Мама римская

— Обними меня, — В забытье произносит Маша. Аврора, привыкшая нарушать правила, какими бы они ни были, будь то правила морали, этикета или закона, не раскидывает широко руки, не кладёт их на чужие плечи. Она целует. Невероятно легко и осторожно, словно боясь потерять девчонку напротив. Целует один раз. Нежно. О верхнюю губу. Маша, ещё недавно окутанная ярким красным светом, поддаётся вперёд, падая в глубокий синий. Весь тот гнев, что совсем недавно пылал рядом с ней растворяется в новом освещении. Решимость теперь алеет помадой на её губах. Маша целует Аврору. Помада не стирается, как бы она не пыталась оставить свой след на чужих губах. Сердце стучит бешено, так, как не стучало с Вадиком. Так, как не стучало никогда. «Почему именно она? Какая-то вебкамщица. Какая-то… Она… Она!» — Мысли путаются, логические цепочки в голове не строятся, и думать совсем не хочется, хочется только быть с Авророй. Только быть с ней, понять её всю, а всю себя отдать ей. «Чтобы она наигралась, как медвежонком, и бросила! Бросила в пучину раскаяния о грехе совершенном с ней же! Бросила!» Из сладострастных дум с запахом смазок, секс игрушек и неонового света, что стали так родны в этой комнате, Машу выводит тихий голос. — Ты сказала твой жених дрочил на меня. В вашем душе, — Аврора делает паузу, выдыхает медленно. — А ты? Ты на меня… Руки дёргаются, платье шуршит неуместно. Маша кивает чересчур много раз, краснеет, почти задыхается от нервов. — На твоё «принцесса». Меня так никто не называл… — Маша отворачивается, смотрит куда-то сквозь стены, стилизованные под витраж. — На тебя без топа. Да. Да! Оборачивается резко. Страх и смущение вдруг обретают жар возбуждения, во рту становится влажно, в горле сухо, в голове пусто. Они снова целуются. Аврора валится на кровать, камауронелепо слетает с её головы. Маша оказывается сверху и девушке кажется, что весь мир, там, выше, есть блондинистые волосы и кулон, свисающий прямо над лицом. — Принцесса, — Аврора говорит это впритык к чужим губам. — Моя принцесса. Маша будто слетает с катушек. Освобождается от оков контроля над собой, над своим поведением, оставляя только дрожь, праведную и такую искреннюю тряску всего тела. Сама целует. Ещё раз. Словно повторение материала, Маша так же кусается случайно, так же старается быть нежной, так же стремиться насытиться чужими губами. Забывает дышать, кислород перестает иметь хоть какую то важность. Только бы целоваться, только бы чувствовать её рядом. — У тебя были женщины? Или только этот опер из Москвы? — Аккуратно поглаживая Машины плечи, спрашивает Аврора. — Нет, женщин не было, я, — Маша забывает слова, забывает дышать. — До тебя я не… Я… Ты… — Значит не было… А ты уверена, что хочешь первый раз здесь, сейчас, и со мной? Маша что-то неразборчиво шипит, трясёт крупными светлыми локонами. Двигается, без оговорок намекая на секс, двигается, создавая малую силу трения между дурацким костюмом и собой. — Скажи словами. Ты уверена? — Да я хочу! Сейчас с тобой! Ни с кем больше, с тобой! Аврора… Аврора сначала разворачивает длань тыльной стороной к партнёрше, а после, то ли уже произнеся клятву Богу, то ли наигравшись в молодого папу, заводит руку за Машину спину. Расходится молния. Белье у девушки сделано под кожу, и выглядит сногсшибательно. Им, кажется, должен быть очарован Вадик, но он не повелся, и сейчас сидит за решеткой. Что же? Плевать на него! — Ты шикарная. — Аврора говорит нарочито медленно и спокойно, изводя партнёршу. — Бельё красивое. И ты. — С тобой не сравнится! — Маша прижимается всем своим, почти обнаженным телом к Авроре. Мягко проводя по белоснежной спине пальцами рук, Аврора ловит яркий взгляд глаз напротив, и резко, но аккуратно, поддевает застёжку бюстгальтера. Зрачки у Маши расширяются донельзя, закрывают собой всё жгучее и пламенное, всю яркость. Остается истома. Сильнейшая истома наслаждения. — Хочу видеть тебя без него. Без белья вовсе. Оно красивое, но мешает смотреть на тебя. Маша от возбуждения чуть ли не взвизгивает. Смущенно принимается за нижнюю часть белья, продолжая становится цвета, что царит на другой стороне комнаты. Нагая, она