И в тот момент, клянусь, мы были бесконечны.
Стивен Чбоски «Хорошо быть тихоней»
***
Она вернулась. Раскидала в прихожей обувь, по-хозяйски завернула в кухню. Бросила на диван у стола свой потрепанный жизнью рюкзак (кажется, я знакома с ним еще с третьего курса...), двинула табуретку к шкафам — тем, что у плиты — и уверенным движением руки нырнула в дальний угол на одном из них. Там, под самым потолком, в пыли и забвении у меня дома всегда стоит стеклянная ваза. Она это знает давно. Ваза оказывается в ее руках довольно быстро, хотя искала на ощупь — роста заглянуть не хватает. Зато хватает ума, памяти и наглости. От пыли чихаю. И думаю о том, что пора внести в расписание генеральную уборку. Она смеется. Дура. — Че ты ржешь? Не выдерживаю. Достала. — Ты смешная, — это она мне отвечает. И продолжает, спускаясь с табуретки: — Стоишь такая серьезная, брови хмуришь. Насупилась, руки подобрала, прям страшно! А сама, — прерывается, потому что уходит в коридор, чтобы забрать с полки обувной цветы, — сама-то чуть не светишься, ходишь за мной. Глаза выдают, Есь. Ставит вазу с водой и цветами на стол, разворачивается ко мне, наконец, лицом. И лыбится. Дура. Я, конечно, возмущена. Что за предъява — хожу за ней? Естественно, хожу! — Ты, блять, ушла опять. Ничего не сказала, не предупредила. Два дня хуй знает где, с кем была. Я волновалась! А теперь пришла: ничего не сказала, опять же, как будто все ок, и все? Думаешь, так работает? — Ну прости. И этот ебаный, сука, взгляд. Даже описывать не буду. — Нет, Ань. Заебало. Я устала тебя ждать. Ты даже извиняешься не искренне. Я ушла в свою комнату. Сначала просто села на кровать. Потом так жалко себя стало, захотелось забиться в какой-нибудь угол и повыть. Но отец спит. Нельзя шуметь. Так что просто сползла на пол, обняла коленки и заскулила в них по-тихому. — Эй... — этот ее взволнованно-тревожный тон всегда будит во мне мурашки. Подошла, села рядом, обняла. Дура. Сказала же, что не хочу ее видеть... Неужели непонятно было? — Прости меня. — она шептала почти на ухо, и голос дрожал. Я мотнула плечами, чтобы сбросить ее руки. Не вышло. — Я ни с кем не была, — старая песня. — Я была дома, у мамы. Просто плохо себя чувствовала, хотелось побыть одной... — А рот тебе нахуя? Чтобы курить? Не думала, что можно сказать? — Мне не хотелось ни с кем разговаривать... — Ок, ну а пальцы тебе для чего? Можно же было хоть пару слов написать, предупредить. Я же правда переживала, — подняла голову, чтобы посмотреть на нее. — Ну прости, пожалуйста, — она уткнулась лбом мне в щеку и продолжила говорить, почти касаясь губами плеча, — я не подумала о тебе. Ты права. Это было жестоко. Просто сейчас очень сложный период... Ты же знаешь. Кошка болеет, и на работе беда. Еще и мать на уши присела со своими внуками опять. Я очень устала, — она все сильнее ластилась, и бля, устоять очень трудно. — Есюш, я больше так не буду... Она поцеловала плечо. Блять. Это очень приятно. И да, она все еще бесит меня. И очень обидно. — Есь... — ведет пальцами по руке... черт. — Простишь? — по коже расходятся мурашки от этих касаний невесомых. Но мне больно: качаю головой и отворачиваюсь. Вздыхает. Целует в шею. — Ань... Перес..тань, — снова целует. — Ну я же не обижаюсь на тебя за те сообщения, которые за эти дни ты мне успела написать? Хотя мы говорили про эти инфантильные простынки с обвинениями уже несколько раз... Потому что я понимаю, что ты переживала. Хотя мне было неприятно их читать. — Ну а мне было неприятно сидеть без ответов два дня. Она усмехнулась: — Ну вот, мы обе друг другу сделали гадость. Давай помиримся и оставим это в прошлом? Она отпустила меня и даже немного отстранилась. Но я молчала. Потому что ее проступок намного сильнее моего. И вообще это все уже довольно надоело. Постоянно одно и то же. До того уже дошло, что я стала задумываться, а любит ли она меня вообще? — Ты знаешь, — это было неожиданно, я даже повернулась. — Мы вот сейчас поговорили, и я поняла, что так скучала по тебе эти два дня. Она смотрела на меня печально, как-то смиренно и нежно, чуть-чуть склонив голову вбок. Неужели, правда поняла? — Надо было сразу к тебе ехать, а не к матери... С тобой так хорошо. Реально? Чтобы это понять, надо было потрепать мне и себе столько нервов? Да уж. — Ну не молчи, пожалуйста. Скажи что-нибудь. — Я тоже скучала, — получилось обиженно, но когда она сказала, я вдруг ощутила очень сильно это. И это было довольно странно, но меня как будто реально удовлетворили эти ее извинения и признания. Стало как-то даже немного стыдно за то, как эмоционально я реагирую. Ее ведь не было всего пару дней... Это не трагедия, в конце концов. Да? — Обещаешь, что в следующий раз предупредишь? Ань, — я взяла ее за руку, — я знаю, что тебе плохо. Понимаю. Просто немножко обо мне позаботься, чуть-чуть. Я же не много прошу? — Не много, — соглашается, а потом медленно целует руку. — Мир? — Сначала обещай. Она снова обнимает меня, утягивает к себе ближе, немного наклоняет, чтобы быть сверху, и с улыбкой отвечает: — Обещаю предупреждать, Есик-бесик, — и снова смеется. Ну а потом был секс. Такой же тихий, как и горячий. Потому что отца будить нельзя. Иначе всем пизда.***
