5
Иноуэ, обняв руками колени, гипнотизировала булочку с маком на столе у Ичиго. Были еще с кремом, и шоколадные, и миндальные круассаны, и сухое хрустящее печенье, которое выпекли только утром. Ичиго давненько обзавелся дурацкой привычкой говорить, что это плохая выпечка. Но Иноуэ знала, что маковые булочки лучше всего. В комнате было светло, садящееся солнце густо заливало стены и полы золотым светом. В шкафу напротив окна Кон переползал из ящика в ящик. — Как слепит, — проворчал он, неуклюже вываливаясь из выдвижной полки. Плюшевыми лапами он отталкивался от верхней крышки, а спиной уперся в переднюю стенку и боролся с доводчиком, стремившимся шкаф закрыть. Иноуэ глядела на него, улыбаясь. — Тебе помочь? — А вот и нет! Я сам! — Кон поднапрягся, открыл шкаф на свой полный рост, но соскользнул лапой, и шкаф закрылся, едва не прищемив ему нос. Иноуэ рассмеялась. Кон показался из ящика и выпрыгнул из него на открытую полку. — Смешно ей? Идите уже делайте ваши грязные дела, мне надоело здесь сидеть, — возмутился он. — Где там этот твой… — он перегнулся через стенку, чтобы посмотреть в коридор. — И вовсе он не мой, — возмутилась Иноуэ. — Этот твой герой, — раздраженно закончил Кон. — Этот ваш герой уже здесь, — раздался голос из коридора. Ичиго вошел в комнату, вытирая волосы полотенцем. — А ты мог бы и не гнать меня из тела. Вот оставлю его у Урахары, будешь тут всю ночь сидеть, — сказал он Кону. Кон надулся и сложил руки крестом. — Ну и пожалста. — Кон развернулся на плюшевой пятке и прыгнул в отдел с вешалками, чтобы скатиться вниз и уйти подальше от этого неблагодарного типа. — Глаза бы мои вас не видели. Тебя, — он ткнул нарисованными на лапе когтями почти Ичиго в лицо, — особенно. И он спустился между вешалок, провоцируя в шкафу листопад хозяйских тряпок. Внизу, выкопавшись из-под рубашек и футболок, Кон еще раз фыркнул, спрыгнул на пол и демонстративно ушел под кровать. Ичиго покачал головой. — Ну ты и устроил. — Он бросил мокрое полотенце на кровать, повесил рубашки на место, но, опустившись на корточки, чтобы поднять остальное, замер. — Кон, не обижайся, пожалуйста, — сказала Иноуэ, подхватив игрушку перед кроватью. — Пять минут — и ты про нас забудешь, — она взяла Кона двумя руками перед собой, держа под мышки. Кон глядел на нее, но потом смягчился. — Ладно-ладно. Хорошо, Иноуэ, я вас не тороплю. Просто Ичиго собирается, как барышня. Вот посмотри, застыло изваяние. — Он кивнул назад в сторону Ичиго, который двумя руками достал из шкафа длинное белое одеяние и теперь стоял с ним. — Да, Ичиго? — Кон повернулся в руках у Иноуэ и замолчал на полуслове. Иноуэ тоже подняла взгляд и не сразу нашлась, что сказать. — А? Куросаки кун? Ичиго держал в руках капитанский хаори. С кандзи шесть на спине.2
В поместье Кучики стояла тишина. Умиротворяющая тишина, в которой только было слышно, как Бьякуя расправляет складки кимоно и убирает волосы. Слышно, как он отошел в тот угол комнаты, опустился на подушку, распустил волосы. Сбросил шарф — он сложился на полу змеей в несколько петель. Теперь проходит мимо — можно дотянуться, невзначай коснуться рукой полы хакама. Мягкая. Бьякуя улыбается, конечно, но виду не подает, не отзывается. В саду шумели цикады. По бамбуку текла вода. Поздний вечер накрыл Сейрейтей и отделил от суеты и тревоги ночь мирного времени. Принес прохладу. Пусть не отзывается. Главное, что еще вся ночь впереди. Бьякуя снимает повязки с запястий. Стряхивает с плеч хаори. — Позвольте? Бьякуя стоит прямо над ним, у изголовья футона. Открыть глаза — и они встретятся взглядом. Но тут главное — выдержка. Терпение. Решимость. — Держи. — Отдал хаори. Пахнет цветами. Достает полы кимоно. Разглядывает его сверху — своим капитанским взглядом сверлит сверху вниз. Анализирует. Если затаить дыхание, можно будет каждую его мысль разобрать. Первая — совещание на рассвете заставит