suffocate

На тонкой алебастровой коже расцветают первые следы очередной ночи. Первые синяки выглядят интересно. Она холодно рассматривает их, а он ненавидит того кто это с ней сделал. — Я убью их, — рычит он, не глядя на неё. В его глазах ярость, правильно он ведь дракон. — Не стоит дядя, эти следы напоминают мне о долге. Холод, сквозящий, в её словах отталкивает, ему нечего ей ответить. Впервые. Тонкие сети Деймона оплетают её, Рейнира окружена ими. Милая-милая племянница, ты моя, ты всегда была моей, с момента, как родилась и была кричащим свертком в руках у Эйммы. Ребенком, чьи порезы и ссадины на коленях я перевязывал. Это была забота, простая забота. Пока его племянница не стала превращаться в молодую девушку. Деймон регулярно отстранялся, и многие этапы ее взросления проходили мимо него, но Рейнира ждала его. Милая племянница, то, что я делаю с тобой — неправильно, но когда же его это беспокоило? Рейнира влюблялась, а он делал для этого всё. Тонкие нити оплетали её, манипуляции дяди Деймона не смущали. Он водил её туда, где она даже и не думала оказаться. Он поил её терпким красным и ухмылялся, когда она морщилась от крепости. Он украл ее первый поцелуй, тот, что она так спокойно отдала ему, он доводил ее до точки кипения и оставлял в недоумении и одиночестве, держал за руку во время похорон ее матери и доказывал, что Визерис не променяет ее ни на одного выродка Алисенты. Рейнира влюблялась, а Деймон наслаждался. Пока не стал, обезумлен ею, пока не возжелал ее и не захотел присвоить. С каждым днем, проведенным рядом с ним, она слабела, кожа истончалась, лицо серело, а на предплечьях появлялись маленькие синячки от пальцев дяди, так он приводил ее в чувство, оставлял на земле, дарил ощущение безопасности, до каких-то пор, пока она не стала его ненавидеть. До скрипа в зубах, до боли под ребрами, до белой пелены перед глазами, весь ее вид кричал: посмотри, что ты со мной сделал, дядя. Он смотрел, и ему становилось хуже, но она была с ним, слабая, безвольная, но его. У Визериса не возникало никаких вопросов. Разве его родной брат может навредить его дочери, конечно нет. Может. Никто не замечает её молчаливости, её сосредоточенного лица и подрагивающих пальцев. Они отыгрывают дружную хорошую семью. Какое лицемерие, — проносится в ее голове, а брови хмурятся. — Улыбнись, милая, они смотрят, — шепчет ее некогда любимый дядя, а сейчас, то ли палач, то ли спаситель. — Ты не в себе, принцесса, я помогу это исправить. — Не нужно, — она цепляется за ворот его пиджака, а он ловит подозрительный взгляд Алисенты и отстраняет её руки. — Выпрями спину, никто не должен видеть, как тебе больно, — воспоминания накатывают. Это говорил дядя, её Деймон, тот, кто веселил её в детстве и помогал сбежать с отвратительных смотрин, когда её отец задумывался, как бы повыгоднее продать свою единственную дочь. Ее наряжали, как кукол, которых Рейнира просто ненавидела, и заставляли по многу часов выслушивать потенциальных претендентов, ведь любому захочется заполучить её. Когда становилось совсем невыносимо, он появлялся и вытаскивал ее из этого бесконечного дня. Ему было плевать, во что она одета и как держит вилку за обедом, она давала ему любовь то, чего так давно не хватало Деймону, а он помогал ей сбегать, и помогал сжечь это платье в камине главного зала их собственного дома. Это забавляло. — Говори приветливо, никто не должен задуматься о том, что с тобой что-то может быть не так, — Рейнира начинает тяжело дышать, а он хватает ее плечи и сдавливает изо всех сил. — Не сейчас, принцесса, считай и вдыхай на четыре, — так быть не может, это не ее дядя. — Деймон, отпусти меня. Вот в этих воспоминаниях Рейнира противится и пытается идти наперекор. Ты совершаешь ошибку, принцесса. На следующий день она улыбается, а дядя одобрительно кивает головой, только при прямом взгляде можно заметить ненависть в ее глазах. Умница. Рейнира стоит с идеально выпрямленной спиной, а гнуться мешает стержень из титана, заслугами дяди его в нее вставили. Её вид не пугает никого, выглядит она потрясающе, вот только блеклый взгляд может выдать правду, но хороший дядя этого не допустит. — Рейнира, выйдем в коридор, — Кристон Коль зовет ее на очередном семейном ужине, а Алисента удовлетворительно кивает и улыбается краешком губ, прихвостень рядом с Рейнирой может быть полезен. — И правда, Рейнира, почему бы тебе не сходить, — отец оживляется и его одобрения точно должно быть достаточно. Не для нее. Деймон предупреждающе сжимает ее колено и наклоняет голову. — Извините, сир Кристон, но я не могу. Дядя улыбается. Молодец, девочка. Рейниру колотит. — Пойдем, милая, нам пора домой. — Деймон, я не хочу, отпусти меня, прошу, — она задыхается, и слезы текут из ее глаз. Она бьется в его руках, как дракон, запертый в каменную клетку. — Ты просто устала. Дорогая, я помогу. И улыбнись, Рейнира. Визерис смотрит. — Гореть тебе в аду, Деймон Таргариен, — она улыбается, но