Данька

      Его звонок не застал меня врасплох. Я ждала его. Так отчаянно, что вздрагивала от каждого звука, что издавал мой телефон.       Он опять был на очередных своих дурацких сборах. Связь была отвратительной, поэтому мы не могли нормально поговорить. Но он писал. Поздно ночью, когда я уже засыпала, или ранним утром, пока я еще спала. Он писал, пока был в казарме. Я засыпала с телефоном в руке и просыпалась, пробегая глазами по коротким сообщениям. Губы непроизвольно расползались в улыбке от, казалось бы, скупого «Я тоже скучаю» или «Через две недели буду дома». Я ощущала себя влюбленным подростком. Неважно, через год после свадьбы или сейчас, через пять.       Он и говорил обычно так. Скупо. Коротко. Отрывисто. Будто посылал телеграмму. Сначала меня это жутко бесило. Я была общительной, порой даже немного болтливой. А он привык выдавать информацию как короткий приказ. Но со мной он учился другому. Говорить о своих чувствах. О нас. О нашем будущем. А я рядом с ним училась терпению. Он окружал меня своей аурой спокойствия.       Он говорил мало. Поэтому его слова были так ценны. И когда он впервые признался мне в любви, я поняла, что хочу разделить с ним свою жизнь.       У меня даже ладони вспотели, когда я увидела его входящий. Непослушные пальцы дрожали, когда я пыталась попасть по иконке ответа.       – Привет, родная, – тихо, будто не мог говорить громче.       – Привет, – коротко, на выдохе.       – Я завтра буду дома.       Шестерёнки в голове начали лихорадочно крутиться.       – Уже? – от радости сердце застучало в ушах. – Ты же должен был вернуться через неделю.       – Не рада, что ли? – словно наяву увидела его короткую ухмылку. – Специально позвонил, чтобы любовников выгнать успела.       – Дурак, – улыбнулась беззлобно. – Все в порядке?       – Конечно, – чуть успокоилась, хотя в груди появился какой-то холодный комочек тревоги. Но он говорил спокойно, и я ему верила. – Но только на один день. Потом я должен вернуться.       – Я поняла, – кивнула для себя, не для него, хотя уверена, он знал все мои жесты, даже находясь за полторы тысячи километров. А вспыхнувшая радость сползлась внутри в одну точку, поглощаемая холодным, липким комком, что уже растекался под кожей. – Хочешь, приготовлю твои любимые голубцы? – закусила губу, потому что глаза начало щипать.       Не слышала, чувствовала, как он улыбается.       – С пюрешкой?       Усмехнулась:       – С пюрешкой.       – Хочу.       – Сделаю, – короткая пауза, – Дань, – позвала чуть вопросительно, потому что мне нужно было услышать это еще раз.       – Что?       – Все правда в порядке?       – Да.       – Хорошо, я жду тебя.       – Люблю тебя, Дарин.       – И я тебя.       Он отключился, а я лишь пыталась начать снова соображать. Завтра он будет дома. Пусть и всего на день. Оставшийся день прошел как в тумане. Я приготовила его любимое блюдо, прибрала в квартире, но все делала на автомате. А мысли мои были далеко. Где-то в Сибири. На полигоне военной части 42587.       На завтра я отпросилась с работы, наврав с три короба, что заболела.       Хотя насколько это ложь? Я больна им. Давно и надолго. Поэтому на те 24 часа, что он появится, я готова была исчезнуть из всего остального окружающего мира.       Чем ближе момент его приезда, тем больше я нервничала. Пыталась все сделать идеально. Прихорошиться. Будто шла впервые на свидание, а не встречала мужа. Ночью долго не могла уснуть. Но этот нервяк вымотал меня. И я все же провалилась в неспокойный, неглубокий сон.       И потому, когда раздался тихий щелчок двери, я соскочила с кровати даже прежде, чем успела окончательно проснуться.       Прищурилась от яркого света в коридоре, выхватывая заспанными глазами его силуэт. Кинулась к нему, вцепляясь в пыльный китель. Он прижал меня к себе так крепко, что стало тяжело дышать. Уткнулся носом мне в затылок, проведя им по волосам.       – Даринка, – шепотом мне в висок.       А я опьянела от аромата его кожи. Хоть к нему и примешивались запахи дорожной пыли, какого-то болота и травы, въевшиеся в жесткую ткань. Поморщила нос, улыбаясь ему в грудь.       – Китель надо постирать, товарищ капитан.       