Полуночный морок

В комнате полумрак, ни одна лампочка не включена, лишь слабые огоньки ароматных свечей с запахом жжёного дерева развевают ночную тьму вокруг. Но ему большего и не нужно чтобы видеть — она возникает перед ним словно живая, словно она действительно здесь. Словно она пришла к нему ночью не просто по делу — да, чëрт, она к нему даже за помощью не приходит, — а просто так. Потому что захотела. И будто это её чёрные, как самый настоящий дёготь, глаза сейчас горят прямо как свечи. Как и он сам. Да, он горит. Нет... он пылает. Сгорает в собственном огне бесконечной любви к этой девушке. К Уэнсдей. Боже, как же он хочет назвать её своей. Но она никогда не будет его, никогда не станет встречаться с ним. С Ксавье Торпом. Как и его любовь к ней никогда не станет взаимной. Потому что она не знает, что такое любовь. И даже если он покажет ей, что это значит — ничего не изменится. Это не сказка, переполненная наивными мечтами жизни героев, которые в конце сбываются. Его жизнь может и наполнена всякой магией разного рода, но точно не сказка. В сказках не бывает кровавых убийств, не бывает одиноких принцев, безумно влюблённых в бесчувственных принцесс. Он точно не принц, но Уэнсдей — точно принцесса. Принцесса тьмы. Одинокая и бесстрашная. Ей не нужен принц, чтобы спастись. Это она спасает. Она бросится в башню с драконом и убьёт его, либо дракон сам сбежит от нее. Ксавье восхищается ею. Настолько, что слова забывает в её присутствии. Под напором тёмных глаз можно даже имя своё запросто забыть. Рисунок на небольшом блокноте перед ним слишком откровенный, слишком непривычный. Всë в нём слишком: от чëрных-чëрных глаз, что смотрят будто в душу, до таких же тёмных аккуратных кос, и ничего нет в них лишнего — даже волосок не торчит, но самое «слишком», то от которого краснеют щëки, а жар от лица тягуче-медленно перетекает вниз, заключается в том, чего нет на быстром наброске, сделанном наскоро, будто стесняясь, — одежды. Этого извечно чёрного наряда, скрывающего в ней почти всë. С той стороны бумаги на него смотрит своим пронзительным взглядом, от которого всегда холодеют ладони, прекрасная и совершенно нагая девушка. И хотя он рисовал лишь исходя из собственного воображения, основанного на облачëнных сладкой дымкой порочных снах, от которых Ксавье просыпался с хмельной головой и томительным желанием в теле. После которых долго мучался, метался по подушке в напрасных попытках уснуть. И сколько бы ни старался — унять бешено колотящееся сердце, которое будто играло песни на рок-фестивале, не получалось. Но сейчас Ксавье было достаточно того, что показывало ему его сознание. Но, может быть... Если он всего лишь немного... Совсем чуть-чуть, самую малость воспользуется своими способностями... Жар в тот же миг распаляется от собственной идеи, скручиваясь в тугой узел внизу живота. Ксавье поспешно накрывает пах рукой, сжимает сквозь плотную ткань спортивных штанов и с силой откидывает голову назад, да так, что ударяется ей о стену. Болезненно шипит и потирает затылок. Нет, так нельзя. Это неправильно. Но, чëрт, как же хочется. Перед глазами вновь предстаёт невысокий хрупкий силуэт, вспыхивает ярким огнём под полуприкрытыми веками, и ничто его не потушит. А полумрак — вечный спутник грёз, лишь подогревает воображение. Ксавье правда ничего не делает, даже не пытается, но его эмоции порождают магию за него. Уэнсдей выбирается из блокнота одним лёгким грациозным движением и встаёт рядом с кроватью, нагло опирается руками на изножье, ничуть не стесняясь своей наготы. С другой стороны, чего ей стесняться, если она — всего лишь рисунок, что пропадёт от одного слабого прикосновения. Хотя набросок и был маленьким, сейчас она предстала в свою реальную величину. Ксавье ещё больше разгорается, лишь от кроткого взгляда в её сторону. Так