умоляющим взглядом смотрит куда-то сквозь белые одеяния. Сложно сфокусироваться. Аврора садится сзади, помещает свои руки на чужую грудь. Правой рукой осторожно съезжает ниже по рёбрам, почти достигает запретного. — Помни, что я не Вадик, — Аврора кладет голову на чужое плечо, утыкаясь в золото волос. — Не нужно стонать напоказ. Не имитируй. Чувствуй. Маша произносит сдержанное «угу», приоткрывает красные губы. Ощущает ладонь, где-то там внизу, там, где тянет безумно и сладко. Аврора нетороплива, она легко скользит пальцами, обрамляя половые губы. Маша тихо выдыхает. Это приятно, до звона в ушах, но желание сильное, слишком, и хочется быстрее, резче, грубо. Маша поддается вперёд, прижимается так близко к чужим пальцам, насколько это возможно, двигается сама, насколько это позволяет собственное тело. — Спокойнее, — Аврора так же сдержано и медленно целует девушку в мочку уха. — Будь терпеливее, принцесса. — Не могу! Как быть терпеливее, когда рядом ты? Аврора улыбается. Самодовольно, самодостаточно, и всё ещё медленно. Она всё делает медленно, это выводит из себя, это заставляет входить в непонятное, но безумно приятное состояние наваждения. Аврора скользит по нутру так нежно, что внутри всё трепещет. Каждый раз, когда её пальцы осторожно проходят по клитору, Маше хочется вскричать. Но она держит себя в руках, пока чужие руки держат её. Только выдыхает непроизвольно громко. Девушка в костюме папы римского Джуда Лоу, шуршит белой тканью о Машины плечи. Аккуратно прикасается к её груди, словно к святыне, проводит холодными руками, будто по мраморной скульптуре. Аврора начинает двигаться быстрее. — Мамочки! — Сдавленно шепчет Маша, выискивая взглядом Аврорины губы. — Мамочки? Я ведь в костюме папы римского. — Ухмыльнувшись, Аврора подставляет свои уста партнерше. — Или, может, мамы римской? — Мама римская, — словно пробуя слова на вкус, шепчет Маша. — Секси! — Тихий шепот перестает быть тихим, а гласные срываются на стон. Они вновь целуются. Так страстно, так сильно, так спешно… Аврора перебирает пальцами уже гораздо быстрее, мастерски орудует чужой плотью, будто инструментом. Маша, предчувствуя волну наслаждения, углубляет поцелуй, старается зацеловать чужие губы до боли, вобрать всё это чувство насовсем, в себя. В поцелуй стонать громко не получается, зато получается показать Авроре всё, и слишком напрямую. Оргазм накрывает неожиданно и всецело. До судорог в ногах, до гортанных стонов, до ярких пятен вместо четкой картинки мира. Холодно и жарко, достаточно, но хочется ещё. — Как тебе? — Спрашивает Аврора, всё еще продолжая играться с мягкостью чужого тела. Она то заденет каждое выпирающее ребро, то пройдется осторожно по груди, случайно, кажется, рука вновь попадёт к запретному. Маша ничего не отвечает, краснеет ещё сильнее, дышит неровно и всё старается прижаться к Авроре настолько, насколько это возможно. К её щеке, к её пальцам… — Но ты, ты ведь, — Слова бездыханно падают, обдавая чужое лицо жаром. Взгляд у Маши расплывчатый, и не понятно, смотрит она прямо в глаза, или куда-то в безграничное голубое пространство. — Ты ведь не кончила? — Хочешь посмотреть на меня, когда я… — Аврора даже не смущается, говоря это. Говорит томно, осторожничая. — Хочу тебе что-нибудь… Отлизать! Или как это… В порнухе делают… — Маша кусает губы, стараясь скрыть новую волну возбуждения. Аврора серьезно смотрит на девушку, прижавшуюся к ней всем телом. Легко проводит по волосам, с волос попадает на щеки, ведет от щёк к губам. Медленно проводит по яркой алой помаде пальцем, вызывая дрожь на чужом теле. Смотрит в глаза снисходительно, аккуратно и серьезно. — Не стоит. Маша, ты не знаешь как это делается, не стоит. — Аврора валится на кровать. — Сегодня не будем. — Но ты ведь… Как же ты? Я хочу сделать приятно… Тебе! — Ты можешь трогать. Целовать или смотреть. Кусаться. Но пока сцены из порно повторять не будем. Святые одеяния улетели на пол. Белоснежные, так что, наверняка испачкаются. Но это всё равно. На Авроре остались только чулки и бельё, нижняя часть которого уже грезила отправиться к основе одеяния. Для самоудовлетворения она потревожила с