Шрамы

      Мало кто мог ожидать, что занятие по фехтованию будет прервано преуспевающей в нём Уэнсдей Аддамс. В разгаре ассо с Бьянкой, за которым уже по традиции заворожённо наблюдают все участники секции, происходит нечто странное – Уэнсдей бьётся в припадке, вскидывая неестественно голову, и падает навзничь без чувств. Это всего лишь признаки очередного неконтролируемого видения, но сразу никто не догадывается – сирена изначально вообще решает, что в попытке уколоть свою лучшую соперницу ненароком сделала что-то не так, не в соответствии с правилами фехтованиями и кодексом недавно зародившегося товарищества. Тревогу бьют, когда даже спустя несколько минут девушка так и не приходит в себя.       В медпункте фехтовальщиков успокаивают – Аддамс просто спит.       Сказались её многочисленные вылазки на спиритические сеансы январскими ночами, проводимые на протяжении нескольких недель в попытке связаться с духами родственников со сторон отца и матери – потомками Гуди Аддамс и Фрампами, и, как следствие всего этого, серьёзный недосып. Очередное продолжительное видение сыграло в этой незамысловатой игре главную роль.       Уэнсдей приходит в себя от какого-то шороха в правом углу комнаты (вероятно, со стороны окна, так как оттуда несфокусированный взгляд улавливает свечение). Она рывком усаживается на кровати и оглядывается, но несвойственная слабость в теле заставляет её покачнуться и взяться за голову, опершись правой рукой на матрас койки, покрытый белоснежной простынёй. Глаза быстро привыкают к тусклому свету, просачивающемуся сквозь жалюзи, и улавливают движение.       – О, очнулась наконец.       Ксавье, кажется, она застаёт врасплох, хоть он и пытается вести себя непринуждённо. Уэнсдей бегло осматривает его, подмечая на нём слегка помятую форменную толстовку академии и небрежно, будто в спешке собранные в высокий хвост волосы, и взгляд её цепляется за знакомую сумку, которую он сжимает в руках. Ксавье это замечает и не медлит с ответом:       – Вещь волновался за тебя, они с Энид собрали тут всё необходимое по мелочи. Юджин, кажется, тоже что-то передавал.       Он жестом показывает, что всё собранное лежит в этой сумке, и как-то неловко, спешно кладёт её на прикроватную тумбочку справа от Уэнсдей.       – Сколько прошло времени? – без долгих отступлений спрашивает девушка. При беглом осмотре комнаты ей не удалось найти ни часы, ни рассмотреть небо за окном, и ей это не нравится.       – Двадцать семь часов. С половиной, – Ксавье не задумывается, будто лично следил за временем, отсчитывал минуты и ждал, когда она его спросит. – С того момента, как вы вчера сражались с Бьянкой, и ты отключилась. Доктор сказал, это из-за сильного переутомления, Энид подтвердила, что ты очень мало спала в последние дни.       Он выговаривает это быстро, потому что ответ наготове – он правда думал об этом все двадцать семь с половиной часов, и тут же тушуется – ему кажется, что его можно принять за одержимого. Ксавье смотрит на стул, стоящий у койки Уэнсдей, но не решается сесть.       – Почему тут только ты? Где Вещь и Энид? – кажется, Уэнсдей совсем не смущает его подозрительная оперативность в ответах, напротив, ей нужно знать больше.       – Полнолуние, – Ксавье пожимает плечами, говорит о само собой разумеющемся. – Они были сегодня у тебя после занятий, а после этого собрали вещи и попросили меня передать их, я всё равно собирался навестить тебя. Сейчас же Энид готовится к обращению, ей опасно находиться здесь. А Вещь будет следить за ней. Я убедил его, что сам справлюсь.       Последние слова были больше похожи на оправдание, они оба это понимают, но говорить ничего больше не собираются.       Ксавье замечает, что Уэнсдей не намерена после блиц-опроса гнать его в шею, и всё же решается присесть: осторожно выдвигает стул, чтобы не упираться коленями в койку (тем самым не напрягать девушку), и медленно, не без доли неловкости, сутуло опускается рядом, выжидающе глядя на неё.       – Что с тобой там произошло? – обходить эту тему нет смысла, поэтому Ксавье спрашивает в лоб, зная, что Уэнсдей ответит.       – Видение, – коротко, но исчерпывающе отвечает она. По взгляду парня понимает, что этого ему будет мало для объяснения, но вдаваться в подробности не хочется.       Ксавье понимающе кивает и разводит руками.       – Надеюсь, в этот раз без огня и пилигримов? – говорит это шутя, слегка подёргивая плечами, не надеясь получить в ответ даже одобрительный взгляд, не говоря уже об улыбке.       И он прав.       – Без, – утвердительно кивает Уэнсдей, отстранённо смотрит на него, а потом переводит взгляд на сумку и берёт её в руки, рассматривая содержимое. Убедившись, что Вещь, чрезмерно позаботившись, положил туда всякой ерунды, она откладывает сумку в сторону, не убирая её с кровати, и вновь смотрит на Ксавье. – Не беспокойся, в этот раз ничего серьёзного или ужасающего. К сожалению.       Её голос звучит строго, но так успокаивающе, что Ксавье расслабляется и даже откидывается на спинку стула, удовлетворённо хмыкает.       Он не считает нужным уходить, хотя и понимает, что не знает, о чём ему говорить с Уэнсдей. Она и сама не торопится завести разговор с ним, поэтому Ксавье просто смотрит на неё.       На Уэнсдей надета чёрно-белая полосатая майка. Так непривычно видеть её не в форме академии, не в многослойной повседневной одежде, а вот так – настолько открытой (и речь далеко не об одежде) и, кажется, совершенно незащищённой. Ксавье невольно опускает взгляд с её лица на шею, на открытые выпирающие ключицы и скользит на левое плечо. В глаза сразу бросается шрам: белеющий, продолговатый, неровными короткими лучами расползающийся по маленькому девичьему плечику.       В памяти всплывает тот самый роковой момент, когда иррациональное взяло верх над ним и он бросился бежать из лесу, в котором его оставил шериф, полез на рожон, чтобы успеть явиться до момента, когда свершится ужасное. Он не помнит, как добрался с Вещью до Невермора, где и как в тот момент раздобыл свою куртку, как в суматохе нашёл припрятанные лук и стрелу, помнит лишь одно – навязчивую, бьющую по вискам и перекрывающую дыхание мысль: «Успеть, пока не поздно». Его героическое появление, этот почти меткий выстрел (а Ксавьер точно уверен, что непременно попал бы в сердце Крэкстоуну, если бы не телекинез!) обернулись не так, как он предположил в момент, когда стрела была уже выпущена. Героем для Уэнсдей в этой истории оказался не он – она для него стала героиней. В голове не укладывалось, не так себе он это представлял.       Но то, что она стала первым его другом, пожертвовавшим своей жизнью ради его спасения, заслонившим своим хрупким с виду тельцем от летящей со свистом стрелы, – неоспоримый факт. Ксавье уверен, он никогда не забудет этот поступок.       В момент, когда рука была готова потянуться к этому неэстетичному, не вписывающемуся в аккуратный образ Уэнсдей шраму, Ксавье вдруг осознаёт, что она следит за его взглядом и понимает, что он откровенно пялится на неё. Парень тут же моргает, смахивая с глаз пелену воспоминаний, и отводит глаза. Ужасно, совсем не по-джентельменски получается, не хватало ещё, чтобы она посчитала его извращенцем.       Уэнсдей ёжится, ей явно не по себе, и она быстро нащупывает у изголовья свою кофту, натягивая её первым делом на левую руку, прикрывая шрам тканью, но не до конца. Что-то останавливает её, она не знает, стоит ли сейчас его прятать от Ксавье. Этот взгляд ведь считается вторжением в личное пространство? Она ничего не говорит – не знает, нужно ли. Чувствуется, как в воздухе нарастает напряжение.       – Знаешь, я всегда считал сексистским это выражение, что шрамы украшают только мужчин, – Ксавье говорит это неловко, с прерывающимся от волнения дыханием, и подёргивает руками. Он наклоняется вперёд, сплетая пальцы в замок, и набирается смелости снова посмотреть на Уэнсдей. Даже криво улыбается ей.       