его уйти раньше, чем он хотел бы. Ну это ничего страшного. Они просто встретятся еще раз. Вторая — надеется, что он не заметит пореза на его щеке. Вроде капитан, но на деле дурак. Конечно заметит. Третья — Бьякуя рассчитывает, что он первым откроет глаза. Ну нет, в эту игру он не проиграет. Будет лежать, как будто дремлет, чтобы Бьякуя был вынужден его будить. Своими тонкими пальцами на его щеках, поцелуями на его ключицах, своими капитанскими полуприказными замечаниями, такими мягкими, как на его слух. Терпение Бьякуи не вечно. Он уже на грани. Его капитанское время дорого стоит, он не привык ждать. Все, сдается. Опускается на колени. Пряди его волос падают ему на лицо. Проводит пальцами ему по шее, приподнимает подбородок. Наблюдает. Его дыхание ощущается на губах. Тогда выдержка подходит к пределу и у Хичиго — такие игры сложно разыгрывать. Он не сдерживается, поддается, на губы срывается улыбка — самодовольная, удовлетворенная, хитрая. Бьякуя целует эти хитрые губы, опускается своим весом на него, и Хичиго не может перестать лыбиться вот так идиотски, ловить пальцами его мягкие волосы, поддаваться его рукам, едва касающимся его лица, приподниматься на локте ближе к нему. Бьякуя отстранился — не чтобы перестать, только чтобы взглянуть на него, наконец, в его глаза бесчестные, посмотреть на этого человека, вот так запросто вертящего им по своему усмотрению. Хичиго облизал влажные губы, открыл глаза, давал Бьякуе насмотреться на него, если ему так хочется. Он пока нащупает пальцем этот порез у него на щеке. Потянется к нему ближе, поцелует скулы, незаметно для них обоих завалит Бьякую на плечи. Бьякуе так снизу хорошо видно его лицо — глаза подсвечены желтизной радужки, щеки бледные, черты заостренные, волосы в беспорядке — его самодовольное лисье лицо, взобравшееся на него с ногами и сидящее у него на бедрах, как так и надо, только с тем чтобы дать собой любоваться. Где этот мальчишка такого набрался? — Насмотрелся? — поинтересовался Хичиго. Бьякуя покачал головой. — Снимай, — велел он, кивнув на плащ. На плащ, и на кимоно, и на штаны. На все остальное что могло им помешать. Хичиго вытянулся. Вдох дался ему тяжело. Капитанское указание принесло тепло и тяжесть куда-то в грудь и в живот, и еще куда-то, про что говорят «подкосились коленки». Куросаки — идиот. И трус. Но Хичиго не даст ему это потерять. Не даст. А когда он перестанет быть идиотом, он ему еще спасибо скажет.1
У Бьякуи, конечно, не было цели прикончить пацана. Ни тогда, ни сейчас. Сейчас у него и вовсе были непосредственные планы на мальчишку, на его попытки спрятаться за маской, на его душу в мелкую стекольную крошку, на его простое и детское миропонимание и на его взросление во многих отношениях, в частности. С год назад мысль продырявить его насквозь и провернуть клинок по часовой, чтобы навсегда лишить его возможности поднимать ноги, была заманчивой. А потом в бою, когда он был считай при смерти, его лицо растянулось в улыбке, глаза загорелись, и его движения начали наконец нести смерть. Тогда часть Ичиго Куросаки дралась с капитаном шестого отряда, и недурно. А другая часть боролась с самим собой и проигрывала. Наблюдать это было забавнее, чем прекращать, но Бьякуе было ни к чему, чтобы мальчик съехал с катушек и потерял контроль над собой окончательно. Он остановил сражение. А мальчишке следовало зализать раны. Пустой внутри него не даст ему покоя. Не только ему. Хичиго снова проскользнул в сознание Ичиго на третьем часу его сна. Где-то в момент, когда сны превратились в кошмары, тревога стала невыносимой. За полтора мгновенья до того как Ичиго проснулся, Хичиго влез в узкую щелочку. Если не придется драться, его даже внешне будет не отличить. Ичиго здорово делает вид, что он уже в порядке, а в сущности каждая косточка болит. Но Хичиго влез сюда не для этого. Он встал с больничной койки и выскользнул