быть точно не должно. Не глядя, Ксавье кидает в чёрно-белую девушку карандаш, от столкновения с которым она вмиг рассыпается в грифельную пыль и оседает едва различимым серым шлейфом на ковре. Даже если нарисованный двойник Уэнсдей пропал — он произвёл должный эффект на Ксавье. Блокнот яростным броском оказывается на полу, и, как назло, будто издеваясь, открывается страница с другим рисунком Уэнсдей, портретное сходство с которой там намного выше. И вновь её прекрасные, но не живые глаза смотрят на него с той стороны. Он больше так не выдержит. Ксавье остервенело, раздражённо выдыхает, взъерошивает длинные волосы и застывает на долгую минуту, устало прикрыв глаза. Пытается выровнять дыхание, успокоиться и остыть наконец. Но перед глазами будто клеймом выжжен её прекрасный силуэт. Она никогда не покинет его. Даже если сегодня он видит её в последний раз, а завтра она вдруг уедет обратно — её образ навсегда останется в памяти. Большим чёрным, но таким пленительным и манящим пятном. Бесконечной греховной бездной, в которую так и хочется окунуться. Раздаётся шорох, Ксавье оттягивает резинку штанов и вытаскивает уже давно возбуждённый член, болезненно пульсирующий от желания. Крепко обхватывает его у основания. И проводит вверх-вниз. Собственный вздох слышится испуганно-облегчëнным. Сердце сбивается с ритма, заходится в неистовом танце. Разум кричит, что это неправильно, что так нельзя, но руки... Руки сами делают всë за него. Неприязнь сменяется приятным напряжением, мысли, мешающие сосредоточиться, уходят без возможности вернуться назад. Прикусив нижнюю губу, Ксавье старается представить её. Как она расплела бы свои косы, и волосы волнами легли бы на её острые плечи. Как он поправлял бы её чёлку одним нежным движением. Ему не важно, что с ним это вряд ли произойдёт, сей огорчающий факт отходит на второй план. Сейчас важно лишь то, как несбыточный сюжет, придуманный в голове, действует на его тело. Какой приятной оказывается фантазия. Настолько, что он ускоряется и дышит чересчур шумно. Настолько, что глаза сами закрываются от сильных ощущений. Он представляет, как Уэнсдей исследовала бы его разгоряченное тело своими миниатюрными руками, как бы холодность её ладоней контрастировала с его теплом. Как она спускалась бы поцелуями всë ниже по напряжённому животу. Ксавье всхлипывает и подаётся бёдрами навстречу руке. Ещё никогда ночное самоудовлетворение не приносило ему столько удовольствия. Ещё никогда он не произносил чужое имя так тихо и с таким нетерпеливым придыханием. Шёпот растворился в пустой комнате, будто ничего и не было сказано вовсе. Ксавье замедляется, потому что не хочет, чтобы всë так быстро кончалось, и открывает глаза. И встречается с бездонными тёмными глазами той, которую так отчаянно звал совсем недавно. Сердце пропускает удар. Ксавье застывает, беспомощно глядя на неё, пока стыд накрывает его с головой. Происходящее кажется идиотской шуткой, мороком, тем самым сном, после пробуждения от которого долго не можешь отойти, — да чем угодно, только не реальностью. Но вот, она здесь, и смотрит на него так же широко, как и он на неё. Она. Здесь. Грёбанная Уэнсдей Аддамс сейчас стоит в его комнате. И она всë видела. И слышала. Осознание приходит толчками, ломая его на куски. — Твою мать, Уэнсдей, тебя стучаться вообще не учили никогда!? — яростно рычит Ксавье, лихорадочно поправляя штаны. — Разве что молотком по голове, — негромко отзывается она в ответ, не сводя с него удивлённого взгляда. Вот и королева безэмоциональности наконец-то проявила эмоции! А всего-лишь нужно было подрочить на неё у неё на глазах! — Может по своей уже им постучишь, чтобы в чужие комнаты по ночам не лезть? — он смотрит на Уэнсдей исподлобья, пока его обычно бледные щëки окрашиваются румянцем. Какой позор. Такое может случиться