Потом года полтора прошло, я от отца решила съехать, потому что заебало. Аня хотела со мной жить, но мать на уши приседала, потому что ей кто-то доложил, что мы типа спим. А мы вообще-то не типа спим. Мы реально спим. И жениться хотим. И кота завести (ее кошка умерла, через полгода примерно после той истории с цветами). Ну и я сначала просто одна жила, а она ко мне приезжала постоянно. Чтобы оплачивать квартиру, пришлось искать работу получше, чем была до этого. Мама уговорила пойти по специальности. Ну и в целом, спасибо ей, потому что совет оказался рабочий. Думала, меня начнет тошнить уже через неделю, но нет, оказывается на практике этот бухучет намного интереснее, чем во время учебы. Меня взяли в хорошую компанию. Больше в качестве помощницы, потому что опыта ноль, но все равно довольно ответственно все. Поэтому и платили нормально так, для начала вообще прекрасно. А по сравнению с копейками, ради которых я надрывалась в кафе, это вообще сказка была. В общем, жили мы, не тужили. Было, конечно, не безоблачно, и ругались иногда все еще. Но в целом терпимо. Особенно, когда она возвращалась после долгой разлуки. Все ощущения сразу как будто выкручены на максимум. Кайф. Но вообще-то, история, конечно, в другом. На этой новой работе у меня впервые появилась близкая подруга. Это действительно оказалось неожиданно, потому что обычно коллеги — это такие друзья, с которыми ты крепко дружишь ровно до дня увольнения. А потом вы снова совершенно чужие люди. А тут прям сразу чувствовалось, что другой случай. Она работала в отделе продаж и устроилась почти одновременно со мной, поэтому мы как-то сразу прибились друг к дружке для походов на обед, пока еще толком никого не знали, а потом нам уже никто и не нужен был. До сих пор помню наш первый неловкий разговор в кафе возле офиса. — О, ты же Весения? Из бухгалтерии, — она заметила меня у прилавка с выпечкой, когда случайно хлопнула по спине рукой, подходя к нему же. — Извини, что задела. — Привет, — ее добрый и ласковый тон сразу как-то растопили мое сердечко и места обидам там не осталось. Поэтому я, конечно, сказала, что ничего страшного. И решила уточнить: — только я Есения. Она тут же покраснела и снова извинилась: — Мне сказали так... Наверное, я не расслышала, — все-таки она рассмеялась. — Бли-ин, так стыдно. Прости еще раз! Ее смех был приятным и, боже, таким заразительным. Я заверила ее, что не обижаюсь и что привыкла к удивлениям по поводу имени. — Вообще, можно просто Еся. Ну или Сеня, ха-ха-ха, — мы тем временем уже купили обеды и присели у окна. — Если мне понадобится скрыть в контактах тот факт, что ты девушка, я обязательно воспользуюсь этой возможностью! — А может понадобиться? — это было неожиданно и непонятно. — Ну... Вдруг моя подруга станет ревновать, — она многозначительно смотрела на мои кольца, не сводя глаз. Это было еще неожиданнее. — А ты не ходишь вокруг да около, да? — Ну а я что, ошиблась? — улыбка ее была лукавая и самодовольная. Боже, эта улыбка! Я рассмеялась. — Первый раз в жизни пригодились! — подняла немного вверх руку в жесте типа "класс", обращая еще больше внимания на любимое колечко, которое привычно красовалось на большом пальце. Ну реально первый раз! Моя будущая подруга снова смеялась тепло и так по-доброму. Кстати, в этот момент я поняла, что: — Ты кстати не представилась. А я-то про тебя информацию ни у кого не выведывала, — из-за этого моего укола она немного подавилась, но, к счастью, не сильно. Потом кивнула, отпила несколько глотков кофе и ответила: — Да ничего не выведывала... Просто интересно стало, — она снова чуть покраснела, — Привлекли внимание волосы, — ну, да, они могли. Ярко-красные. — А я Мира. Ну и совпадение, а? Так и в астрологию недолго поверить... Или другую магию. — Мира, реально? А какое полное? — Мирослава. Да, — она поняла причину моей реакции, — Мои родители тоже постарались. — Да уж... Есения и Мирослава... Ну, значит будем вместе обедать? — ну ляпнула так ляпнула. Кажется, она подумала примерно о том же, потому что улыбка ее (которая, кажется, вообще не сходила с лица), стала такой снисходительной... Но по-прежнему доброй. — Значит, будем, — наконец, ответила Мира. Ну и мы были. С понедельника по пятницу, с часа до двух, в кафе «Тихоня». Все три года, что она там работала.***
