(не) слушать и (не) слышать

Все рушится. Под ногами расходятся трещины, синее пламя со всех сторон, бетонная крошка царапает кожу… Пахнет чем-то металлическим. Кажется, кровью. Чужие боль и обида горчат на кончике языка словно сбежавший кофе. Фокус выхватывает алое перо, поглощенное пламенем, а затем и крылья… То есть, то что от них осталось. Что-то голое, обугленное почти до костей, торчащее из спины, с налипшей, скукожившейся алой кожей и чужая нога в знакомых темных берцах, уютно устроившаяся между… остатками могучих крыльев. — …Таками. Тебе следовало следить не за Шигараки. Не за Твайсом. Не за кем-нибудь другим, — обманчивый мягкий тон, скрывающий за собой добрую десятку клинков. — Тебе стоило следить именно за мной. Кадр меркнет, а фокус снова смещается. Шото беспокойно ворочается на своей половине кровати и накрывает голову подушкой в попытке спастись от навязчивого видения. Ох. Если бы только все было настолько просто… Запах гари. И сожженной кожи. Горячие руки обнимают его, прижимают к себе близко-близко в таком родном и знакомом жесте. Только во всем этом нет и капли нежности. Нет… Только больная нечеловеческая ярость и агония. Собственные слова тонут в треске синего пламени и боли. — Но… ты же… горишь! Чужие слова доходят до него, как сквозь вату. В ушах стоит ужасный шум, а перед глазами буквально плывет все от удушливого жара и зноя. Такой знакомый смешок над самым ухом вызывает мурашки по коже. — … человеком. Я в порядке, потому что я сейчас очень счастлив. Только взгляни на его лицо… Отец. Где-то там, бесконечно далеко. И он не в фокусе. Размывается, стоит застывшей ошарашенной фигурой на твердой земле. Шото открывает… …глаза. Майка липнет к спине. Его познабливает, зубы стучат, как при лихорадке, а последствия ночного видения все еще не отпускают. Ком в горле и липкий невероятный страх свернувшийся в животе и грозящий перерасти в приступ тошноты. Воздух в спальне тягучий и тяжелый, Шото выпутывается из одеяла и как можно тише пробирается к ванной комнате. Ястреб, наверное проснулся, он же тревожный. От каждого шороха тут же глаза открывает. И спит ли вообще, рядом с ними? Мысли эти плавают в синем душном мареве на периферии и уносится, как можно дальше с новым приступом тошноты. Желчь и остатки ужина отправляются в унитаз, вместе с тонкой вуалью сна и надежды подремать сегодня хоть чуть-чуть. Колени ноют от неожиданной смены позиции, возможно, не стоило буквально падать на кафельный пол, но Тодороки был уверен, что ноги его не удержат как надо. Запах гари. Отчаяния и детской обиды. Сожженные крылья. Отец, застывший в кататоническом ужасе… где-то там, бесконечно далеко на земле. Кислый привкус рвоты во рту лишь усугубляет общее самочувствие. Шото вытирает губы тыльной стороной ладони и слепо нашаривает кнопку смыва на сливном бачке. * Он раздумывает над тем, чтобы вернуться обратно в спальню. Свернуться калачиком под боком у Даби и дождаться пока он, сонно ворча, заключит его в теплые объятья или прижаться носом к основанию крыльев Ястреба и ощущать, как мелкий пух щекочет лицо. Забыть все, что видел и привычно списать на повышенную тревожность. Ведь именно так, все кому не лень твердили ему с детства… Повышенная тревожность на фоне детской травмы. Он просто чувствительный мальчик. Детская психика не справляется и поэтому мозг выдает нечто подобное. Слышали. Плавали. Тодороки зажигает локтем свет над кухонным гарнитуром. Студия-кухня совмещенная с гостиной у Ястреба уютная. Не трудно понять почему он проводит здесь так много времени. Много, по сравнению с той же спальной или гардеробной. Даби вообще как-то отметил, что квартира начала приобретать обжитой вид только после того, как они начали проводить здесь время втроем. С ним и спорить не хочется. Здесь веет чем-то показушным. Неживым. Шото помнит, как оказался в квартире впервые и все не мог избавиться от ощущения, что попал в какую-то фотозону. Но никак в чей-то дом… Мертвая. Так Даби охарактеризовал ее впервые на одной из совместных встреч. Естественно, до того, как все вышло из-под иллюзорного контроля и скатилось в то, что они имеют сейчас. Синяя гирлянда-штора на панорамном окне, украшенная елка, аляповатая до ужаса, но наряжать ее было весело. Тонкая улыбка проскальзывает на лице. — Я в порядке, потому что я сейчас очень счастлив. Только взгляни на его лицо… Ком желчи снова подступает к горлу. * Когда-то еще задолго до того, как психолог объявил это детской травмой, Шото сказал, что ему приснился кошмар. Кошмар, в котором в детский гроб дрожащими большими руками отца укладывается обуглившаяся нижняя челюсть. Как