Уэнсдей молчит. Она видит, что ему явно ещё есть что сказать, а потому не перебивает.       – Я думаю, что шрамы украшают только тех, кто это действительно заслужил, – Ксавье мысленно корит себя за излишнюю пафосность, но переиначить мысли не может, – когда их действиями стоит гордиться.       – Ходишь вокруг да около, – в привычной манере говорит Уэнсдей, в голосе прослеживается не то издёвка, не то нетерпение. Она хочет, чтобы он озвучил свои мысли не завуалированно. Хочет, чтобы он сознался в том, что на это натолкнуло его беспардонное разглядывание её плеча.       Ксавье усмехается.       – Тот твой поступок я не забуду никогда. Я и раньше это говорил, среди моих друзей ещё никто не кидался под стрелы, чтобы защитить меня, – он нервничает.       Ксавье не любит говорить о своих чувствах с ней, потому что это тяжело. Ему кажется, что это всегда разговоры в пустоту, потому что она поглощает в себя всё, как чёрная дыра, ничего не отдаёт. И как бы он в этом себя ни убеждал, всё равно продолжает это делать.       – В тот момент я думал, что это у меня получится тебя спасти, что так будет правильно. А получилось, что из-за меня ты пострадала. И этот шрам…       Ксавье снова переводит взгляд на левое плечо девушки. Не до конца натянутая кофта сползает, снова оголяя плечо и открывая шрам.       – Этот шрам каждый раз будет напоминать мне о том, что я выше и лучше всех этих одержимых маньяков, по типу Лорел Гейтс, всех этих недостойных.       Уэнсдей говорит это в своей хладнокровной, высокомерной манере, но голос всё равно смягчается, а у неё перед глазами всплывают шрамы на лице Энид, которая тоже пострадала в той битве – хайд чудом не лишил её глаз. Эти шрамы не уродуют её нежное округлое личико, даже сама Энид в этом уверена и не спешит замазывать их тонной косметики, ведь придерживается той же позиции, что и Ксавье. Она в какой-то степени горда, что обзавелась ими.       – Он хоть и не на видном месте, – Ксавье стыдливо сглатывает и даже немного краснеет, что не остаётся незамеченным девушкой даже в вечернем полумраке палаты, – но всё равно красит тебя. Ты не подумай! – он резко выравнивает спину, размахивая руками. – Я не какой-то фетишист, просто… Ты спасла меня уже дважды…       – Выходит, ты снова у меня в долгу, – Уэнсдей смягчается и хмыкает. На мгновенье Ксавье даже кажется, что она сейчас ухмыльнётся. И он не ошибается – уголок её губ приподнимается, а взгляд будто искрится.       Парень улыбается и разводит руками в сдающемся жесте.       – Только давай это не превратится в бешеную игру наперегонки, ладно?       – Ничего не обещаю.       Дверь палаты открывается и в неё входит медсестра.       – Мистер Торп, время для посещений давно вышло, вы не должны здесь находиться.       Голос звучит строго, и Ксавье не решается испытывать её нервы, он и сам понимает, что задержался – должен был по уговору всего лишь отнести сумку с вещами, а не сидеть тут и разговаривать с пациенткой, даже не уведомив никого из медработников о её пробуждении. Он спешно встаёт со стула и направляется к двери, обходя медсестру. На выходе, ещё не успев открыть дверь, разворачивается и говорит:       – Я завтра ещё навещу тебя.       – Завтра меня тут уже не будет, – снова холодно отвечает Уэнсдей и хочет ещё что-то добавить, но медсестра прерывает её:       – А вот это уже не вам решать, мисс Аддамс! Вас выпустят отсюда тогда, когда посчитает нужным врач. И очень не рекомендую вам сбегать отсюда.       – Поняла, Уэнсдей? Лучше прислушайся к словам взрослых, иначе мы снова тебя сюда принесём, как это было вчера.       Ксавье, не дожидаясь ответа, лишь звонко смеётся и машет ей рукой на прощание, скрываясь за тяжёлой деревянной дверью палаты и оставляя за собой лишь слабые кисло-сладкие нотки дорогого парфюма. Уэнсдей хмыкает, губы её слегка подрагивают и, пока медсестра не видит, лишь на пару секунд изгибаются в улыбку.