А потом Мира уволилась, и еще год мы общались в другом графике: каждую вторую и четвертую ночь с субботы на воскресенье в месяце. Аванс и зп. График стал более гибким, но зато и развлечения наши тоже стали гибкими. Иногда ходили выпить в бар, иногда вечером в филармонию, а до утра гулять по городу. Или просто всю ночь смотрели сериалы с чем-нибудь очень вкусным. Или не смотрели, а спали под эти самые сериалы, потому что, ну, реальная жизнь, она такая. Устаешь иногда кутить. Да и годы уже не те. С Аней мы так и не стали жить вместе, потому что... Не знаю почему. Сложно было. Как-то катастрофически сложно. Все время ее переезд срывался в самый последний момент. И казалось, что сама судьба не хочет, чтобы мы были счастливы. Это, конечно, было очень больно. Потому что я реально ее любила. И так хотелось всего вот этого... Совместный быт, вставать вместе по утрам, готовить ей завтраки... Походы за покупками, уютные вечера вместе... Ну самой обычной семейной жизни, в общем. А оно все как-то никак. То мать заболевает и просит не съезжать пока, чтобы помогать, то с работой не выходит, чтобы хватало на квартиру. То зубы пора лечить, то ремонт у мамы делать. В общем, и причины-то реальные, но все равно какой-то неприятный осадочек остается. Но я ждала. Радовалась возможности провести вместе отпуск. Или хотя бы выходной. Умирала от любви и счастья, если она неожиданно приезжала ко мне вечером и встречала у подъезда, идущую с работы, с цветами или сладостями. Мечтала расцеловать, если заказывала мне что-то к завтраку сюрпризом, пока сама была далеко. Мне было хорошо в эти редкие моменты, поэтому я предвкушала и ждала. Годы шли, ничего не менялось. И все было неплохо, но казалось, словно ноги наши в болоте каком-то увязли: вроде живой, а выбраться невозможно. И вот через четыре года такой жизни штиль сменился бурей. Причем, буря почти одновременно разразилась с двух сторон: Аня переехала, наконец-то, ко мне; Мира рассталась со своей подругой.***
Оказалось, жить вместе намного сложнее, чем все, что нам доводилось переживать до этого. А было многое. Но тот самый заветный «совместный быт» — какой-то в реальности жуткий главный босс в отношениях. И он сильно нас помотал. Оказалось, чтобы жить вместе, постоянно нужно обо всем разговаривать. Кто будет сегодня готовить, а кому закинуть стирку. Что нужно купить, а что пора уже давно собрать и выбросить? А еще всякие: «ты мне мешаешь, не шуми», «я хочу гулять — а я хочу спать», «сколько раз просить тебя ставить чайник на место?» и тысячи, тысячи других проблем. И все их нужно решать. А иначе будет так, как случилось с нами через пару месяцев счастливой семейной жизни: не помытая с вечера посуда утром до того меня взбесила (при том, что я свою часть уговора выполнила и развесила белье на сушилку), что я просто собралась и ушла на все выходные к Мире. — Мы можем выпить что-нибудь из твоих запасов праздничных? — с этим вопросом я зашла к ней домой. Но Миру так просто не возьмешь. Она дотошная. Она обязательно спросит: — Зачем? Это же депрессант. Если что-то случилось, давай поговорим. Чай с ромашкой будешь? — и смотреть при этом будет так участливо, внимательно и ласково, что отказать сил у меня, конечно, не найдется. И я соглашусь на чай. С ромашкой. Потому что Мира, как всегда, права. — Так что случилось? — Аня бесит. Снова не помыла посуду вечером. А я просила. — Реально из-за посуды собиралась напиться? — Ну... Не только из-за посуды, конечно. — знаю, к чему она ведет, и снова чувствую подкатывающее бешенство; но мы не первый день с Мирой знакомы, поэтому говорю ей честно: — Устала договариваться и обсуждать все постоянно. Одной проще жить, Мир. И вообще, меня так бесит, что нужно постоянно с ней разговаривать! — Ты не хочешь с ней разговаривать? — она ставит передо мной розовую кружку с чаем; кружку, которая в ее доме предназначена для меня. Я смотрю на нее. Понимаю, да, это дико. Я люблю Аню, но не хочу с ней разговаривать. Мира как будто читает мои мысли и продолжает: — Вообще, мне кажется, это нормально. Ну, типа, не хотеть разговаривать с человеком, даже если ты его любишь. Твоя любовь же не отменяет того, что тебя этот человек может обидеть или расстроить. Вернее, даже не сам человек, — она делает долгий размеренный глоток своего чая, а я думаю, — Не сам человек, а его поступки. Пару минут мы сидели молча, а потом Мира снова заговорила: — Помнишь, когда