только с ним. — Обязательно, но как только ты ответишь на мой вопрос, — даже не смотря на всю каверзность ситуации, она прекрасно держит себя в руках. И тон её тих и спокоен. Как он завидует её хладнокровию... — А может ты от меня ещё что-нибудь хочешь? — он огрызается, от чего сам удивляется. Уэнсдей опускает глаза на его бёдра; даже в полумраке комнаты серые штаны совершенно не скрывают очевидное свидетельство его возбуждения. Но Ксавье всë равно старается прикрыться: скрещивает ноги и кладёт поверх руки притворно-расслабленно. Ситуация действует на него совершенно не так, как хотелось бы. Как должно было быть. Потому что Ксавье чувствует, что распаляется ещё больше. А от любопытного взгляда Уэнсдей потеют ладони. Неужели он был настолько увлечён своим занятием, что не услышал, как к нему в комнату проникла Уэнсдей? А что слышала она? Краснеют не только лицо, но и уши, шея — да весь он наверняка сейчас выглядит так, будто его только-только из кастрюли вытащили. Она ведь наверняка слышала... Хочется провалиться прямо в ад и сгинуть там, чтобы не чувствовать этого бесконечного стыда. Пока он собирался с мыслями и пытался отвлечься, Уэнсдей продолжала молчаливо стоять рядом с его кроватью. Спустя какое-то время она всë же присела на противоположный край и смиренно положила руки себе на колени. — Ты всë ещё здесь? — он не поворачивается в её сторону, лишь напряжённо глядит в окно. Хотел бы он сейчас прогуляться под звёздным небом, но он здесь — расхлебывает последствия своих поступков. — Ты всë ещё не ответил на мой вопрос. — Ты всë ещё его не задала. — Задала, просто ты его не услышал, потому что слишком глубоко задумался, — её голос холоден, как всегда беспристрастен, ни одной эмоции в нём. И если недавно она по случайности раскрыла ему своë удивление, то сейчас воздвигла вокруг себя непробиваемые стены. И вряд ли их что-то сломает, — Не слушать других — плохая привычка, знаешь ли. — Мне было у кого поучиться, — Ксавье слегка смягчается, но лицом к ней не поворачивается. Справа доносится тихий смешок, от которого все внутренности скручиваются в тугой узел и делают сальто. Он жалеет, что не видит её полуулыбки в этот момент. Тишина давит, жар не отступает ни от лица, ни от бёдер, а навязчивое присутствие Уэнсдей ещё больше усугубляет ситуацию. Ему стыдно, но больше ему любопытно: как смотрела она, пока он её не заметил? Что она чувствовала при этом? Отвращение? Это было бы вероятнее всего, ведь это больше похоже на истину. Ксавье пересаживается, свешивает ноги с кровати, оставляя Аддамс за спиной. Пытается отгородиться, но её взгляд прожигает его насквозь. Она видит его насквозь. — Уходи, Уэнсдей, — голос предательски надламывается, становится похожим на умоляющий лепет, жалкую просьбу, — Я не хочу тебя видеть. — Тогда зачем звал? — она не сдвигается с места. Настойчивая. Настырная. Упрямая девчонка. — Я не звал тебя, — Ксавье вздрагивает, когда холодные пальцы дотрагиваются до шеи, но не противится этому. — Ты назвал моё имя, дважды, — последнее слово Уэнсдей произносит прямо в ухо, и от холодного тона кожа покрывается мурашками. Ксавье изо всех сил сдерживается, чтобы не скинуть её руки с себя — слишком приятно, чтобы остановиться только на этом. — Это не значит, что я хотел тебя видеть. Небольшая рука несильно давит на горло. Она прекрасно чувствует, как бешено колотится его сердце, как под ладонью двигается кадык, когда Ксавье нервно сглатывает. Может Уэнсдей и застукала его с поличным, может она видела его слабость... Но он не станет подчиняться ей, не станет её личной игрушкой на коротком поводке. У него тоже есть гордость. — А звал ты меня только потому, что моë имя тебе первым на ум пришло? — Уэнсдей прижимается грудью к его спине и сжимает горло, почти перекрывая путь к воздуху, — Ты не умеешь