из палаты. Если реяцу правильно ощущается, то надо подняться наверх, потом пройти немного дальше по коридору и — здесь — распахнуть двери. — А вот и вы, капитан, — он уперся спиной в косяк дверей. — Как здоровье? Тишина. Хичиго стер с лица улыбочку. Спит? Хваленый капитан спит. Хичиго запер за собой дверь, подошел к постели, стянул одеяло: пусто. Хваленый капитан сбежал. — Зачем вставал? — протянул Хичиго, опустился на постель, уперевшись сзади руками. Койка стояла у окна — мог и через форточку вылезти. Вряд ли вышел через двери, тогда бы он почувствовал. А меж тем постель еще теплая, если подумать. И его реяцу все еще наполняет комнату. Ах вот оно что. Не успел Хичиго просиять от своей сообразительности, шею обдало холодом клинка. Сначала в форме предупреждения, потом лезвие прикоснулось к его шее — умело, точно, еще чуть-чуть давления, и откроется неглубокая ранка. — Острый у вас мейто, капитан, — улыбнулся Хичиго, поднимая ладони. — Я определенно доверяю вашему мастерству, но прошу, не оставьте меня без головы. — Зачем явился? — Разузнать, как ваше здоровье, — Хичиго взял клинок между пальцами и отвел его в сторону. Потом повернулся Бьякуе: вот он стоит в белом кимоно, изящно изгибая запястье, следуя за поворотом меча. Сделает рывок — Хичиго попрощается с пальцами. А сам-то он явился без клинка. Какая досада. — Убери руку, — велел Бьякуя и, когда Хичиго с осторожностью убрал руки в карманы, и капитан вернул меч в ножны. — И не врывайся в чужую обитель без спроса, Ичиго. — Он вернулся к дверям, открыл створку. — Выйти и зайти нормально? — спросил Хичиго. — Выйти будет достаточно. — Как попросите, капитан, — Хичиго поднялся с постели, подошел к Бьякуе, стоящему перед входом. Еще держит расслабленную ладонь на мече. Напряженный. Но заинтересованный. Ему больше и не надо. — Спокойной ночи, капитан, — Хичиго махнул рукой и собрался выйти, но Бьякуя остановил его за ладонь и поцеловал его в губы. Хичиго подошел на шаг ближе, потянулся к Бьякуе подбородком. — Будь осторожнее, — сказал Бьякуя, наконец. Хичиго покачал головой. — С этим, — Бьякуя указал пальцем ему на лоб. Проблемы с головой не остались для капитана незамеченными — да, такие наблюдаются. Хичиго усмехнулся. — С этим все будет в порядке. Рано или поздно, — сказал он и вышел из палаты. Вернулся в палату и лег спать. На утро Ичиго проснулся с острым ощущением, что ему снилось что-то ужасное, но он все напрочь забыл. Потом вторженцы быстро и под шумок убрались. Бьякуя успел увидеть Ичиго только однажды — его глупое лицо в оконном проеме, его неуместное обращение по имени. Хотелось, конечно, разглядеть его поближе, без того чтобы его лицо было вымазано в крови или было искажено чертами пустого, но как уж тут поддаться плотскому, когда твой лейтенант собирается проходить этап личностного роста вслух, а Ичиго не оставался один ни на секунду — то в окружении своих друзей, то в перепалке с офицерами одиннадцатого отряда, а то и вовсе пытается не дать Кенпачи Дзараки оставить себя инвалидом. Нет, пусть уходят. У Бьякуи еще будет время.4
Куросаки не так часто бывал в Сейретей. Не так часто, как Бьякуе бы хотелось видеть, чтобы различить, как его мальчишеское человеческое лицо взрослеет. Но иногда появлялся. Оказывался в поместье под предлогом показаться Рукии. Шутил с Ренджи в додзе. Вечером составлял компанию беззаботно напивающейся Рангику и потом тащил ее на себе до бараков десятого отряда. Там сдавал ее на руки Хицугае. — Пусть проспится, — Тоширо махнул рукой на размазанную по дивану Рангику, зарывающуюся носом в подушки. Они вышли из кабинета, Тоширо погасил свет. — Где ты будешь спать? — У Рукии. — Хорошо. Спасибо, Куросаки, — капитан десятого отряда ушел. Ичиго вернулся в поместье. Они с Рукией расстелили ему футон в пустой спальне, просидели на улице, прежде чем Рукия стала совсем засыпать на полуслове. Потом