Рассмеялся тихо, а я, прижавшись еще ближе, впитывала телом эту мелкую вибрацию его смеха. Зарылась ему в волосы пальцами. Наслаждалась ощущением этих жестких каштановых волос под мягкими подушечками.       – Ты дома, – закинула голову, счастливо глядя ему в глаза.       Вокруг его тёмно-серых глаз сбежались тонкие морщинки. Он тоже улыбался. Потерся своим носом о мой.       – Я дома, – снова прижал к себе и поцеловал в макушку.       И наша пустая квартира снова ощущалась наполненной. Я не одна. Мне снова стало тепло и уютно.       На кухне суечусь, накладывая ему еду, пока он моется в душе. Мне же, знаю, кусок в горло не полезет. Я так скучала по нему, что мне будет катастрофически мало этих суток. Не хочу пропустить ни секунды.       Из душа он выходит в одних спортивных штанах и устало плюхается на стул. Тишина раннего утра прерывается лишь редким стуком ложки о тарелку. Пока он, довольно щурясь, жуёт, я жадно скольжу по нему взглядом, отмечая каждое изменение. По его голому торсу. По рукам, пересеченным выпирающими венами. На кулаках снова сбиты костяшки. Постоянно грубая, ставшая жёсткой кожа все время трескается. А он, зараза, постоянно закатывает глаза, когда я кладу ему с собой крем для рук.       Сейчас же я прижимаюсь губами к этой содранной коже, пытаясь заменить неприятные саднящие ощущения нежностью.       Взглядом по телу выше. На плечах синяки, багровые, совсем свежие. И на ребрах. Расползшиеся некрасиво по бронзовой загорелой коже. Знает, куда я смотрю. Чуть передёргивает плечами, будто это поможет оторвать мой взгляд.       – Давай намажу?       – Не надо, – мотает головой, подхватывая ложкой капустный лист и отправляя в рот.       Конечно. Мазь надо держать двадцать минут и смывать. А у нас нет столько времени.       Грустно улыбаюсь.       – Дань, – потянувшись к нему, целую в висок.       Улыбается не широко, но вижу, что ему нравится.       – Чего? – озорной взгляд из-под широких бровей.       – Почему ты вернулся раньше? Почему всего на день? – за последние сутки эти вопросы слишком измотали меня, чтобы оставить их на потом.       Хмурится. Молчит.       – Меня переводят.       – Куда? – холодное и липкое нечто заполнило уже всю меня. Начинаю мелко подрагивать от холода. Я знаю ответ ещё до того, как он его произносит.       – На линию обороны.       Мотаю головой, будто надеюсь, что только что услышанные слова вылетят из нее.       – Данька… как же так, – закрываю лицо руками не в силах видеть этот мир.       – Все будет хорошо, – скрипнув стулом, он придвигается ко мне, немного неуклюже притянув за плечи. Утыкаюсь лбом в его грудь. Не могу сдержать слезы, что упрямо бегут по щекам.       – Дарина, посмотри на меня, – нежно берет пальцами за подбородок, вынуждая поднять голову.       Мокрыми мутными глазами смотрю на него.       – Все будет хорошо, – повторяет тихо, нежно, как маленькой.       Большой ладонью на шею, пальцем поглаживает щеку. А я верю ему в который раз. Потому что он всегда возвращается. Израненный или невредимый. Весёлый или хмурый. С победой или горечью. Он возвращается всегда. Ко мне. В наш дом. Который мы когда-то обставляли вместе.       Мы выбирали обои на этой кухне трижды. Первые два варианта надоели мне через месяц. Он покорно ходил со мной по магазинам, тыкая в разные рулоны. И также покорно ползал под потолком, подбирая рисунок на соседних полосах.       Он помогал мне выбирать шторы в гостиной. Я хотела розовые, а он настоял на изумрудных. Я недовольно ворчала лишь потому, что не хотела признавать, что он опять прав, и так смотрится лучше. Он сам же вешал их. Матерясь на каждом крючке. Потому что они были слишком маленькими для его большой лапы.       А как он ругался, когда мы собирали шкаф для гардеробной! Все время чего-то не хватало. Или высота получалось не такой, какую мы заказывали. Или полки торчали в разные стороны, хотя должны были быть за дверкой.       Через три дня психов он прочел инструкцию и выяснил, что нам не доложили четыре части.       После разговора с ним нам на следующий же день привезли новый комплект. И даже собрали в качестве извинений за причиненные неудобства.       На прошлый новый год он подарил мне фотосессию. И наши совместные фото висели на стенах в спальне и коридоре.       