Огонь в камине

В камине горит огонь. От него светло и тепло. И особняк, переделанный в считанные месяцы, с этим огнем кажется похожим на дом. Хотя нет, не кажется. Это теперь дом. Такой же, каким было старое разрушенное убежище. Тут тоже вечный беспорядок, стены увешаны эскизами, а комнаты с высокими окнами и лепниной под потолком забиты тканями и выкройками. Это теперь дом, потому что здесь ее семья. Хорес и Джаспер. Бадди и Мигун. И еще три ее первых и последних жертвы. Она их любит до жути. И еще Джон. Он — единственная, пожалуй, причина, почему в камине всегда горит огонь. Потому что зажигает его всегда только он. Только ему позволено его зажигать. И только когда он в этом доме, огонь может гореть. Потому что Круэлла знает — если Джон рядом, огня боятся смысла нет. Огонь в камине горит все время. Только для нее. — О чем ты думаешь? Они давно перешли на ты, потому что он ей не слуга. У нее вообще нету слуг, потому что она — не Баронесса. — Мне нравится этот камин. — Да, я заметил. Круэлла криво улыбается, с легким привкусом сумасшествия. — Не хочешь прогуляться? Она так часто скачет с одной темы на другую, не заканчивая собственные мысли, что Джон даже не удивляется. Только смотрит на дверь, ведущую к террасе. За стеклом уже давно за полночь, и грозовые тучи прячут все существующие в мире звезды. Джон согласно кивает, и они бок о бок выходят в ночную прохладу, шагая вдоль лужайки, которая когда-то была идеально ровной, а теперь вполне дополняет свою новую хозяйку. Как и весь дом. — Как думаешь, в этом доме могут быть призраки? Джон улыбается, сложив руки за спиной. — Если бы были, думаю, мы бы уже знали об этом. — А если они вдруг появятся? Они подходят к проклятому обрыву и Круэлла совершенно беспечно садится на каменный бортик, встретившись глазами со своим… другом. У нее растрёпанные после беспокойного сна волосы. Халат накинут швами наружу, и теперь, когда на ее лице не пляшут отблески огня в камине, Джон замечает, что глаза немного покраснели. Ему объяснения в общем то не нужны, он же не слепой. Только ему все равно больно, потому что так быть не должно. И он шепчет в ночную тьму, надеясь, что слова не утонут в пропасти за спиной напуганной кошмаром девочки. — Она никогда не будет твоим призраком. — Она уже им стала. Потому что она — часть меня. — Не правда. — Джон качает головой, подходя ближе. Ругает себя за то, что даже не подумал взять что-то из дома, чтобы укутать дрожащие от холода плечи. — Все призраки — мертвые, а она жива. Потому что ты выбрала сохранить ей жизнь, не смотря на всю боль, что она причинила. — Я бы убила. Что на это ответить? Джон может соврать. Даже глазом не моргнет, и ни один мускул на лице не дрогнет. И Круэлла, вопреки тому, что на первый взгляд кажется, еще не настолько вросла Эстелле в душу, чтобы она это вранье заметила. Да, Джон может соврать и уйти безнаказанным. Но он берет ее за руку. Греет продрогшие от морского ветра пальцы. — Я знаю. Круэлла улыбается. Снова с блеском безумия на алых губах. Только смотрит не на мужчину перед собой, а на его руки, в которых тонут ее ладони. Склонив голову, она спрашивает голосом, который Джон еще не слышал. Этот голос не принадлежит Круэлле. Но это и не голос Эстеллы. — А знаешь, почему не убила? Джон качает головой, ожидая чего угодно. Если ответ будет страшным — он не испугается. Если глупым — не станет смеяться. Каким бы ответ на этот вопрос ни был, он просто станет жить с ним. Потому что умение жить с чужими тайнами, это то чем поистине может гордится каждый английский дворецкий. Пусть даже формально он уже и не дворецкий, а… друг? Джон молча качает головой и девушка напротив него, на короткий миг, не дольше чем на два сказанных слова останавливается посередине своих двух разных жизней. — Из-за тебя. В ушах свистит ветер, но внутри совершенный штиль. Джон усмехается, ведь он был уверен — если кто из них и скажет это вслух когда-то, это будет он. Ведь он берег это, как последний ключ к ее человечности, каждый день жертвуя собственным желанием зажигать камин и для себя тоже. Джон знал, что придет день, когда что-то в Круэлле сломается окончательно. Сделает ее по-настоящему жестокой. По-настоящему безжалостной. И каждый раз, встречая ее холодной сдержанностью, он зажигал огонь в камине. А сам уходил на шаг дальше чем нужно, чтобы когда настанет последний день ее человечности, сделать шаг не прочь, а навстречу. И вытянуть обратно за черту. Но теперь… — Я представила, как ты будешь смотреть на меня, если я убью ее. Представила твое разочарование и… отвращение. И не убила. Она достаёт сигарету из его внутреннего кармана. Один Бог знает, откуда ей известно об этом тайнике. Только Джон не способен строить теории, потому что ее холодные, исколотые булавками пальцы бьют его током даже через рубашку. — Я бы никогда так на тебя не смотрел. Следом за сигаретой из внутреннего кармана появляется зажигалка. Она могла бы достать все за раз, но не достала. — Почему не смотрел бы? Джон протягивает руку, забирая у нее сигарету. Но не выбрасывает, как обычно, а затягивается сам, чувствуя горьковатый привкус помады на фильтре. Он выдыхает облако дыма, которое только на мгновение повисает между ними, скрывая от глаз друг друга. — Почему? — переспрашивает он, положив руку у основания тонкой шеи. — Потому что, если бы она не отступилась, я бы убил ее сам. Круэлла усмехается, а Эстелла в ужасе. Но они обе проигрывают, когда Джон целует обветренные губы со смазанной помадой, выдыхая с поцелуем остатки дыма. Они обе хватаются за лацканы его пиджака, притягивая ближе, и чувствуют, как крепкие мужские руки, каждый день зажигающие камин, поднимаются к затылку. Джон пyтается пальцами в волосах, словно спустил себя с цепи наконец-то. Заботясь о человечности девушки, которую теперь целует, он совсем забыл о собственной человечности. А он ведь человек. Всего лишь человек. Гораздо более простой, чем Круэлла — в его голове не живут образы, будоражащие весь Лондон. В его голове образы совсем другие, и Лондону о них знать не обязательно. Поэтому он подхватывает ее на руки, усаживая на каменные перила, и резко дергает закреплённый стяжками провод, погружая их во тьму. Ведь тьма — единственное, что может ужиться с осознанием того, что он сейчас жадно впивается в губы той самой маленькой девочке, которую держал на руках в день ее рождения. — Джон… Она дышит его имя прямо ему в губы, оставляя на шее тонкие красные царапинки. Нет, Джон не спустил себя с цепи. Он с нее сорвался, разорвав каждое маленькое звено. Ведь возврата к прошлому больше нет. Ведь он знает, что этот проклятый камень сделает Круэлле больно. Но он не останавливается. Он целует ее до самого рассвета, до первых проблесков солнца. Пока тьма не отступает, превращая неясный силуэт в очертания их лиц, их тел. С первыми лучами солнца, Джон видит что оставил ей слишком много меток на шее и груди, и водит по ним пальцами и губами, словно это что-то изменит. Не изменит ничего. Ведь в доме снова горит камин, и Джон снова стоит возле него в своём безупречном костюме с сигаретами во внутреннем кармане. А Круэлла стоит у зеркала, рассматривая усеянную его поцелуями шею. Нет, об этом Лондону знать не нужно. А значит скоро войдут в моду наряды с высоким горлом.