при виде обиженного выражения на лице барда. Они шли так с самого утра по каменистым тропам, пробираясь через горный перевал. Солнце немилосердно жарило даже ко всему привыкшего ведьмака, что уж говорить об изнеженном барде, который уже через пару часов разнылся, что его одежда провоняла потом, что здесь совершенно точно не найдется достойной его прекрасного голоса публики и что можно было пойти более длинной, зато и куда более комфортной дорогой, но нет, никак, это же ведьмак, детка, только горы, только суровый нехитрый быт. Лютик ныл и ныл, и очень скоро даже Плотва принялась косить на него глазом, время от времени поводя ушами, словно бы говоря своему хозяину: «Слушай, давай мы его случайно уроним с обрыва? Я подтолкну…» Однако Геральт держался. Он повидал достаточно монстров для того, чтобы сейчас стойко выслушивать надоедливый бубнеж своего попутчика. В конце концов, идти им оставалось всего какие-то часа три-четыре, так что очень скоро все это должно было закончиться. Ну, то есть он думал, что вполне способен это вытерпеть, пока Лютик не начал петь. — Ведьмаку заплатите чеканной монетой, чеканной монетой… — это вполне можно было слушать первые десять раз. Конечно, глаз дергался, рука сама собой тянулась к стальному клинку, а зубы угрожающе скрипели, но, повторяясь, это вполне можно было терпеть. На пятнадцатый раз Плотва встала на дыбы, подозрительно близко подойдя к беззаботно размахивающему руками барду. На двадцатый раз Геральт подумал, что зря остановил свою лошадь, надо было позволить ей завершить задуманное. На двадцать пятый сам направил лошадь. — Ведьмаку заплатите чеканной монетой, чеканной монетой… — завел снова Лютик, и Геральт уже не выдержал. Рявкнул так, что закачались верхушки гор, в паре королевств прошли обширные землетрясения, а мировой океан сместился на три мили вправо. — Блин, Геральт! Я же не виноват, что тут так скучно, ты со мной не разговариваешь, и больше заняться нечем! Я умру с тоски, если буду, как ты, идти вперед с таким видом, словно бы меня трехдневный запор прохватил. Кстати, у тебя же все в порядке… Ну, с этим делом? А то, если вспомнить, сколько мяса ты съел вчера за… — Со мной все в порядке, Лютик, — прорычал Геральт, борясь с отчаянным желанием немного подрихтовать смазливую мордашку барда. Слишком смазливую, но думать об этом было нельзя. — Просто не пой эту дурацкую песню, разнообразься. — О, так ты признаешь, что у меня богатый репертуар и приятный голос? — немедленно оживился Лютик. — Ты сказал, что готов меня слушать, и ради такого счастья я… Но Геральт, ты же сам знаешь, какая она приставучая… Она играет у меня в голове целый день и никак не желает заканчиваться. — Тогда я сам ее закончу, — почти прорычал Геральт и двинул Плотву вперед, надеясь, что хотя бы на пять минут Лютика хватит. — Ведьмаку заплатите… — зараза, не прошло и двух минут. — Ведьмаку заплатите протухшим омлетом, вчерашним рулетом… Лютик допел эту несусветицу и коротко хохотнул, испуганно покосившись на Геральта. Тот стиснул зубы, но промолчал, потому что это пусть и было не слишком приятно слушать, но хотя бы отличалось от уже приевшихся слов. Лютик заметно приободрился. — Ведьмаку заплатите паршивым обедом, огромной котлетой, воздастся вам это… — от обеда, даже паршивого, Геральт бы сейчас точно не отказался бы, да и передохнуть не помешало бы, эх, мечты, мечты… — Ведьмаку заплатите чеканной монетой, отменным минетом, — погрузившийся в свои мысли ведьмак даже не сразу понял, почему Лютик вдруг осекся, заткнулся и попытался стать как можно незаметнее. А затем до него дошел смысл пропетого, и он горько усмехнулся. Почему-то именно сейчас терпеть эту глупую шутку не было решительно никаких сил. Геральт спешился и подошел к барду, который махал руками и жалобно оправдывался. Смерил его оценивающим взглядом и вдруг сказал: — Знаешь, а заплати, — и сам испугался того, сколько страсти и давным-давно полузадушенных желаний вырвалось в эту фразу. Лютик обмер. Смотреть на него было и больно и страшно, и Геральт все никак не мог сообразить, какое выражение лица состроить, чтобы не напугать его еще сильнее, не выдать себя и убедить барда в том, что сказанное было шуткой. — Ты с ума сошел, Геральт? — Лютик пришел в себя первым, все же в таких делах ведьмак всегда соображал слишком медленно. — Давай хоть до купальни дойдем для начала или хоть до лоханки с водой какой-нибудь. Я твою сосиску после стольких дней в дороге брать решительно