мы хотели вместе пойти в театр на премьеру «Вишневого сада», которую очень ждали, а потом я закружилась с делами и забыла даже предупредить, что не смогу пойти? И вспомнила только за час до начала, когда ты уже ждала меня на остановке. Тебе же было тогда, наверное, обидно? Я задумалась. Ну вообще да, немного было обидно. Но Мира-то мне и не должна ничего, по факту. Забыла, бывает. Я тоже иногда забываю всякое... Мира не стала долго ждать мой ответ и выпытывать откровения, и продолжила мысль: — Но ты же не перестала любить меня? А сомневаешься ли ты, что я люблю тебя? Я покачала головой и улыбнулась. — Да я все понимаю, Мир, правда. Просто с Аней все по-другому. Ты же не моя девушка, которая почти жена. С которой мне хочется... ну, знаешь, какого-то полного единения. Чтобы прям с полуслова понимала, что я хочу. Чтобы чувствовать себя особенной, самой важной. Ведь если человек очень важен, то ты стараешься позаботиться о нем? Понять его? Разве нет? — Ты мне очень важна, — она поставила чашку на стол и серьезно посмотрела на меня, — Но я никогда в жизни не стану угадывать, что тебе нужно. Пока ты сама не скажешь, или хотя бы пока не ответишь на мой вопрос — никогда. Потому что, Есь, одна простая причина, — Мира показала для убедительности указательный палец, — Невозможно залезть другому человеку в душу, как ни пытайся. Просто невозможно. Поэтому, — она улыбнулась, чтобы, видимо, смягчить серьезность момента, — Поэтому забота моя только в том, чтобы задать вопрос и с вниманием отнестись к ответу, или в том, чтобы услышать просьбу и не игнорировать ее, а как-нибудь, по возможности, помочь. Вот и все. — Да блин, Мира, ты не понимаешь... Ты мне тоже важна! Но с ней, ну... Вообще другая история. Это же любовь! — Хорошо. Ты хочешь продолжить о том, что болит, или хочешь отвлечься? — Боже, Мира, — иногда она бесила меня такими вопросами. — Я хочу вафли... Она сначала удивленно вскинула свои густые брови, а потом расхохоталась: — Да ты ж мое золотце... С карамелью? Я кивнула и ощутила тут же такую волну тепла где-то в груди, что даже щеки, кажется, покраснели. Мира неторопливо встала, начала замешивать тесто. Она не говорила ничего, просто готовила. И я тоже молчала. Но тишина эта между нами была настолько простой, что хотелось задержаться в ней подольше. Она не ждала от меня ничего.***
Вскоре после того субботнего утра у Миры, когда она готовила мне вафли, я узнала, что такое страдающая, нуждающаяся в поддержке Мира. Нет, конечно, за все годы дружбы я видела ее разную, и мы тоже довольно много пережили, как и с Аней. Но никогда еще до этого я не видела ее настолько беспомощной, растерянной и несобранной. Она буквально была в тот день, как маленький ребенок. И это шокировало меня. Но потом... Потом я стала чувствовать, словно мы стали еще ближе. Намного ближе. Вот что тогда произошло. Мы в очередной раз поссорились с Аней из-за какой-то ерунды (уже не помню, какой), и я снова сбежала от нее к Мире. Только в этот раз, почему-то, не предупредила об этом саму Миру, как раньше делала всегда. И даже не спросила, можно ли вообще прийти — а именно так у нас было с ней принято. И вот я пришла к ней, но застала ее в таком виде, который сложно вот так просто представить, если вы никогда таких людей не видели в жизни. Она была буквально такая, словно ее переехал асфальтоукладчик: серое лицо, спутанные волосы, позавчерашняя тушь под красными опухшими глазами... Халат завязан кое-как, руки трясутся, а взгляд такой пустой, что я на пару секунд действительно задумалась, жива ли она еще? Но она была жива. Немного. И я в тот момент ощутила нечто невероятное: все собственные переживания захотелось отложить на потом, и вместо этого позаботиться о Мире. Если она, конечно, согласится помощь принять (помогать без разрешения у нас тоже было не принято). Поэтому, я спросила у нее: — Можно мне пройти, накормить тебя и заплести косу, чтобы волосы не путались? Она посмотрела на меня каким-то на мгновение ожившим взглядом, кивнула молча и отошла от двери, чтобы я могла зайти в квартиру. — Видимо, случилось что-то очень плохое... Мы можем поговорить об этом, или я просто помогу тебе, чем нужно, и пойду. Если так будет лучше. Она снова молча кивнула и показала указательный палец — типа «первый вариант». Я поняла, что разговаривать у нее сил мало. Поэтому решила предложить: — Кажется, говорить тебе совсем трудно? Может, сначала поедим, искупаешься и косу заплетем, а потом уже расскажешь? Мне кажется, так будет полегче... Мира устало покивала и прошла в кухню. Я пошла за ней. Там был непривычный беспорядок. Задумалась, что делать: что она поела бы