Понимаю, что он есть в каждом уголке этой квартиры. Поэтому он возвращается сюда. Потому что он оставляет себя здесь. Уезжая в разные уголки страны, он оставляет кусочки своей души мне.       Я хмуро смотрю на него, понимая, что ему ещё тяжелее. Ещё хуже, чем мне. Я дома. В тепле. Окружённая образами его на каждом шагу в нашем доме. Защищённая от всех невзгод в этом мире. Ведь он мог решать мои проблемы даже на расстоянии.       А он один. В злом сибирском холоде, на котором стынут даже ресницы. Под жарким дагестанским солнцем, от которого горит кожа. В промозглом Архангельском порту, где ветер пронизывает тело насквозь.       Везде, куда бы его не закинули, он один. Пусть с моей фотокарточкой, которую он вынудил меня сделать на старый Полароид, во внутреннем кармане кителя. Теперь понимаю, зачем. Ему тоже нужен кусочек меня.       Улыбаюсь сквозь боль и страх, что заполнили меня. Сжимаю зубы, чтобы не разреветься ещё сильнее. У нас нет на это времени. У нас нет времени ни на что, кроме того, чтобы насладиться несколькими часами вместе. Этими ошметками вечности, что великодушно нам выделила судьба.       – Пойдем, – поднимается и, поймав мою ладонь, тянет меня за собой. – Все было очень вкусно. Я скучал по этому.       Глаза снова щиплет. Я закусываю щеку изнутри, чтобы хоть немного отвлечься от тянущей, разрывающей меня на осколки тоски.       – Рада, что тебе понравилось, – вымученная улыбка в ответ.       Он мягко целует в висок. Обнимает руками, развернув к себе. И нежно, коротко целуя, улыбается полными губами. Ведёт спиной в нашу комнату. А я доверяю ему каждый свой шаг. Каждый вздох, что он ловит с моих губ, пока его руки нетерпеливо избавляют меня от одежды.       Мы утопаем в нежности друг друга. Я уже не пытаюсь сдержать слез, когда он целует меня в висок и скользит по шее вниз. Когда шепчет на ухо: «Я люблю тебя».       Собирает губами мои слезы. Ничего не спрашивает. Мы оба понимаем, что сейчас в этом нет смысла. У нас нет роскоши долгих разговоров и двусмысленных взглядов. Лишь диалог сплетённых тел, проросших друг в друга. Что желают запомнить, запечатать на себе любимые прикосновения перед очередной долгой разлукой.       В память врезаются лёгкие, едва заметные касания его ладоней. Что ласкают меня, подчиняют или же сдаются мне. Его губы, что терзают меня, доводят до безумия. Его крепкое, будто высеченное из камня тело. Его любовь заполняет меня, согревая. Пока. Когда он уйдет, она будет прожигать меня насквозь, сменяясь частыми приступами тревоги. От которой я подлетаю по ночам на холодной постели вся в слезах.       Но все завтра.       Сейчас я пытаюсь надышаться его пьянящим запахом. Заполнить им все лёгкие, чтобы он остался со мной подольше.       Он засыпает. А я осторожно глажу его по щекам, груди, запоминая ощущение его кожи под пальцами. Мягко провожу по волосам. На пару часов уснувшая холодная гадость в груди снова берет верх. Задыхаюсь от мыслей, что упрямо лезут в мою голову. Каждый раз, когда он уходит, я боюсь, что он может стать последним.       Не в силах справиться с подкатывающей паникой я осторожно скатываюсь с кровати и бреду в ванную. Ледяной воды в лицо. Ещё и ещё. Замёрзшим ладонями по шее и в волосы. Пальцы уже сводит от холода. Зубы стучат. С закрытыми глазами не вижу, но слышу, как он входит и останавливается в дверном проёме.       Чувствую, как его ладони ложатся на мои обнаженные плечи. Спускаются по телу, останавливаясь на талии. Он мягко подходит ближе, осторожно обнимая и прижимая к себе.       – Дыши, родная, – тихо на ухо.       Спиной, по которой пока ещё от холода бегают мурашки, чувствую его горячую грудь. Он согревает меня своим теплом. И будто забирает ту боль, что не даёт мне вдохнуть. Успокаивает моих демонов, что грозят свести меня с ума.       – Дышу.       Поймав момент, когда я перестаю дрожать, он целует меня в шею, чуть прикусив кожу. Я вздрагиваю, а его шершавые ладони скользят по моей груди.       – Открой глаза, – также тихо, но уже не нежно, теперь это больше похоже на приказ.       И я подчиняюсь. И вновь схожу с ума, когда вижу в отражении его голодный взгляд. Мои бледные щеки заполняет румянец.       