Как Чехов крокодила

Пестель курила короткую трубку стоя на балконе усадьбы Трубецких. Из приоткрытых дверей большого, богато и вычурно украшенного зала доносился натужный, притворный смех и лицемерные лести. Очередное сборище высокомерных аристократов маглофобных и не вылезающих из своих заплесневевших усадеб. Очередной бал, на который её затащила мать, грозя лишить денег на обучение в Болгарском Университете Темных Искусств. Шантаж — низко, подло, мерзко, но Пестель со скрипом подчинилась. Ей понадобится помощь матери, хотя-бы в первые годы обучения. Когда за спиной было лишь 11 лет Колдотворца, а в кармане из своего только бублик от дырки выбирать не приходилось. Мать не была диктатором в привычном смысле слова, её не слишком интересовало на кого Пестель будет учиться — главное на отлично, не интересовало как она одевается — главное не появляйся так на балах, она не читала ей нотаций про её убеждения — лишь молча ждала, пока Пестель, вдруг, измениться и не воспринимала её всерьез. Паула иногда размышляла, что хуже: когда тебя всюду преследует контроль и требования золотых регалий, или когда на тебя махнули рукой, как на прокаженную, не излечимо больную. Но утешалась Пестель тем, что скоро всё закончится. Она уедет в Болгарию, ей не потребуется больше видится с матерью каждый день, не нужно будет посещать светские рауты с раскланиваниями или прятаться от родителей своих девушек. Не потому что аристократы гомофобны, а потому что Пестель — читать старческим, возмущенным голосом — плохая компания и отвратительная партия для будущих правительниц. Она дерзит толстосумам из парламента магической федерации, играет в квиддич и еще, по выражению её матушки, она излишне прямолинейная. В общем, Пестель — олицетворение того, что порядочные родители видеть в своем доме не пожелают. Паула выдохнула в воздух едкий дым. Кто-то рядом с ней чихнул. Повернув голову, она увидела проскользнувшую на балкон младшую Романову — Николь. Она стояла, облокотившись на прозрачные перила — невиданная простота в доме, заполненном золотом — и делала вид, что не замечает ни Пестель, ни трещащую об её скором отъезде усадьбу. Паула рассматривала её с интересом — Романова была красивой, хотя и не была похожа не девушек с мольбертов местных классиков живописи — тонкие, точёные черты лица, темные вьющиеся волосы и серые, пронзительные глаза. В отличии от Пестель, ходящей в отцовском сюртуке, Николь предпочитала классическую, тонкую мантию изящно развивающуюся от легкого ветра. Николь облизнула, сохнущие на сквозняке губы и Паула неосознанно повторила за ней это движение. — Долго ещё будешь меня разглядывать? — на лице Романовой играла игривая ухмылка, она смотрела на Паулу, довольная тем, что застала её врасплох. Пестель хмыкнула и соскользнула ближе к девушке. — Ну, такую очаровательную даму грех не поразглядывать, — отбила Паула, обаятельно скалясь. Романова зарделась и отвела взгляд. Её напор быстро схлынул, а Пестель уселась на перила, давая Романовой пространство, чтобы придумать новую колкость. Ей нравилось играть с ней, потому что с Николь — всегда на грани фола. Пестель и самой казалось, что едва-едва и она сама утащит Романову в койку. Но сегодня Николь, по-видимому, была не в настроении ни флиртовать, ни пререкаться. Она лишь стояла рядом, царапая ноготком палочку. — Как меня заебали эти балы. Каждый новый не отличается от предыдущего, — кинула как-бы между прочим Пестель, краем глаза улавливая, как Романова заметно расслабилась. Ей по статусу «не полагалось» общаться с Пестель, но они встречались на балконах, лоджиях и в кладовках на каждом балу и зубоскалили, обмывая косточки всем гостям. Романова сначала показалось Пауле такой же напыщенной, как и вся её семья, и Пестель подмывало её дергать за королевские перышки. Но за пышным, как оказалось искусственным оперением, пряталась совсем другая порода, похожая на саму Паулу. Немного отчужденная, стиснутая клеткой дворца и общества, но вместе с тем — смешливая, романтичная и одновременно глубокая, переменчивая словно холодное море. В Николь уживались не совмещаемые вещи, она мастерски владела боевыми заклинаниями, почитаемыми аристократами, и вместе с тем могла часами рассказывать Пестель о маггловских книгах и писателях. Особенно Пауле понравился Чехов и его любовь к странным, ласковым прозвищам. В общем, если быть до конца честной, представления Пестель об аристократической верхушке, как о сплошь снобах и инфантильных нытиках, Николь с треском поломала. — Мне кажется ещё одно появление Рылеевой на балу и Трубецкого старшего схватит инфаркт, — Романова привычно подожгла затлевшую трубку и затянулась из рук Пестель. Пауле не нравилось, что Романова тоже травила себя этой гадостью, но она каждый раз позволяла ей красть несколько затягов. — Ага, — запоздало согласилась Пестель. — За яйца. Романова усмехнулась. — А так бывает? — Он будет первым, — уверенно заявила Паула. — Представь какой заголовок составит Московский листок: Трубецкой — первый маг получивший инфаркт хуя. — А у Рылеевой будут брать интервью, — подхватила Романова, развеселившись. — Что это вы ему такое и куда подмешали, что его там скрючило. Пестель расхохоталась, представив, как сконфузиться ранимая Кондратия от таких расспросов. Николь смеялась вместе с ней, чувствуя, как тревога отступает. Её последний бал оказался вещью более волнительной, чем она предполагала. И хотя ей искренне не терпелось уехать учиться в Афины на факультет магического искусства, не терпелось научиться оживлять картины и статуи, расставаться с родными местами было страшно. А ещё неожиданно больно, пусть здесь — на балах и в вычурных дворцах ей не было место — она любила Россию. Любила скакать по утрам по сосновому лесу, любила тихие речушки и негоумонных поэтесс, ставших ей подругами, с которыми когда-то училась в Колдотворце. Чем ближе было расставание, тем больше Романова осознавала, как много она оставляла, как много не успела. Бал навалился тяжелыми мыслями и усталостью. Романова, зевнув наклонилась на Паулу, а Пестель боязливо обняла её за талию, но Николь не оттолкнула, а лишь прижалась ближе, утыкаясь ей в шею. Рядом с Паулой было уютно, почти как дом — подумала Николь. А Пестель как-будто током пробило, она замерла, чувствуя как по каждой клеточке разливается щенячья радость. Мир вокруг потерял гравитацию, погрузившись в невесомость и спокойное, нежное счастье. Пестель положила подбородок на голову Романовой и запирающим захлопнула балконную дверь. На небе зажигались первые звёзды и почему-то в этот вечер они казались Пауле особенно прекрасными. — Ты классная, — сказала вдруг Николь, глядя на небо. — Ты мне нравишься. Пестель поцеловала её в висок. — Ты мне нравишься тоже. Николь широко и открыто улыбнулась. Она и не знала, как бывает прекрасно признаваться кому-то в своих чувствах. Романова накрыла руки Паулы, стараясь запомнить каждое мгновение этого вечера и хотя-бы его увезти с собой. — Как Чехову крокодил? Пестель глухо рассмеялась. — Как Чехову крокодил…