сейчас, я не знаю. Решила рискнуть и спросить: — Знаю, тебе тяжело, Мирош. Но если ты знаешь, что могла бы сейчас поесть, расскажешь мне? — Хочу суп. С клецками. Мама всегда... его готовила. О боже. Мама. Ее любимая мама. Нет. Я сразу же подошла к ней и обняла. Сначала осторожно, потому что не знала, захочет ли она. Но она крепко держалась, решила не отпускать и я. Простояла так возле сидящей на стуле нее минут двадцать. — Мирош... спина, — мне было так страшно ее отпускать, но и терпеть боль не могла уже совсем. — Ох-х, конечно, — она тут же отпустила меня и подняла голову, заглядывая в глаза. — Говори сразу в следующий раз, пожалуйста. Я почувствовала себя виновато, но довольно быстро вернулось то самое сильное чувство, которое побуждало меня о Мире заботиться. Я улыбнулась и поцеловала ее в макушку. — Не обещаю, что суп будет один-в-один, но очень постараюсь, чтобы был вкусный, Мирош. Я готовила суп молча, и вся обстановка была очень похожа на то утро с вафлями. Тишина не угнетала, а даже наоборот. Было какое-то теплое чувство оттого, что она рядом, а нам даже не надо говорить, чтобы было хорошо. Даже когда все очень-очень плохо. Она поела суп с аппетитом, а я смотрела на нее и пыталась понять, как давно это случилось: день назад, два? неделя? Потом я помогла ей искупаться. Это было волнительно, потому что, да, мы дружили лет пять, если не больше (а казалось, что вообще всю жизнь), и я еще ни разу не видела ее голой. Но она попросила помочь, потому что ее довольно сильно трясло периодически, и страшно было упасть. В тот момент я осознала, насколько она привлекательна. Даже в таком состоянии. Поэтому все полчаса, что мы были в ванной, я всеми силами старалась отвлечься от мыслей, которые сами собой пробирались в сознание, чтобы не краснеть. Но у меня ничего не вышло. Мира, казалось, не заметила этого. Казалось. — Кто бы мог подумать, — вдруг заговорила она, когда я сидела за ней и методично расчесывала длинные кудрявые волосы, стараясь дышать как можно медленнее и глубже, — Что это случится вот так. Я даже не сразу поняла, о чем речь: — Что случится? — Твое осознание. — Какое? — Видимо, мне показалось. Я ошиблась, Есь? У тебя не «встало»?.. У меня даже рука с расческой замерла. Несколько долгих минут я совершенно не знала, что ответить. Наконец, нашлась: — Годы идут, ничего не меняется... Ты все еще не ходишь вокруг да около, Мирош, да? — Ну, не хочется мне тратить драгоценное время на эти «кошки-мышки» и «угадайки». Раньше я ничего такого не замечала. А сегодня, мне показалось, было? Если я ошибаюсь, ты скажи. Я не обижусь. Откровенность и прямолинейность Миры, которые при этом были совершенно не наглыми, потому что она запросто прерывала такие разговоры, стоило только ее попросить, в общем это все подкупало меня всегда. И особенно сильно сейчас. Почему-то совсем не хотелось умалчивать и интриговать. — Ты права, — и почти сразу решила уточнить свои мысли: — Я действительно не думала об этом никогда раньше. Но ты реально... — мне хотелось сказать «секс», но почему-то показалось, что в таких обстоятельствах, это как-то неуместно, и я просто сказала: — очень красивая. — Ты могла бы поехать со мной в деревню? Завтра. Маму там решили хоронить. Мне одной... страшно, — вдруг услышала я от Миры в качестве ответа на свои слова. Она повернулась ко мне лицом и смотрела так жалобно, так печально. Я подумала о том, насколько ей сейчас тяжело. И поняла, что хочу быть рядом, если нужна рядом. Мы договорились, что я заеду за ней утром. До конца дня мы просто сидели в обнимку — по-дружески, как всегда — и смотрели «Теорию большого взрыва». Часов в десять уложила ее спать, предварительно еще раз покормив супом, и помолилась богу, в которого никогда не верила, чтобы он помог ей пережить эту ночь без кошмаров.***
От Миры я поехала домой, к Ане. Что меня там ждало, можно было только гадать. Всю дорогу голова буквально гудела от количества мыслей, которые я пыталась думать одновременно: о Мире, об Ане, о себе и о том, что я себя вообще не узнаю. Потому что вообще-то то, что произошло в тот день с Мирой, это вообще не то, как обычно я себя вела, когда мне было плохо. А мне ведь утром было плохо из-за ссоры с Аней! К вечеру я уже смутно помнила и причину ссоры, и свои обиды. Все наши с ней эти конфликты как-то разом мне надоели. Как я раньше говорила, заебало. Вот, заебало. Только в этот раз не хотелось уходить, хлопнув дверью. Не хотелось больше примирительного секса. Не хотелось очередных букетов. Не хотелось больше, чтобы она за меня что-нибудь решала. Потому что еще ни одно ее решение за меня ни к чему хорошему не привело. Хотелось