врать, Торп. Может она и чувствует его пульс, она не видит, как искажается в удовольствии его лицо. Как губы приоткрываются, и вовсе не потому что ему нечем дышать. Ксавье сжимает ткань на коленях, борясь с самим собой. Со своими чувствами, которые не может подавить. Может и не стоит? Он готов хоть прямо сейчас откинуться ей на грудь и отдасться, если она попросит. Он готов позволить ей брать всë, что она захочет. Он готов позволить ей всë. — Да уж... до тебя мне... далеко, — хрипло отзывается он, накрыв её ладонь своими; Уэнсдей отдëргивает руку, как от огня, хотя над ним она бы держала её, пока та не покроется хрустящей корочкой. Ксавье свободно вдыхает, немного обиженный её реакцией, и потирает шею, вовсе не потому что ему было больно, — Но даже с твоими незаурядными умениями, я знаю, что ты подозреваешь меня во всех убийствах. — Что конкретно требует твоё замечание? — когда он оборачивается, она всë так же сидит, подвернув под себя ноги. Будто только что не пыталась его задушить. — Зачем ты пришла? — может она хотя бы раз скажет ему правду? — Хотела обыскать твою комнату. — Ты уже это делала, — Ксавье упирается коленями в постель, смотря в глаза Уэнсдей, — В ночь, когда ко мне приходила Бьянка. Уэнсдей отодвигается назад, готовая обороняться, — будто она действительно считает его убийцей, — пока он неторопливо приближается к ней. — Хотела вновь полистать мой блокнот и найти там свои портреты? Или подслушать очередной разговор про себя? — произносит он, наблюдая за тем, как её глаза расширяются, — Думала, я ничего не понял? Настолько считаешь меня дураком? — Земля не вертится вокруг тебя, Ксавье, — она почти шепчет, заточëнная между кроватью и парнем. Тёмные глаза непривычно-быстро мечутся по его лицу, следующую фразу она произносит словно защиту, — Не думай, что ты мне нужен. — И всë же... Какова настоящая причина твоего визита? — Ксавье пропускает слова Уэнсдей мимо ушей, жарко выдыхая ей в лицо. Она тяжело сглатывает и вжимается головой в постель. Всеми силами пытается показать, что он ей противен. Вот только сама удивлённо вздыхает, когда Ксавье опускается на локти и оказывается ещё ближе. Его волосы щекочут её лицо, но она и с места не сдвигается. — Отпусти меня, — Уэнсдей шипит, напоминая разъярëнную пантеру. Почему она его до сих пор не ударила? Руки-то её свободны. — Обязательно. Но как только ты ответишь на мой вопрос. Взгляд, которым она его одаривает в ответ напоминает грозу. Аддамс разве что молнии не испускает из себя. Но определённо хочет. — Я не обязана тебе ничего рассказывать, — строго замечает она, всë ещё не смягчая своего взгляда, но смотрит уже не в глаза. — Ты мне предъявила те же условия совсем недавно, — он тоже опускает собственный взгляд. И вид её приоткрытых в возмущении губ сводит его с ума. Она смотрит. Уэнсдей, мать его, пялится на его губы. И явно не чтобы ударить его хорошенько. Если не сейчас — то уже никогда. Ксавье срывается. Быстро впивается в её губы, проникая языком в рот. Опускается ещё ниже, придавливая её к кровати. Почти как тогда, когда он спас её от статуи гаргульи. Только сейчас под ними мягкая постель, а не мокрая после дождя каменная плитка. Руки дрожат то ли от волнения, то ли от того, что он уже устал держать весь свой вес на них. Уэнсдей замирает. Он не видит её глаз, но уверен, что она, вероятно, готова убить его одним взглядом. Но потом она хватается руками за его плечи и сжимает до боли, но не отстраняет от себя. Ни отталкивает, ни притягивает ближе. Она не делает ничего, чтобы показать нравится ли ей это или нет. Просто позволяет ему целовать себя. Это «да» или «нет»? Он отрывается от губ с влажным звуком и оглядывает её лицо, пытаясь считать её реакцию. Но Уэнсдей будто вовсе плевать. Она выглядит отстранённо и холодно. Как обычно. И только руки всë ещё крепко