улыбка похожа на звериный оскал, в ответ он сжимает ее руку и она шикает. Пожар на костях пылает, они никогда не сможет его потушить. — Следи за собой, Рейнира, ты достаточно натворила, ведь знаешь, что будет дома. — Это не дом, а ты уже давно не тот дядя, что был, твоя жестокость перешла все границы, ты отвратителен. — Я не такой. — Знаешь, что такой, но отрицаешь, ты не сможешь держать меня в своей власти, не сможешь, я не принадлежу тебе. Ты понял меня? — ее тонкий пальчик упирается ему в грудь, а лицо пылает алым. Злость в ее глазах раззадоривает. — Ты моя, Рейнира. Запомни это. Моя. Она будто жидкое серебро — смертельное и ядовитое. Рухнув коленями на мрамор, она ничего не почувствует, уже не болит. Здесь тихо. Голова все глубже уходит под толщу воды, приятная слабость разливается в теле, все не так плохо. Этот кошмар наконец-то закончится. Деймон вытаскивает ее из воды, она ненавидит его и за это. Деймон смотрит. Деймон злится. Рейнира сидит около стены и отрешенно покачивает головой, подтягивая колени к груди и обнимая их руками. Девочка боится, это неправильно. Не того ему хотелось. Она — красивое безвольное существо, пустая оболочка без души. Пустоту можно ощутить, там сплошная тьма. Серебряный свет перестает сверкать. Даже фиал Галадриэль не сможет осветить эту тьму, слишком запущено. Ненависть пустая, тлеющие угли ее чувств это все, что он оставляет ей, пьет ее. Ей бы гореть в адском пламени и купаться в своей же крови, вместо этого она старательно заклеивает очередной порез на тонких пальцах, раньше это делал Деймон, больше она этого не допустит. Пламя дяди не греет, оно сжигает. Убить любя — вот красота его любви. Теплый пар вырывается из ее рта, звезды мерцают белым светом, он яркий, но не живой, ненастоящий. В одну холодную звездную ночь у двух очень близких людей начинают ярко светиться глаза. Знаешь ли, Нира, то, как алым окрашиваются твои плечи, приносит мне боль. Сколько так может продолжаться? Их общие шрамы — их личная карта, они изучают друг друга ночами и пальцами водят по белой коже, серые глаза сверкают ртутью, а белые волосы смешиваются в расплавленную платину. Рейнира Таргариен — блаженна. Она видит сны о собственной кончине и иногда помешательство становится сильнее, чем она может представить, она метается в лихорадке на хрустящих простынях, а тело выгибается в страшных судорогах. В такие дни Деймон ослабляет нити, они становятся просто дядей и племянницей, возможно, это их лучший исход. Среди ночи в моменты, когда воздух выходил из легких, на грани пропасти, беспамятства, молочного тумана, заполняющего голову, он с безумным упоением чувствовал ее присутствие в комнате. Он звал ее и тянул к ней руки. Наслаждаясь ее плотским присутствием, его утягивало в темное забытье, в душные коридоры его сознания, он медленно отступал, думая, что все еще держит девочку в руках. Воображая Рейниру, он видел лишь бледный набросок, фигуру, скрытую туманами, а по утрам, встречаясь ней в холодных коридорах, видел ее всю, той, кем она была до всего произошедшего, до Эйммы, до второй женитьбы отца, до ее отстранения. Что с ней случилось. Что? Она проникает под его кожу с каждой улыбкой. Она влечет его к себе, снится и не покидает его мыслей. Все становится хуже, когда он ощущает вкус ее губ, она в его руках. Тонкая. Хрупкая. Деймон знает, один ее взгляд и он убьет любого, она дороже семьи, чувство собственности поглощает его, она настоящий яд. Ее бедра — нежный шелк, что притягивает к себе взгляд и рвется под его руками. Он срывает стон за стоном с ее губ и забывает, что происходит с ней все остальное время. — Улыбайся, никто не должен увидеть, как ты подыхаешь, никому не интересна настоящая ты, — Хайтауэр цедит ей на ухо, а она дрожит. — Не хочу. — Ты должна, улыбнись, мы семья, — она внимает Деймону. — Улыбнись, принцесса, она права. Отчаяние становится её силой. Ладони нервно сжимают ткань бордового платья, а уголки губ слегка приподнимаются. Деймон поддерживает ее за плечо и наклоняется к ее уху: Терпи, осталось немного, после мы поработаем над этим. Спина выпрямляется. На губах вырисовывается довольная улыбка: нет Деймон, нет. Сейчас она улыбается, она перестает плакать и кричать на него, бить стекло и оставлять полумесяцы на ладонях, она улыбается, когда ей больно. Он научил. Она привыкает к контролю, к боли и к холоду, регулярно вводящему пальцы ей под кожу. Она уже становится рядом с Деймоном вполне осознанно, она целует его на глазах Алисенты и чувствует восторг. — Ты видел, как она смотрела на нас? — в её словах слишком много радости. — Деймон, скажи что-нибудь. — Да, принцесса, видел. Он сморит на нее и еще больше ненавидит себя. — Я отвратителен, Рейнира, я не заслуживаю ни тебя, ни твоего прощения, ничего. — Верно, Деймон. Жаль, что до конца я так и не смогу понять. Она привыкла к новому дяде Деймону, ему хочется кричать: я сломал тебя, Рейнира. Но он не может, слишком долго лепил ее под себя.