разошлись. Ичиго забрался под одеяло. Сном быстро накрыло уставшую голову. В темноте растаяли ночные звуки, собрались комом в глубине сознания и акварельными пятнами расплылись по пергаменту. Темные волосы Бьякуи падали ему на плечи. Он наклонялся к нему, целовал его губы. Распахнул полы его кимоно, теплыми руками провел вдоль груди под пояс хакама. Ичиго отстранился, чтобы глотнуть воздуха, запустил руки Бьякуе в волосы, он опустился к его плечам, обжигающим дыханием прошелся шее. От того что его волосы щекотали ему грудь, кожа бралась мурашками. Сейчас Бьякуя заметит, как у Ичиго на руках встали волоски дыбом, и на смех его поднимет. Можно обвить руками его шею — тогда он не обратит внимания. Кимоно спустилось с плеч, повисло на поясе. Бьякуя оторвался от его шеи, рукой провел по пояснице. Влага на шее горела, как от ожога. Ичиго нашел в себе силы посмотреть на него, обхватив его лицо руками. Жарко. Жарко в этой комнате, в этой одежде. Стоять вот так, замерев, чувствуя его руки на пояснице. Чувствовать, как дыхание начинает вовлекать живот и диафрагму, от напряжения съеживающиеся внутри его уставшего за целый день тела. Как эмоции захватывают его беспричинно и беснуются внутри его уставшей за полтора года души. Он тянется к Бьякуе, целует его, чтобы только это все улеглось. Только чтобы утолить голод и заполнить пустоту, напоминающую о себе ускорившейся пульсацией в области сердца и напряжением в паху. Краски сгустились, обратились черными кляксами, перемешались в темной воде и выплеснулись Ичиго в лицо. Он подскочил с футона, влажные от пота волосы прилипли к шее. Наваждение прошло вместе со сном. Сердце колотилось. Живот скрутило от желания. Член твердо стоял, приподнимая одеяло. Ичиго уронил лицо на руки. Реалистичненько. От яви не отличишь. Настолько, что кажется, что сейчас Бьякуя войдет в спальню. В который раз. Красноречивые синяки на ключицах, время от времени появляющиеся, когда он здесь, красноречиво указывали на истину. В какой-то момент ему придется признать, что это не сон, и перестать витать в иллюзии.2
— Это не дзанпакто, — сказал Хичиго. Бьякуя стоял к нему сзади вплотную и разминал ему плечи. Что-то ощутимо упиралось Хичиго между ног, но его все устраивало. Он отклонился назад, наклонил голову, Бьякуя обнял его сзади руками, поцеловал ему шею. — Нет. Не дзанпакто, — сказал он низко, едва не перейдя на шепот. Хичиго повернулся к нему лицом — капитанский тон дает слабину, но вот капитанские намерения не изменились. Это хороший знак. Знак, что они проведут долгую и сладкую ночь, а на утро Хичиго уберется в мир людей, только чтобы вторая его половина не тревожилась лишний раз, в чьей постели она ночевала. Еще немного — и Хичиго не вполне владел собой. Не всем собой — только той частью, которая отвечала за расчет вперемешку с безумием, только той частью, в которой были желания — злые, эгоистичные, но такие простые и достижимые. Над этим рассуждать не приходится — пойди и возьми. Когда сердце наполняют эмоции — это уже не по его части. Эмоции — это по части того, другого — по части Ичиго, проще говоря. Но его неумелое сердце и его неразборчивую душу эмоции пугали и опустошали до тряски в пальцах, до стучащих зубов, до непреодолимого желания оставить все настоящему королю в их голове. Хичиго мог защитить короля от смерти, а кто защитит его от всего остального? Как ему справляться с пустотой внутри? Близостью, очевидно. Физической желательно. Такой ее формой, когда Бьякуя держит его за запястья, чтобы дрожь отпустила, прижимает их к простыне, чтобы он не навредил себе, сплетает пальцы, чтобы он чувствовал себя в безопасности. Когда он целует его в губы, заставляет разжимать зубы, напоминает ему о себе теплым дыханием где-то возле шеи, где застрял комок из вдоха и выдоха. Тогда приходится выдохнуть, вдохнуть снова, сфокусироваться на его ладони на его