***
— чимин, не придумывай, какая диета? ты выглядишь нормально, — сказал как-то безобидно сокджин за одним из приёмов пищи, запихивая в рот вкусную на вид куриную ножку. нет, хён и правда хороший, он не хотел обидеть и в принципе не виноват в восприимчивости пака к чужим словам, но от этого вилка из рук валится, привлекая внимание всех сидящих за столом. ребята только сейчас заглядывают в тарелку своего товарища, замечая довольно скудный набор продуктов: две помидорки черри, лист ненавистного салата и половина зелёного яблока. — тем более, что твои щёчки очень даже милые. паку кажется, что он вот-вот начнёт задыхаться то ли от злости, то ли от жалости к самому себе. ты выглядишь нормально так и остаётся звучать эхом в голове, пока парень в миллионный раз сожалеет о том, что рассказал о своих планах, что сел есть на людях и, конечно же, о том, что три дня назад съел кокосовое пирожное. разве он не выглядел бы лучше, если бы не ел его? может тогда бы хёны заметили, каким худым он стал? если сейчас он выглядит нормально, то как же он выглядел две недели назад, когда весил на семь килограмм больше? он правда никак не изменился? почему хёны не заметили это? почему не похвалили за то, что чимин хорошо справился со своей задачей? насколько меньше его должно стать, чтобы это хоть кто-нибудь заметил? чимин прилагает огромные усилия для того, чтобы побито улыбнуться и дрожащей от слабости рукой поднять вилку и наколоть на неё ломтик сочного яблока, отвлекая своих хёнов. всех, кроме одного. он единственный всё ещё смотрел так, будто знает немного больше остальных. привычка болтать во время еды привилась как-то сама: люди по природе своей создания любопытные и всегда так и наровят заглянуть в чужую тарелку, высказать своё ненужное мнение, без которого, конечно же, наступит конец света. с этим нужно справляться и искать тему для разговора так быстро, чтобы твой собеседник и рот открыть не успел, желая прокомментировать сегодняшнее меню. «что? конечно же я наемся одним тостом, вчера так плотно поел перед сном. а, кстати, ты слышал о...?» «ты думаешь, что я не съем эту огромную порцию? да брось, я так голоден! смотрел вчера фильм один перед сном, там столько еды было...» «нет, ребят, я уже поел, можете сходить в кафе без меня» «я себя что-то плохо чувствую, можете не оставлять на меня пиццу, я приготовлю себе что-нибудь позже» чимин не умеет врать. он пользуется тем, что все и безоговорочно ему доверяют, принимая желаемое за действительное. их чимин-и не умеет врать, он ведь точно говорит правду. и верят в это все, кроме одного. однажды он попробовал соврать юнги, но был пойман с поличным и ещё две недели не мог поднять глаза на старшего, безбожно краснея, стыдясь за то, что подвёл и разочаровал. во взгляде мина никогда не было и доли осуждения, лишь безграничное понимание и принятие ситуации такой, какая она есть. чимин не помнит, чтобы юнги хоть когда-либо повышал голос на младших. в последнее время пак вообще мало что помнит, фокусируясь лишь на том, чтобы добраться до кровати и не свалиться в обморок прямо на лестнице. возможно, будь он чуточку внимательнее, то заметил бы, что хён за ним наблюдает. молча, без всякого осуждения. в такого, наверное, нельзя не влюбиться.***
— зачем ты это делаешь? чужой хриплый голос заставляет вздрогнуть и сбиться со счёта четырёхзначных цифр в своей голове, мысленно прибавляя к ним пометку «калории». вопрос звучит логично, но ответ на него не может найти и сам чимин. ему ужасно стыдно перед хёном уже во второй раз. сейчас хочется выбросить сигарету, затоптать её, сверху закинуться жвачкой и сказать что-то нелепое в духе «это не моё, у меня просто попросили их передержать! хён, я бы никогда. ты же знаешь!» сил на то, чтобы так сделать, нет. пак и без этого по уши погряз в болоте из вранья, из которого, кажется, выхода нет: с каждым днём чимина поглощает всё глубже и глубже. а ведь до макушки осталось совсем немного. парень растерянно смотрит на юнги-хёна, затем опускает взгляд на эту никотиновую палочку в своих руках и, кажется, снова задумывается, погружается в воспоминания. пару месяцев назад он наткнулся на интересную статью в интернете, где утверждалось, что курение помогает избавиться от чувства голода. совсем ненадолго, меньше часа, но запретный плод сладок, не так ли? чимин-и ведь взрослый мальчик уже, он понимает, что его организм за сигареты благодарить не станет, но ведь это поможет избавиться от голода хотя бы на десять минут. почему бы и нет? у меня нет зависимости, — повторял себе пак, запихивая купленную недавно пачку с арбузной капсулой в рюкзак. — я брошу, если захочу. это ведь так просто. вот похудею и перестану курить. обязательно. тогда почему ты куришь