просто сесть, сказать, что пора заканчивать, и разойтись. Спокойно. Тихо. Но в то же время я понимала, что никакого «тихо» мне ждать не стоит, потому что это Аня. Аня громкая. И она любит меня. Не захочет отпускать. Я приехала домой не очень поздно, и так совпало, что мы встретились с ней в лифте. Я зашла, а она забежала в подъезд почти сразу следом и в уже закрывающийся, в последний момент заскочила. Поэтому первое, чем мы друг друга встретили, это удивление. — Ты откуда такая... Счастливая? — спросила она как-то язвительно. — У Миры была. Разговор не пошел, но я стала действовать решительнее. Поэтому, когда мы уже подходили к двери квартиры, сказала: — Ань, нам нужно сейчас поговорить. — Ты хочешь извиниться? — Мне есть, что сказать. — Но это не извинения, да? — Не они. — Тогда у меня дела. Позже поговорим. Она ушла в свою комнату. Но дверь закрыть не успела: — Если мы не поговорим сейчас, то мы уже никогда не поговорим, Ань. — я удержала ее. Она закатила глаза и мотнула головой, как бы приглашая пройти. Я встала недалеко от двери. — Ну что ты, садись. Говори, — она сидела в кресле у окна, сложив руки на груди, и очень недовольно смотрела на меня. — Спасибо, мне и тут удобно, — я решила во что бы то ни стало поговорить; кажется, чаша терпения переполнилась. — Ань. Я вижу, ты делаешь вид, что тебе это все не надо. Не знаю уже, может тебе реально это все не надо. Но это и не мои проблемы, а твои. Я буду говорить за себя. Я устала, не хочу больше ссориться, выяснять отношения и безвылазно конфликтовать. Да, отношений без конфликтов не бывает, но такое их количество — это ту мач. Я не вывожу уже. Всё. К счастью, детей, котов и ипотеку нам делить не нужно. Спасибо, что была со мной солидарна в этих вопросах, и мы ничего не нажили. Но и счастливой семейной жизни мы тоже не нажили. Поэтому я решила уйти. Где будешь жить, решай сама, можешь и тут остаться. Вещи заберу свои сегодня. Спасибо, что выслушала. Она сидела не сказать, что в шоке. Скорее в ахуе. Меня и саму потряхивало, потому что всё это было настолько ново и тяжело, что пару раз в процессе, пока я на Аню глядела, хотелось всё бросить и отменить. Но вместе с тем было уже какое-то твердое ощущение необходимости этого шага. Как горькое лекарство, которое очень важно выпить, чтобы не умереть от болезни. И я это лекарство проглотила полностью.***
Я как-то сразу почувствовала, интуитивно, что действовать надо быстро. Поэтому тут же отправилась в свою комнату: собрала одежду, книги, вещи; успела даже покидать в коробку всякие мелочи, ценности и безделушки; быстро отнесла их в машину. Потом вернулась — она всё еще сидела в своей комнате и кажется даже не двигалась. Я собрала косметику, обувь, зимнюю одежду и другие вещи из шкафа в коридоре. Конечно, забрала всю личную технику: ноутбук, колонку, фен и утюжок. Забрала картины. Посуду и почти всё в кухне оставила, кроме сервиза, который подарили бабушка с дедушкой на юбилей. Что-то еще точно забрала, но в целом, только самое ценное и нужное. Важнее было успеть до того, как она решит попытаться меня остановить. И я почти успела. Почти. Когда оставалась только последняя пара коробок, в числе которых как раз оказался сервиз, она поймала меня, выходящую, за руку. От неожиданности я дернулась, и она меня на себя немного потянула... В общем, полетела эта коробка на пол. Мы услышали звон стекла. Обе замерли. Я подняла глаза на нее (естественно, полные страха и злости), а она смотрела на меня, но, наверное, не видела. Глаза застилала плотная пелена слез, которые никак не проливались на щеки. — Пожалуйста, останься, — такого тихого ее голоса я еще никогда не слышала. — Не могу, Ань. Мне тоже жаль, что всё так, но надо это заканчивать. Чтобы стало легче. Она продолжала крепко держать меня за запястье. — Отпусти. — Я без тебя не смогу. Несколько мгновений я подумала, что можно ответить теперь на это. Ничего не придумала. Поэтому просто дернула руку, подняла упавшие коробки и вышла. С улицы, подходя к машине, я услышала сверху, из окна, пропитанное насквозь болью и горечью, яростью и бессилием: — С-СУ-КА-А-А!!! И честное слово, в тот момент я очень хорошо ее понимала. Очень хорошо.***