пояснице, растирающей соленую влагу, чтобы мальчишка из мира людей не сломал себе спину. Какой сюрприз — можно быть трижды героем и сверхчеловеком, а потом тебя бросает в пот от интимной близости. Бьякуя закончит и слижет капли теплым языком — тогда от Хичиго вообще ничего не останется. Страшно, когда от тебя может ничего не остаться. Страшно растворяться в чужом сознании. Но каждая клеточка его тела просит завершения, и от этого бардака в голове Хичиго стонет, сжимает простыню в кулаке, прогибается спиною и снова забывает вдохнуть. И все сызнова, сначала. Утром капитана было не видать — похоже, он как обычно подскочил на рассвете по своим капитанским делам. Хичиго поднялся с футона, надел кимоно. Руки и плечи отозвались болезненно. Да, у Ичиго будут вопросы насчет следов на коже. Хичиго забрал назад взъерошенные от сна волосы. Его уже ждут, чтобы отправить домой. Что ж, он готов, в целом. Хичиго опустился к футону, снял и сложил белье и скатал матрас. Забрал удостоверение, но замедлил, прежде чем уйти. Через дверь шкафа была перекинута капитанская хаори. Бьякуя ушел второпях — залежался. То-то Хичиго помнит, как что-то почти разбудило его ранним утром. Вряд ли Рукия захочет обнаружить здесь хаори своего брата. Вряд ли сам Бьякуя будет рад. А вот Хичиго не против трофея. Он забрал хаори и поступью отправился к вратам — его уже ждали.6
Ичиго убрал хаори в дальний угол шкафа. В самый дальний, который обнаружил. Едва отмазался от вопросов Иноуэ и прилипалы-Кона, но от своих мыслей так просто отделаться не мог. Шесть или семь эпизодов крутились как на повторе, одинаковые, то более, то менее детальные, но вгоняющие его в полный сексуальный раздрай. Каждый раз он чувствовал все как на своей шкуре. Почему как? Чувствовал на своей шкуре — то на шее, на бедрах, то на губах. Неизменно испытывал неподдающийся преодолению стыд, когда думал об этом всерьез. Неизменно испытывал от этого неподдающиеся объяснению желание и удовлетворение. Ичиго стоял перед шкафом и смотрел на хаори на вешалке. Пахнет цветами, хотя оно уже здесь, видимо, давно. Стоит только взглянуть — Ичиго почти кожей ощущал его прикосновения на коже. Ичиго знал — его в той спальне не было, и это не он подставлялся шеей, не он снимал с Бьякуи кимоно по его первому слову — но сложно отвергать опыт который уже тек в крови, заполнил тело и отзывался болезненно, стоило взглянуть на хаори. По мере овладения пустым Ичиго с этим опытом срастался. Эта закономерность многое объясняла. Обсудить с Хичиго его похождения посреди выяснения отношений в области владения мечом не представлялось возможным. Можно было оставить ему это узкую щелочку, чтобы он делал то, что оба они хотят. А хаори следовало вернуть, пожалуй.7
Рукия не любила исчезать из его жизни надолго. Дала о себе знать привычным для них образом: разбудила его посреди ночи, выкинула его с размаху из тела, за шкирку вытащила из дома и бросила лицом вперед в пасть какому-то монстру. Хорошо, когда твой враг — пустой, а не шинигами, окунувшийся в ванную с гелем для волос. Они провели в городе всю ночь, потом Ичиго спал на уроках, вечером Урахара убалтывал Рукию, пока она пыталась уличить его во лжи, потом оказались в Сообществе Душ. — Соскучился, получается? — спросила Рукия, когда в сообществе душ Ичиго едва не подрался с Иккаку. Тот выскочил из-за угла с воплем “да какого черта Куросаки Ичиго” и чуть не сломал его пополам джиу-джитсу. Рукия стояла над ними, перекатывающимися по плиткам улицы, смеялась. В Сообществе Душ не бывало спокойных дней. Иккаку проводил их от врат в Сообщество до центра Готея13. — Зачем приперся? — спросил он, доставая изо рта соломинку. — Тебе морду начистить, разумеется, — ответил Ичиго. На губе у Иккаку действительно был кровоподтек — Ичиго защищался, правда, и сам шел с разбитой бровью. Рукия шла между ними на случай, если они сцепятся. — Я