сейчас? ты не голоден и тебе не нужно перебивать аппетит. от дальнейшего самокопания отвлекает голос юнги, который всё это время пытался что-то донести, но чимин не слушал. он попросту не слышал, но уверен, что хён выдал что-то о вреде курения и о том, что вокалистам в первую очередь нужно избегать никотина — он и сам курил, называя то время ошибкой молодости, так что все эти слова не являлись бы пустым звуком и попыткой выставить пака неправильным и плохим, а себя — самым умным. вопреки своим ожиданиям юнги-хён не осуждает. он как-то слишком осмысленно смотрит на чимина и наклоняется, из его рук делает затяжку и медленно выдыхает. прежнего удовольствия от никотина нет, а сигареты со сладкой капсулой мин никогда не признавал, считая их чем-то наравне кофе с тремя ложками сахара, кучей сливок и топпингов. от этого шоу пак замирает, а его сердце, кажется, пропускает удар впервые за долгое время не от физической нагрузки, а от былых чувств. юнги-хён очень внимательный. настолько, что смог увидеть зарождение любовных чувств ещё в подростке-чимине, смог его вовремя осадить, не давая здесь расти ничему, кроме дружбы. в то время пак был слишком мал. возможно парень всё-таки бы поблагодарил его спустя время, но точно не сейчас, когда помимо запретной темы — еды — он думал ещё и о мине. их последний разговор на тему чужих чувств произошёл полтора года назад и с того времени много что изменилось, даже та самая влюблённость была не такой яркой, но всё ещё не отпускала. — завязывай. — да, хён, я обязательно брошу. знаю, что курение очень сильно бьёт по здоровью, и всё-таки... чимин поднимает взгляд на старшего, встречаясь с ним взглядами и вздрагивая от этого. юнги говорит не о курении. далеко не о курении. он всё знает. всё. паника мгновенно охватывает такое неуклюжее и неловкое сейчас тело. пак дрожит, роняя тлеющую сигарету и шумно начиная вдыхать холодный декабрьский воздух, перебирая в голове все недавние (и, конечно же, давние) события, пытаясь себя успокоить тем, что юнги пошутил или же он говорит о чём-то другом. он не должен и просто не мог видеть всё это. от старшего чимин отскакивает как ошпаренный и старается светлой курткой скрыть всего себя, желая спрятаться, чтобы эта пара глаз не смотрела на него. почему он всё ещё не осуждает? разве чимин не мерзкий? разве ему не было мерзко видеть, как за один вечер пак съедает столько, сколько мог бы съесть за две недели, не ограничивая себя? разве не мерзко слышать регулярно доносящиеся звуки блюющего чимина после срыва? не мерзко было в тот день, когда он, выпив две пачки слабительного средства, словил передозировку и не мог даже воды попить из-за тошноты? чимин всхлипывает и закрывает руками своё лицо, умоляя мина не подходить к нему. он не хочет, чтобы такого тела касались. у него недостаточно худые ноги, есть второй подбородок и огромный из-за переедания живот, кому вообще захотелось бы касаться такого? — прошу... хён... чимин и сам не понимает, о чём он просит: чтобы юнги прямо сейчас не подходил к нему, не убирал с лица мешающиеся пряди волос, не тянулся за объятиями или чтобы в принципе никому не рассказывал о том, что с паком происходит. он тихо завывает и старается вытереть слёзы и сопли, понимая, что выглядит сейчас ещё хуже, чем когда-либо. и всё это прямо перед тем, кто всё ещё нравится, кто не уходит даже при виде такого чимина. — ты должен прекратить с каждым днём добивать себя сильнее и сильнее. ты изменился, но ты всё ещё тот чимин, который так любит улыбаться. всё ещё тот, который подарил мне шоколад и попытался признаться в своих чувствах на день влюблённых. и ты всё ещё тот, кому я отказал. последние слова ранят, а только-только начавший успокаиваться чимин, кажется, сейчас снова заплачет. пак надеялся на то, что они всё обговорили и юнги вспоминать об этом не станет даже под дулом пистолета, но кто же знал, что он начнёт так рубить с плеча? — и если я отказал тебе тогда − это не значит, что я бы сделал это и сейчас. но я не смогу никак доказать тебе твою привлекательность, пока ты сам отказываешься в себе хотя бы попытаться её рассмореть. чужая холодная рука накрывает такую же холодную руку чимина и младший от этого жмурится, хочет убрать её, пока не чувствует, как их пальцы переплетаются между собой. пак, осмелев, поднимает заплаканные красные глаза на своего хёна и всё ещё не видит в них и капли осуждения. его не ругали, за него беспокоились. от осознания этого факта снова пробирает на слёзы: чимин давно не плакал так масштабно, как сейчас. − мы сейчас вернёмся в комнату, я сделаю тебе чай с твоими любимыми пирожными и ты мне расскажешь обо всём, что тебя беспокоит, ладно? а после этого я покажу тебе, насколько ты привлекателен в моих руках.