сжимают плечи. — Зря, да? — если она его сейчас ударит — он не будет против. Потому что заслужил. Прикрыв глаза, он готовится к чему угодно, но только не к тому, что Уэнсдей одним резким движением перевернёт его на спину и усядется на его бёдра. От такого зрелища у Ксавье голова кругом идёт. — Думал, я позволю тебе делать со мной, что тебе вздумается? — на губах усмешка, в глазах — пляшут дьяволы. Она перехватывает его ладони на своих коленях и прижимает их к постели у него над головой, — Я согласна на это только в том случае, если вести буду я. От властного шёпота в ухо Ксавье теряет связь с реальностью. — Договорились, — отвечает он хриплым голосом и вновь тянется к ней за поцелуем. Но он был остановлен — Уэнсдей накрыла его губы ладонью. — И никаких поцелуев. — Не могу ничего обещать, — она не может запретить ему такое удовольствие. — Я уйду, — она даже не стала ждать — сразу начала подниматься с него. Серьёзно? Она готова вот так уйти? — Нет, — Ксавье хватает её за руку и тянет на себя, заставляет вернуться обратно, — Я постараюсь. Уэнсдей сверкает глазами, как бы говоря: «Вот так бы сразу», но молчит. — Мне хоть прикасаться к тебе можно? — это чистой воды сарказм, но кажется Аддамс и это воспринимает буквально. — Пока нет, — пока он удивлённо моргает, она снимает с себя водолазку, которая небрежно отправляется на пол, — Я скажу, когда будет можно. Лифчик оказывается там же — Ксавье втягивает воздух сквозь зубы и сжимает кулаки. Просто пытка — не иметь возможности касаться её в такой интимный момент. Но Уэнсдей любит пытки, и даже сейчас не забывает хорошенько поиздеваться над ним. Чертовка. Когда она собирается снять с себя последний элемент одежды — чёрные гольфы с белыми горизонтальными полосками на коленях, он хватает её за руку, останавливая. — Не снимай, — щëки Ксавье слегка краснеют, пока он говорит это, большой палец подрагивает, поглаживая нежную кожу, — Мне так больше нравится. Уэнсдей странно смотрит на него, но гольфы оставляет. И тогда он понимает, прослеживает за её взглядом и убирает руки за голову, чтобы больше не нарушать правила, — Всë, больше я тебя не трону. Невозможно контролировать себя, когда перед тобой — на твоих бёдрах! — сидит такая прекрасная девушка, будто сошедшая со страниц книги. И всë в ней прекрасно: начиная от неземного лика и заканчивая редким именем. То, что он рисовал, что представлял в своей голове, не шло ни в какое сравнение, с тем, что он видел сейчас. Да те наброски, то же, что сравнить кораблик из листиков и пароход. Вот теперь он точно горит. Может ли у человека начаться лихорадка из-за возбуждения? Вероятно, запросто. Потому что ему жарко, по всему телу гуляют мурашки, а в глаза кажется песок насыпали. Но Ксавье всë равно не может оторваться от её тела цвета слоновой кости, от небольшой округлой груди с тёмными сосками, а от взгляда на бёдра становится дурно... Хочется просто загрести её в объятия и не выпускать до самого утра. Подарить ей столько любви, сколько она себе представить не может. — Может расплетëшь косы? — спрашивает он робко, теряя всю свою уверенность перед ней. — Не сегодня, — кротко отвечает Уэнсдей. Не сегод... То есть будет ещё? Она собирается встречаться с ним? Он смотрит на неё, ошарашенный её фразой, пока Аддамс кривит лицо, явно ругая себя за свою неосмотрительность. И хмурит брови, когда Ксавье радостно улыбается, не в силах сдержаться. — Если не прекратишь так скалиться, то и сегодня ничего не будет, — грозит она, но как-то неуверенно. Неохотно будто. Будто она сама не сможет отказаться от такого. От такой Уэнсдей просто невозможно устоять. Ксавье откидывает голову назад и смотрит в потолок, потому что соблазн коснуться её, повалить на кровать и уже переспать с ней наконец, увеличивается с каждым мгновением. А Уэнсдей явно не