позвала, — сказала Рукия. Иккаку хмыкнул. — Надо еще кое-кого увидеть, — сказал Ичиго. Рукия вскинула брови. — И кого это? — Бьякую, — сказал он. — Что-то случилось? — спросила Рукия. Похоже, посчитала такие встречи началом новой долгой истории. Ичиго покачал головой. Не о чем беспокоиться. Рукии, во всяком случае. Ему-то, пожалуй, есть о чем. Тему закрыли. К полуночи Рукия ушла к своему отряду, а Ичиго ушел с Ренджи. С Кучики старшим они столкнулись на подходе к баракам шестого отряда. Он стоял, спрятав руки в рукавах кимоно. Следил взглядом за Ренджи и Ичиго, пока они подходили. — А, капитан, вы еще здесь? — Ренджи махнул рукой. — Смотрите, кто в Сообществе душ, — он пихнул Ичиго в бок. — Это мне известно, — сказал Бьякуя. — Мне сообщают, когда в Сообществе чужаки. Ренджи воспалился по такому замечанию, Ичиго стоял, уперев руки в боки, наблюдая, как Ренджи внушает своему капитану здравомыслие. Бьякую это забавляло — определенно. Он выслушал своего лейтенанта, а потом развернул его по делам. — Но мы не чужие люди, — напоследок сказал Ренджи и исчез. — Не чужие, — отозвался Бьякуя, но не Ренджи. Он повернулся к Ичиго. — А ты что скажешь? Ичиго показал хаори. — Никак твое, — сказал Ичиго. — Так и знал, что оно у тебя. — Ичиго бросил ему хаори. Тонкая ткань наполнилась, как парус, мягко упала Бьякуе на локоть. — Вот и хорошо. — Ичиго собирался развернуться, но Бьякуя провел ему по плечу. — Не останешься? — спросил он. — Тебя и так теперь редко видно. Ичиго стоял к нему спиной. Прикосновения не отталкивали — абсолютно спокойные, привычные жесты, навевающие приятное ощущение близости. В которой они были, как бы ни было сложно ему об этом думать. Ичиго повернулся к нему. — Тебе честный ответ? — Хотелось бы. — Не знаю. — Бьякуя улыбнулся. Когда он улыбался, он имел привычку приподнимать подбородок, от этого его улыбки казались высокомерными. Ичиго не привык замечать за людьми такие вещи, но тут заметил. Даже не заметил — вспомнил. Видел это много раз. — А я тебе велел быть осторожнее, — сказал Бьякуя, наконец. Ичиго вскинул брови. — С этим, — Бьякуя указал пальцем ему на лоб. — Идем. Бьякуя повел рукой в приглашающем жесте. Повернулся. Поместье Кучики встретило тишиной — той тишиной, которую он хорошо чувствовал. В саду шумели цикады. По бамбуку текла вода. Шаги Бьякуи ее не нарушали — он мог бы ходить здесь вслепую и не издавать ни звука. Опустился на помост веранды, поднял на него взгляд. Зацепился взглядом за разбитую бровь. Ичиго остановился перед ним. Ичиго зря думал, что он не переживет его взгляда — сгорит со стыда или вроде того. Привычный взгляд обычного человека. Не испытующий и не насмехающийся — так, любопытный, мягкий, живой взгляд. Бьякуя снял сандалии, поднялся, обернулся, когда прошел две перегородки. — Долго тебя ждать? — Ичиго готов был поклясться: прозвучало с готовностью ждать. Он снял обувь, поднялся на веранду, подошел к Бьякуе. Тот прикоснулся мягко к подсохшей крови над веком, когда они поравнялись. Ичиго отстранился, но не отступил. Рука Бьякуи замерла в сантиметре от его кожи. — Скажешь, что для тебя это в новинку? — Нет, не скажу. Тогда Бьякуя все же прикоснулся к нему снова. — Скажешь, что ты не хочешь? Ичиго покачал головой. — Нет, не скажу. — Еще один вопрос, если позволишь, Ичиго. — Бьякуя прикоснулся пальцами к его груди возле сердца, вытянув из пояса полу кимоно. Мальчишка — битое стекло. Его осколки решают за него, как ему жить, а ему остается только поспевать за тем, как эту крошку разносит ветром. Тишина тянулась жидкими секундами и капала горячим воском на кожу — там, где он касался Ичиго рукой. Такая глухая, беспомощная тишина, что Ичиго смотрел на этого человека, анализирующего и размышляющего, и мог разобрать каждую его мысль. Первая — совещание на рассвете заставит его уйти раньше, чем он хотел бы. Ну это ничего страшного. Они просто