будто кто-то ему поверил. Как будто кто-то к нему прислушался… Как будто Тойя не понял, что он говорил о нем. — Не пизди, убожество, — Шото думает, что он поверил. Шото даже уверен, что он знал, что так оно и произойдет, просто не желал слушать, думал обмануть судьбу. Поэтому и ушел в тот день на пик. Потом были сны о боли. Ужасной режущей боли в левой стороне лица и он просыпался, захлебываясь слезами, прикладывая ледяную правую руку к месту, что тогда еще не успели облить кипятком. Когда он услышал звук закипающего чайника в тот день все встало на свои места. Проблема, главная и единственная, заключалась в том, что никто не хотел слушать и осознавать, и он сам в первую же очередь. Все это с самого начала казалось каким-то откровенно диким, нереалистичным, хотя скребущее черепную коробку чувство страха, что все реально и все что он видит в этих кошмарах рано или поздно сбудется, никогда не отпускало его. Шото Тодороки выливает в глубокий сотейник остатки молока и засыпает три ложки какао в глубокую кружку с петухом. Ястребу она до утра все равно не понадобится. Кацуки все твердит, что простые действия успокаивают и спорить с ним не хочется. Наоборот, может стоит наконец записаться на кулинарные курсы? По крайней мере Даби прекратит стебать его за вечно сгоревший омлет… — Я бы на твоем месте добавил бы еще кофейный ликер, — плотное кольцо рук смыкаются на талии, а острый подбородок устраивается прямо на плече. — Для профилактики бессонницы. Даби прижимается губами к шее и кажется оставляет там очередной засос. — Мне шестнадцать, — толкаясь локтем в живот, для виду ворчит Тодороки. — И на очередной свитер или тональный крем ты мне денег дашь? Низкий порочный смешок ощущается буквально кожей. Он обволакивает, опаляет теплом нежную кожу и посылает табун мурашек вниз по позвоночнику. — Тогда пива? Но та приторная дынная дрянь, что пьет Птичка скорее вызовет у тебя диабет, — наглые пальцы лезут под ткань домашних растянутых штанов. Скобы и обожженная кожа на ладонях царапают нежную кожу живота. — А за свитером и тоналкой это лучше, к нашему обладателю золотой карты. Или попроси у своего сладкого папочки. Молоко в сотейнике вот-вот грозится убежать. Шото морщится и тонко вскрикивает, когда горячие пальцы обхватывают чувствительную головку полувставшего члена. — Ты убийца романтики. — Я просто убийца, — беззастенчиво откликается Даби, выключая молоко на плите. Он собирается сказать что-то еще, когда слышно, как в спальне что-то падает. Шото прикусывает губу сдерживая улыбку и тихие стоны. — Тебе не кажется, что он каждый раз шумит намеренно? Тодороки уверен, что ответ «да», потому что Ястреб если бы очень хотел мог бы спокойно прирезать их обоих во сне одним взмахом пера. И никто бы не понял, что именно произошло. Так что все эти показушные опрокидывания ламп крыльями вне койки, не более, чем способ оповестить, мол, я здесь. — Больше двух, говорят вслух, — нараспев тянет герой. — Ух ты. У нас ночной перекус? — Не помню, чтобы соглашался быть главным блюдом, — со стоном выдыхает Шото, утыкаясь лбом в навесной шкафчик и зажмуривая глаза до цветных кругов. Внизу живота все сводит от сладкого судороги. Даби горячими умелыми пальцами размазывает выступившее предсемя по всей длине, он знает как довести до разрядки в короткий срок и когда колени начнут подрагивать от переизбытка чувств. — Тебя никто и не спрашивал, — мурлычет на ухо злодей. Пара теплых ладоней, от которых тянется нежный шлейф аромата персикового крема, обнимают лицо Шото. Мягко поглаживают большими пальцами острые скулы. Немой вопрос, все ли хорошо? Нужна ли помощь? Тодороки разлепляет слезящиеся веки и сталкивается со взглядом полным невысказанной теплоты. Рассплавленной золото в глазах напротив так и манит и все что ему остается это окончательно растворится, между руками, что умело доводят его до оргазма и мягкими ладонями и губами, что обещают покой и мир. Ястреб вылизывает его рот, проходится кончиком языка по кромке зубов и чувствительному небу, пока Шото со стоном не кончает в заботливо подставленную ладонь. — Господи… — Тодороки отчаянно цепляется за широкие плечи номера два и прогибаясь в спине до хруста. — Можно просто — Даби, шедевр. Сколько раз тебе повторять? — смех у него легкий, приятный. Словно пузырьки шампанского в бокале. — Оближи. Запах гари. Обожженные крылья. Смещающийся фокус скорого будущего. Шото широким мазком языка вылизывает шершавую ладонь, проходится кончиком между пальцев и пытается спрятаться от будущего, что не способен изменить. Хотя бы в этом моменте. Ястреб стягивает с него футболку перьями…