торопится. Прежде, чем стянуть с него футболку, она с нажимом проводит ногтями по оголëнному прессу, после которых остаются слабые красноватые полоски. Наслаждается тяжёлым дыханием и частым пульсом под пальцами, дрожью мышц. Также не спеша, она расправляется со штанами и нижним бельём, предварительно доведя Ксавье до невыносимого желания. И как только понимает, что такими темпами он скоро перестанет себя сдерживать и нарушит обещание, Уэнсдей всë же вновь устраивается на его, уже обнажённых, бёдрах. Ксавье не сдерживает судорожного вздоха и смотрит на неё потемневшим взглядом — потому что без одежды ощущения усиливаются в десятки раз, потому что всë это происходит взаправду. Не во сне, не в мечтах. Уэнсдей здесь, и она действительно собирается переспать с ним. Осознание приносит с собой трепетную дрожь во всём теле. Её привычно бледные, почти что белые, щëки тоже покрывает розоватый румянец, отмечая, что она — живой человек, а не прекрасная кукла. Но она слишком идеальна, чтобы быть настоящей. Волнение пересиливает выдержку, Ксавье устраивает правую руку на деревянном изножье, второй же сжимает плед под собой. Он теряет контроль, всю свою уверенность и притворное спокойствие, пока она восседает над ним словно императрица. Пусть делает с ним, что угодно. Он разрешит ей всë. Вероятно он смотрит сейчас на неё, как по уши влюблённый дурак. Потому что так и есть. Рядом с ней он теряет остатки разума Они всë ещё лежат поперёк кровати, но Уэнсдей это вряд ли волнует, значит и он не станет поднимать эту тему. — Я хотел спросить, — во рту пересыхает, и Ксавье облизывает губы, — У тебя уже была близость с кем-то? Уэнсдей вновь поднимается с его бёдер и достаёт из кармана пиджака небольшую упаковку. Презерватив — как он понимает позже. То есть в её планах изначально был пункт переспать с ним? — Ты хотел сказать, процесс совокупления? — резко поправляет она его, сосредоточенно надевая на него чёрный презерватив, — Потому что называть это близостью — слишком утрированно. — Процесс совокупления звучит слишком заумно и некрасиво, — передразнивает Ксавье, — Давай называть это сексом. — Если тебе так угодно — зови, мне плевать. — Ну так... было или нет? — он запинается, когда Уэнсдей берёт его член в руки и пристраивает к своему входу. Она застывает в неудобной позе, хорошенько обдумывая его вопрос. Будто он задал ей решить задачку. Тёмные глаза смотрят в никуда. Спустя время она, наконец, отвечает. — Тебя это не касается. Коротко и ëмко. И грубо. Но Ксавье даже не думает обижаться. Он сам всë понимает, когда Уэнсдей медленно опускается на него. Впустив в себя совсем немного, она сжимает губы будто от боли. Вскоре напряжённое выражение лица сменяет ясная улыбка, от которой Ксавье точно упал, если бы уже не лежал. А затем... Уэнсдей одним сильным рывком опускается до самого основания. Звонкий шлепок перебивает полустон-полувыдох, слетевший с его губ. Не дав парню прийти в себя, Уэнсдей опирается ладонями ему на грудь и пробует двигаться. Длинные косы своими кончиками щекочут шею, тёплое дыхание лёгким дуновением касается лица, ногти почти впиваются в кожу. На самом деле это довольно-таки больно, и, если вспомнить все его предыдущие отношения, то он никогда такого не позволял никому — потому что не любит боль. А сейчас будет рад даже тому, чтобы она и места живого на нём не оставила. Пусть царапает и кусает сколько хочет — всë это будет лишь подтверждением реальности происходящего. Ксавье едва не задыхается, когда их взгляды встречаются. Его — светлый, наполненный бесконечной нежностью и восхищением, и её — тёмный, горящий мрачным пламенем страсти. Уэнсдей движется плавно, но резко, не быстро и не медленно — размеренно. Так, что каждый толчок ощущается, как глоток воздуха. Так, что дух выбивается из лёгких, когда она опускается. А Ксавье