отказываюсь! Высоко задрав голову, он широкими шагами двинулся вперед, оставив Геральта позади. Ведьмак стоял, как столб, не мог оторвать взгляда от ладной высокой фигурки с длинными ногами, круглой подтянутой задницей и красиво очерченным станом, лишь подчеркнутым слишком ярким для путешествий нарядом. Геральт никак не мог поверить в услышанное, хотя мутировавший слух до того не подводил его не разу. Лютик… согласен? Его не отвращает эта мысль? Он… быть может, он тоже думал об этом?! И все же легкость, с которой Лютик ответил Геральту, подсказывала, что это могла быть просто шутка. Остаток пути прошел для ведьмака в каком-то тумане. Он плохо помнил, как закончились горы и потянулся широкий ровный тракт, как с правой стороны оказалась довольно большая деревня, тесноватый деревенский трактир и бани, в которых их, с большой неохотой, но допустили. Лютик с наслаждением плескался, не отказался потереть ведьмаку спину и с готовностью подставил свою, совершенно не стесняясь ни его, ни своей наготы. Не стесняясь, но и особого любопытства не проявляя. Геральт не знал, что и думать. Затем Лютик притащил им обоим холодного пива и заказал самый лучший ужин, какое только могло предоставить это заведение, впрочем, не самое убогое из всех, что им попадались. Когда ночь окончательно накрыла деревню, и ведьмак и бард оказались в снятой на двоих комнате, Геральт чувствовал себя откровенно хреново. А Лютик встал перед ним, заглянул в глаза и принялся медленно опускаться на колени, не издавая ни единого звука и не отводя взгляда. Когда его пальцы, длинные и тонкие, принялись расшнуровывать брюки ведьмака, Геральт не выдержал. Что бы там ни думал себе Лютик, а он серьезно отнесся к словам Геральта, а значит, собирался, в самом деле собирался ублажить его ртом, а значит… Ведьмак резким движением дернул Лютика с колен, заставил его сделать несколько шагов к постели, а затем замер. — У меня есть идея получше, — горячечный шепот наполнил комнату. Геральт колебался, но все же положил свою руку на поясницу барда, с наслаждением прикоснувшись к горячей коже под тонкой рубашкой. — Ты же не против? Вместо ответа Лютик длинно, сладко выдохнул, прогнувшись под прикосновением ведьмака, его сердце под второй ладонью Геральта заполошно билось. Рубашка здесь была явно лишней. Как и штаны и — не умереть бы со смеху, о сапогах он вспомнил в последнюю очередь — и все остальное. Тонкие волоски встали дыбом, прикосновение холодного воздуха к разгоряченной коже было почти невыносимым, оно сводило с ума. Как сводила с ума покорность Лютика, его отзывчивость, его прикосновения на плечах, груди, спине, бедрах — везде, везде был только один Лютик, словно весь мир на мгновение уместился в нем одном. Тихие всхлипы кружили голову. Геральт грубовато — не сдержался, зараза! — потер Лютика между ног, направил себя и одним движением двинулся внутрь, вырывая из своего барда гортанный звук, низкий, сладкий, дрожащий. Да! Эта песня должна была играть, и играть она должна была лишь для него одного! Никому! Никому больше на всем свете не было позволено узнать, как сладко Лютик умеет стонать, подаваясь навстречу, как мерным ритмом наполняют комнату шлепки плоти о плоть, как смешивается общее неровное дыхание. Это все принадлежит только Геральту, это все отныне его! Теряя над собой контроль, сбиваясь с движения, он сгреб в горсть нежные яички Лютика, сжал налившийся от желания ствол и получил в награду тонкий протяжный всхлип, от которого все внутри перевернулось, невидимая пружина вдруг разжалась, и все стало простым и понятным. Он лежал, чуть касаясь губами поджавшего под себя ноги Лютика, наполненный сладостной истомой. Глаза слипались, в разворошенной постели было так хорошо и правильно, что его рука сама собой обняла барда поперек груди и притянула поближе. — Так ты и остался без платы, — нервно хохотнул вдруг Лютик, разворачиваясь в объятии. Это лицо, прежде столько раз раздражавшее Геральта, сейчас показалось самым лучшим в мире. Слипшиеся стрелочки ресниц, два ярких пятна на скулах, искусанные покрасневшие губы — он был прекрасен и принадлежал только Геральту, пусть и нес время от времени абсолютную ерунду. — Мне не нужна была плата, — сказал он, а затем вдруг признался, — я просто не мог больше сдерживаться, но боялся тебя напугать. — А я боялся тебе предложить, — легкомысленно хихикнул Лютик. Геральт уже засыпал, когда комнату наполнило тихое: — Ведьмаку заплатите… Он улыбнулся: отличная же песня!