встретятся еще раз. Вторая — вероятно, Ичиго все еще не владеет тем другим в его голове, а кроме того он врывается в его жизнь и путает ему карты. Вроде капитан — но на деле дурак. Конечно владеет. Третья — Бьякуя передумал спрашивать свой еще один вопрос. Теперь неважно, кто это начал — Ичиго или его пустой компаньон. Передумал, потому что поздно начал соображать головой. Ичиго ему открытым текстом сказал. Он его хочет. — Нет никакого другого. Он — это я. Вот и все, — Ичиго провел пальцами по тыльной стороне ладони Бьякуи, повернул голову, чтобы прикоснуться губами к его ладони. Поцеловал тонкие пальцы возле самой наручи. — Значит, уже неважно. — Бьякуя поцеловал его в губы, увлекая в комнату. — Уже неважно.8
— Выходит, ты им овладел. — Давно. — Покажи. Ичиго повернулся к Бьякуе, лежащему перед ним на боку, прикрыл лицо ладонью. Вокруг нее скопилась реяцу. Не такая, как в тот раз, когда Бьякуя сражался с ним — теперь как спокойная вода, как зеркало, стабильная и равновесная энергия, скопившаяся на кончиках его пальцев. Бьякую обдало волной сдерживаемой железной воли — от нее его волосы встрепыхнулись, как от порыва ветра. На лице Ичиго материализовалась из реяцу маска. Преобразилось его лицо — побледнело, белки глаз залились чернильной тьмой, желтые зрачки светились ореолом, волосы удлинились, на пальцах вытянулись когти, окрасившись в черный цвет. На груди образовалось отверстие. Обострились черты лица, изменился изгиб губ из-за вытянувшихся клыков. Кто увидит — не поверит. Пустой, как со страшной картинки, лежал в его капитанской постели. Почесывал когтем висок. Сверкал зубами. Подпирал голову ладонью. Бьякуя прикоснулся пальцами к его маске, приподнял ее над лицом. Ичиго убрал маску на волосы, посмотрел на Бьякую в открытую. — Да, это лицо я знаю, — протянул Бьякуя, прикасаясь пальцами к бледной коже. Разбитая бровь зажила от концентрации духовной силы. В черноте глаз виден хитрющий блеск, в спокойном лице едва заметный намек на улыбку — эту часть Ичиго он видел несколько раз. Не часть — сторону. Пустой потянулся к нему рукой, приподнялся на локте, чтобы залезть ему на бедра. Наклонился к шее, поцеловал там, где прощупывается пульс, провел острыми когтями по коже от подбородка к ключицам. От когтей на коже проявились белые следы, Ичиго провел по ним языком. — Хочешь, сделаю больно? — улыбнулся Ичиго, вдыхая запах волос Бьякуи и ерзая у него на бедрах. Его голос исказился, сел, пробирал до глубины души. — Нет. — Тогда извини. Ичиго поцеловал ему шею, но не стал останавливаться, прикусил кожу ниже к плечу. Бьякуя зашипел, уперся руками ему в плечи, но что Ичиго было до этого. Он целиком — квинтэссенция необузданной силы, может порвать ему глотку, зубами вырвать хребет, если потеряет контроль на секунду. Прижал его руку к матрасу, прокусил кожу — теперь до крови, слизал крупные капли, вдохнул запах крови, почти касаясь носом кожи. Блаженно закрыл глаза, опустился головой Бьякуе на грудь, отпустил его запястье и снял маску — его реяцу успокоилось, человеческие черты вернулись. Бьякуя взял его за подбородок и посмотрел на него — его взгляд не предвещал ничего хорошего. — Думаешь, тебе это сойдет с рук? — спросил он, пальцами стирая кровь с шеи и показывая ее, стекающую от костяшки пальца к ладони. Ичиго улыбнулся. — Хотелось бы, — Ичиго хмыкнул. — Ты сам попросил. — Он потянулся к его руке, поцеловал кровавые костяшки и слез с Бьякуи, ложась рядом. Опустил голову ему на плечо, повернулся к нему, чтобы губами едва ли не касаться его шеи. — Как я мог отказать капитану, — протянул он своим сладким тоном из прошлого. Бьякуя хмыкнул и повернул голову целовать его изогнутые в мнительной ухмылке губы. Прижал к себе, проводя кончиками пальцев по позвоночнику между напряженных лопаток. Да, мальчишка не соврал. Нет теперь никакого «другого». Это все — он. Ночь обещала быть длинной.