Его движения чуть грубоватые, но мне это нравится. Его ладонь, замершая на моей шее, держит меня на месте. Я вцепляюсь пальцами в раковину, пытаюсь удержаться на месте, но ноги предательски подкашиваются. Он держит меня крепко. Кусает в шею, в плечо, за ухо. Не сильно, причиняя лишь лёгкую боль. Он замедляется, когда чувствует, что я уже на грани реальности. Не даёт двигаться самой, заставляет подчиниться.       Я не закрываю глаза, даже когда тело прошибает током. Я вижу свои искусанные губы, ставшие алыми. Пьяные глаза. Растрёпанные волосы.       Вижу его взгляд. Дикий. Довольный. Его ноздри широко раздуваются, он пытается отдышаться. Развернувшись в кольце рук прижимаюсь в благодарном поцелуе. В который раз за сегодня.       Он на руках несет меня в спальню, как в нашу первую ночь и тысячи ночей после. Укрывает одеялом и прижимает к себе. И хоть боюсь и не хочу тратить время, я проваливаюсь в сон. А он обнимает меня всю ночь, целует и шепчет что-то в волосы. Но я этого не слышу. Лишь ощущаю теплое спокойствие.       Он уезжает рано утром. Мы долго целуемся в коридоре. Как подростки. Я цепляюсь за его плечи, руки. Не могу отпустить его. Ему снова приходится решать за двоих. Нежно, но твердо отрывает себя от меня. До последней секунды целует в ладони, кончики пальцев. Шепчет что-то успокаивающее.       Мои ладони выскальзывают из его рук, и в следующее мгновение хлопает дверь. Меня окутывает холодом.       Я снова остаюсь одна.       Смятая постель пропитана его запахом. Укутываюсь в одеяло, прижимаюсь к его подушке, пытаясь впитать последние кусочки его. Задыхаюсь от недостатка кислорода, но не могу оторваться.       Через два дня он сообщает, что добрался до части. Через неделю пишет, что очень любит и скучает. Что не может писать часто, потому что садится телефон, а заряжать его пока негде. Просит не беспокоиться, ведь он вернётся домой через две недели.       Больше от него ни строчки. Четыре черных предложения на экране моего телефона. Две голубых галочки на моем сообщении «Люблю тебя и очень жду дома».       И тишина. Проклятая двухнедельная тишина. Но я дышу. Я сжимаю зубы и пытаюсь не думать обо всяких ужасах. Ведь он обещал, что скоро будет дома.       Поэтому, увидев в почтовом ящике листок формата А5 с печатью военкомата, я долго не могу понять, что в нем написано. Будто разом разучилась читать. Пальцы дрожат, а в сознание медленно, по одному слову начинает просачиваться осознание написанного.       «С прискорбием сообщаем».       «при исполнении долга перед Родиной».       «16 ноября».       «погиб».       Кажется, я скулю, когда бессильно сползаю вниз по стене прямо на грязный пол подъезда. Меня колотит изнутри. Я захлебываюсь в беззвучных рыданиях. Будто у меня пропал голос. И силы дышать. Холод сменяется жаром. Кофта под горло душит меня, не даёт вдохнуть. Ловлю губами воздух.       Мимо проходят люди. Кто-то что-то спрашивает у меня, но я не понимаю. Не слышу слова, не разбираю их. В ушах будто натолкана вата.       Кажется, проходит вечность прежде, чем я нахожу силы соскрести себя с пола. По стенке добираюсь до квартиры, потому что до истерики боюсь зайти в лифт. Тяжело. Нечем дышать.       И дома нечем. Сбрасываю одежду на пол. Куртка летит в одну сторону, кофта в другую. Джинсы, в которых так некстати застревает нога, я почти рву. Наконец прорезается голос, и я кричу от обиды. На эти проклятые джинсы.       Хотя на самом деле на него. Ведь он обещал вернуться!       Штанина поддается, и джинсы улетают следом за курткой. Белье на пол уже в ванной. Залезаю под душ. Стучат зубы. Не понимаю, какой температуры вода, пытаюсь вспомнить, куда правильно повернуть кран. А в мыслях картинки. Его морщинки в углах глаз.       Шрам под лопаткой. И под ребрами с левой стороны. Родинка на левом плече. Чуть хмурящиеся густые брови. И вечно растрёпанные каштановые волосы.       И глаза. Темно-серые, графитовые, что всегда смотрели на меня с бесконечной любовью.       Из последних сил вырубаю воду и почти выпадываю из ванной. Хватаюсь пальцами за раковину. Ноги не держат, да и руки тоже. А глаза упрямо не хотят отпускать лежащий на краю тест, что я сделала вчера.       Две полоски.