Чувствовала себя в ту ночь улиткой. Ехала и думала две вещи: 1) как же хорошо, что я решила брать машину побольше; 2) весь мой мир сейчас схлопнулся до размеров этой машины. Сначала я ехала в никуда. У меня не было ключей от квартиры Миры, будить ее тоже не хотелось. К тому же, мы договорились, что если ей что-то понадобится, она выйдет на связь ночью сама. Спать не хотелось сначала тоже. Поэтому я решила просто ехать, куда глаза глядят. И приехала. Нет, никуда не приехала. Реально в никуда. Потому что от всего этого стресса я вообще забыла о том, что нужно следить за бензином, и закончился он на одном из светофоров — я чудом успела заметить хоть немного заранее и доехать до парковки, пока еще было на чем. Но предусмотреть заправку, конечно, не предусмотрела. Пришлось топать пешком. Интересного ничего в пути этом не было, но это то, как я провела почти всю ночь. Пока дошла до ближайшей, купила, потом кое-как дотащила канистру (заебалась ужасно). Заправила. И поехала заправляться нормально. Потому что, конечно, того, что я притащила, хватило бы ненадолго. И когда машина была заправлена уже по-настоящему, я настолько внезапно сильно ощутила усталость во всем теле, что, кажется, даже толком не отъехала от заправки куда-нибудь — припарковалась на ближайшем месте и отрубилась на переднем пассажирском минуты за три. Почти что сидя. Утром я проснулась от будильника и сильно помятая поехала за Мирой. Она выглядела намного лучше, чем вчера. И даже лучше, чем я после ночи в машине. — Ты какая-то помятая, — осторожно заметила Мира, пропуская меня в квартиру. Я поспешила заварить себе кофе и сообразить завтрак на двоих. — Тосты? — Мира кивнула, присаживаясь за стол недалеко от меня. — Я с Аней вечером рассталась. И съехала. Спала сегодня в машине, — тут до меня дошло, насколько это было ребячество и что лучше было бы просто доехать до любого отеля, я усмехнулась. — Ого. Я обернулась, чтобы на нее посмотреть: Мира смотрела на меня озадаченно. Но что-то было во взгляде еще. Любопытство, возможно? Ну, разве что толика. — Вот, — я подала ей тарелку с завтраком и села напротив. — Ты рада, что сделала это? Это то, чего ты хотела? — Наверное... Мне немного грустно, что у нас ничего не вышло за столько лет. Не знаю, может быть, меня накроет не сразу, но пока что полет нормальный. — Это же были твои первые серьезные отношения, да? Я кивнула. Вообще было ощущение, что я в них родилась. Хотя, конечно, мы не настолько долго вместе были. Но лет семь-восемь, кажется, набежало. Восемь лет... — Если будет что-то нужно, я рядом, Есь. И откуда у нее столько сил заботиться обо мне? Тем более в такой день. Я до сих пор не понимаю. — Ты же помнишь дорогу? И вообще как ты, сможешь рулить? Может, лучше на автобусе? — Ну тут же не очень далеко. Дорогу примерно помню. Я справлюсь. Мира кивнула, проглотила последний кусок тоста, допила одним глотком кофе и поднялась. Подошла ко мне, обняла ласково как-то и поцеловала в макушку: — Спасибо, Есюш, что ты вчера пришла. Первый раз, кажется, в жизни у меня не было сил попросить помощи. А ты словно почувствовала и сама... Хотя, конечно, я понимаю, что ты не из-за этого пришла. Ты, наверное, хотела поговорить про Аню? — Да... — отчего-то меня очень смутили эти ее слова. Как будто она призналась мне в чем-то очень личном. — Совсем не так, как я ожидала, но вчерашняя наша встреча все равно помогла мне с Аней, Мирош. Так что и тебе спасибо. — Я рада, если тебе хорошо, — она отпустила меня и пошла в сторону комнаты: — Пойду одеваться. У тебя есть что-то черное, да? — Да. У меня теперь всё есть. Обе мы как-то печально посмеялись. Я ждала ее на кухне, не решаясь тревожить. Через несколько минут, она вышла в коридор (через открытую дверь ее было видно) в одном белье с черным платьем в руках и сказала так удивительно буднично: — Если хочешь, живи со мной, — как будто предложила зайти вместе пообедать в кафе, а не то, что на самом деле предложила. Я не ответила ей сразу, но она и не ждала ответа: нырнула в платье и ушла обратно. Пока ехали, почти не разговаривали. Она, скорее всего, думала о маме, а я думала о ней. Поэтому нам, конечно, было не до разговоров. Однако, где-то на середине пути, когда на одном из съездов мы чуть не столкнулись с джипом (и пиздец как испугались обе), она положила руку мне на колено. И больше не убирала. Перед тем, как ехать на кладбище, мне еще надо было переодеться. Поэтому когда мы приехали в дом ее мамы, я нырнула в багажник в поисках чего-нибудь черного. Не очень глубоко нашлись только теплые вещи, поэтому пришлось довольно сильно все переворошить. Наконец, выудила из чемодана платье. Конечно, не очень подходящее для похорон (слишком откровенное), но рядом заметила еще и темно-синюю рубашку — решила надеть ее сверху и снизить этим градус пошлости. Зашли в дом, она села на диван и тут же поникла. Сложно было сразу придумать, чем ее утешить, поэтому я решила начать с дела. Неловко было переодеваться при ней, но еще более неловко было самой гулять по дому, где я впервые, в поисках подходящей комнаты, а тем более спрашивать