может лишь беспомощно комкать руками простынь и терпеливо ждать разрешения, слушаясь её, словно верный пёс. Пёс, игрушка, марионетка — да кто угодно, лишь бы это не заканчивалось. Пусть хоть поводок на него наденет — он даже не против будет. Всë внутри переворачивается, когда Уэнсдей впервые стонет — тихо, едва различимо, Ксавье ловит этот звук губами, словно от него зависит вся его жизнь. Она смотрит в ответ удивлённо, широко раскрыв глаза, содрогается и сбивается с ритма. Руки её почти соскальзывают, но она упрямо выпрямляется, возобновляя движения. Ксавье нарушает обещание — тянется к порозовевшей щеке, подушечками пальцев прослеживает линию до шеи и ниже. Гладит ключицу. — Я...не...разрешала, — сдавленно выдыхает Уэнсдей, но не останавливает. Наоборот, даже закрывает глаза и прикусывает губу в плохо скрываемом наслаждении. — Я сказал, что постараюсь, — он удивляется мягкости и теплоте её кожи, когда обхватывает её грудь ладонью. Смелеет ещё больше и перемещает вторую руку на бедро, — Я старался. — Я уйду, — повторяет она и сама подставляется под его прикосновения. Выгибается в спине и вновь стонет. Дышит тяжело от пальцев, массирующих затвердевшие соски. Как она прекрасна. — Не уйдёшь, — говорит он твёрдо, полностью уверенный в своих словах. Уэнсдей собирается ответить что-то явно колкое и остроумное, но только неожиданно охает, когда Ксавье принимает сидячее положение, полностью меняя угол проникновения, и обхватывает её обеими руками, почти обнимая. Двигается нежно — ей этого мало, но она не станет просить о большем. Никогда. Ксавье не собирается её мучить — вскоре мягкие толчки сменяют более размашистые, глубокие и сильные, от которых Уэнсдей сильнее сжимается вокруг него и неосознанно обвивает его ногами вокруг торса. Сухие горячие губы терзают шею, оставляют яркие багровые отметины — и плевать, что скажут завтра. От мысли, что все увидят на ней следы его губ, Ксавье прижимает её к себе ещё крепче, едва не кончая. А Уэнсдей больше не пытается его контролировать. Становится вовсе не похожей на себя — взгляд смягчается, руки обнимают в ответ и царапают уже спину, а губы сами тянутся к нему. Прикасаются так робко и нежно, что сердце сжимается. Ксавье целует её, сминает губы так увлечённо, забыв обо всём на свете, пока Уэнсдей не прикусывает его нижнюю. А он не может сдержать в ответ довольной улыбки. — Всë ещё хочешь сбежать? — тон лёгок и насмешлив, а взгляд полон желания, когда он убирает мешающиеся косы за спину. — Хочу, если ты сейчас же не продолжишь, — требовательно отвечает она. Ну конечно. Стоит лишь немного пошутить, как привычно холодная и неприступная Уэнсдей возвращается. В любой ситуации. Вот только на деле она совсем не холодная и уж точно не неприступная. Сегодня он в этом лично убедился. — Какая нетерпеливая, — ухмыляется Ксавье, но «просьбу» исполняет. Подминает её под себя и сам задаёт темп. Чтобы довести и себя и её до пика нужно лишь немного. Уэнсдей со стоном содрогается от одних лишь губ на своей груди, но каких греховных. Сжимает его волосы, будто собирается их вырвать, и выгибается, теснее прижимаясь к нему. Ксавье заканчивает следом, уткнувшись лицом в её шею. — Прекрати, — она упирается руками в его плечи, но он даже и не думает сдвигаться с места. Продолжает осыпать её кожу новыми поцелуями, на этот раз не лишёнными нежности. — То есть ты пришла, сделала со мной всë, что хотела, а мне запрещаешь? — Ксавье отрывается только чтобы с укором заглянуть в её глаза. Но кажется, он слишком доволен для того, чтобы строить из себя обиженного. — Не всë, — на удивлённый взгляд в ответ фыркает и закатывает глаза, будто это самое глупое и примитивное, что ей приходилось объяснять, — Я тебя ещё не убила. — Сделаешь это в следующий раз, — Ксавье обворожительно улыбается и быстро чмокает её в нос.