полки вибратор-кролик, который не был похож на все те фаллоиммитаторы, которые обожали клиенты. Этот крольчонок был создан для личного пользования, и никогда не выставлялся Авророй напоказ. Что-то для исключительных случаев. Или исключительных девушек. — Интересный, — Маша, нагая и горячая, нависла над Авророй, а после потянулась за поцелуем, будто ревнуя её к интересной вещице. — Тебе нравится смотреть? М? — Поглаживая спину девушки, спросила Аврора. — На тебя? Безумно! — Тогда позволь… Маша нехотя переместилась на другой угол кровати, всё ещё расстроено глядя на Аврорины руки. Очень уж ей нравились их нежные прикосновения. Аврора взяла с полки смазку, выдавила её обильно на пальцы, и начала её распределять по себе, что на большие половые, что внутрь, глубже. Глядя в глаза Маше, она старалась поймать тот катарсис, что был у большинства её клиентов. У Маши в глазах играл огонь, вместе с непреодолимым желанием, то безумие, что нельзя назвать катарсисом. Это было сумасшествие. Аврора ухмыльнулась, распределила смазку и на вибратор, на само его основание и на маленькую часть в виде кролика. Начала вводить его в себя так, как никто из клиентов никогда не просил: медленно, не сразу. Все всегда просили грубо и резко, и вся эта грубость так осточертела, что хотелось извести себя медлительностью. — Я могу тебя целовать, пока ты будешь… — Маша смущенно так и сидела, не двигаясь. Только съедала глазами каждый сантиметр чужого тела. — Конечно. Я же разрешила смотреть, целовать, трогать, кусаться. Всё что тебе хочется. — Из губ вырвался полу стон, Аврора нажала на кнопку самой медленной вибрации. Маша не потянулась за губами, её внимания привлекли чулки, и ими же она и занялась, целуя бедра то сквозь ткань, то чуть выше, там где чулки и вовсе заканчивались. Один она осторожно начала стягивать, покрывая колени поцелуями. — Тебе нравится? — Почти утверждающим тоном вопросила Маша. — Да! — Только и вырвалось из Аврориных уст. Все так сразу смешалось… И безумная медлительность, подхваченная Машей, и пульсирующий снаружи и внутри вибратор, доводящий до желания вскричать. Все и сразу стало наслаждением, каждая частица вокруг, безумным, жарким, правильным наслаждением. — Ты целуешь ноги, играя в послушницу, а я… Как кюре? — Аврора хрипло попыталась пошутить, цепляясь руками за бедра «послушницы» — Кюре? Настолько сильные ощущения, что ты выдумываешь слова? Впрочем, избавив свою партнершу и от второго чулка, Маша, вероятно желая доказать несправедливость шутки, вернулась к Аврориным губам. Целовала жадно, чувственно, кусалась, почти до крови. Выдержать всё это было трудно, поэтому Аврора потянулась к вибратору, выставляя самый сильный режим. Это заставило её вскричать, вжаться сильно в Машину мягкую кожу, и целовать её, целовать до сладкой боли и глубоких стонов. Оргазм от такой атмосферы, окружающей полностью, от такого участия Маши, от искренних чувств, невероятный. До криков, до мелких слёз наслаждения. До красных пятен, по синему освещению. До красных пятен на коже. — Ты… Ты… Классная. — Выдыхает, сотрясаясь, Аврора. — Ты тоже. — Улыбается Маша. В комнате кроме яркой синевы повисло молчание. Неловкое, странное молчание. Аврора нервно сглатывает, подбирает откуда-то с другой стороны кровати валявшуюся там футболку, совсем непохожую на костюм папы римского, и, напялив её, кивает, что-то неразборчиво бубня про душ. На улице занимается заря. Такая иссиня розовая, Питерская заря. Облаков на улице немного, поэтому рассвет красивым назвать можно с натяжкой. Он спокойный. Холодный. Маша еле справляется с молнией на платье. Застегивает её, подбирает сумку, пулей вылетает из вебкам квартирки. На улице пытается отдышаться, прислонившись к холодной панели дома, отливающую розоватым. В телефон лезть не хочется, но написать это сейчас так нужно и так важно… Она ищет Вадика, и небрежно набирает: «Нам надо расстаться» Со страницы Вадика ищет её. Аврора числится в его друзьях уже давно, и если раньше Машу это смущало, то сейчас ей это кажется безумно удобным. Пересилив вновь накатившийся на щеки стыд, она пишет: «Было здорово. Когда встретимся ещё, мама римская?»