что-нибудь у горюющей Миры. Так что я постаралась как можно быстрее все сделать и особо на нее не смотреть. Зато она, кажется, решила смотреть на меня неотрывно. Потому что взгляд я чувствовала кожей обжигающе. По крайней мере, мне казалось, что этот взгляд есть. — Стесняешься меня? — это она спросила, когда я уже завязывала в узел полы рубашки под грудью. — Ну, как-то у нас никогда не было принято... — Можем передоговориться. После того, что выяснили вчера, — кажется, она впервые перебила меня намеренно. Я замерла, потому что она снова попадала в цель. И это жутко смущало. А она вдруг встала и все с тем же печальным взглядом подошла, положила руки мне на талию и близко к уху сказала: — Я тоже заметила, что ты реально очень красивая. Помню, что я, наверное, густо покраснела. А потом мы поехали на кладбище.***
Мы почти подъехали к дому после поминок, когда Мира сказала: — Есь, ты сходишь со мной в поле? Я очень хочу погулять в поле. Мы с мамой в детстве часто туда ходили... Я, конечно, согласилась. Пошли пешком, не переодеваясь, как только оставили машину у дома. Оказалось, идти до него довольно долго, около получаса. Но погода была хорошая. Несмотря на июль, жарко не было совсем. Солнце спряталось за густыми плотными облаками, которые на горизонте темнели. — Дождь собирается, — это я предположила, пока мы шли. — Ночью будет, скорее всего, — заключила Мира, с умным видом изучив все видимые тучи. Дошли до поля, которое оказалось лугом, держась очень тепло за руки, и почти не разговаривали. Но и не казалось, что нужно. А еще казалось, что если возникнет желание, то можно спокойно заговорить в любой момент, и все будет хорошо. — Кажется, ты просчиталась, Мирош, — в целом, и без моих слов это было понятно: когда мы только начали заходить вглубь этого огромного луга, то как-то очень стремительно над нами собрались темные-темные тучи. Мира крепко схватила меня за предплечье вместо ответа: громыхнули тучи совсем близко, раскатисто и оглушающе. Я приобняла ее за талию, остановившись: — Может, вернемся? — Не успеем уже! Помню, нахмурилась: Мира улыбалась так широко и вдохновленно, что я подумала, она сошла с ума. — Мама обожала дождь и грозу, — пояснила Мира, за что ей спасибо, потому что реально начала было волноваться. Где-то ярко сверкнула молния. — Ложись! — крикнула Мира и потянула меня на землю. Вокруг, действительно, не было ничего высокого. С другой стороны, и молния эта была где-то далеко. Но лежать в густой траве, почти что в объятиях почти что родного уже человека, для которой я тоже очень красивая, просто быть там, где я сама решила быть... Эта ответственность... Раньше она снилась мне в кошмарах, а теперь, пожалуйста, лежит рядом. И пусть меня прямо сейчас поразит молния, если скажу, что хочу очнуться. Впервые я реально хочу взять ее, ответственность, на себя. И Миру тоже хочу. Да! Кажется, с самого начала хотела. Я повернула голову и оказалась совсем рядом с ее лицом; глаза блестели от слез, но с губ не сходила улыбка. — Уместно ли сейчас предложить тебе романтические отношения? Она как-то нервно хохотнула. — А договор у тебя с собой? И ручка, подписать. До меня не сразу дошло. Она добавила: — Чего так официально? Чай, не ипотеку пока берешь, Есь. Да, я горюю по маме, но она давно болела и уже в целом возраст... В общем, готовилась морально заранее. Не так тяжело. Хотя все равно больно. Но к этому вопросу я тоже давно готовилась. И ответ готов. — И какой он будет? — серьезным тоном я спросила, не желая нарушать ее право мне отказать. — Положительный, — Мира улыбнулась. И тут же добавила лукаво: — Можешь предложить. Чертовка. Шутит шутки, пока я трясусь о том, как бы не задеть ее в такой день. Помолчала несколько минут, успокаиваясь и наслаждаясь крупными каплями начавшегося дождя, под которым мы быстро вымокли почти насквозь. — Будешь моей девушкой? — Буду. — Хорошо-о, — несложно, думаю, представить, каким довольным тоном я это сказала (как мог бы сказать кот, наевшийся сметанки). — Хорошо! — а это ответила мне Мироша, которую я вдруг явно почувствовала: люблю уже не один год. Мы лежали на мокрой траве, под дождем, держась за руки и глядя то в небо, то друг на друга еще какое-то время. Настолько уютно, тепло и спокойно мне не было еще никогда в жизни. Но тут я услышала ее голос снова: — Мамочка! Ты хотела, чтобы у меня все было хорошо, — Мира глядела в небо, которое уже светлело после дождя и расходящихся в стороны туч, — Вот! — она подняла вверх свою руку, в которой держала мою, и победно ими потрясла. И я ощутила еще ярче: пусть и не бес-конечно, каждое мгновение этого конечного счастья будет моё.