Director's Cut (remastered ver.)

Что значит быть профессионалом? Для молодого, но уже повидавшего не одну съемочную площадку Хон Джошуа, до недавнего времени все было предельно понятно; это значит выполнять свою работу безупречно, несмотря ни на какие личные обстоятельства. Если уже взялся за роль, то играй так, чтобы искры летели. А раз в сценарии сказано кого-то поцеловать, то целуешь, даже если блевать охота, и пересматривать готовый материал будешь только под страхом смерти. Берёшь за руку, улыбаясь, так, словно смотришь на мамину выпечку, и играешь любовь с первого взгляда. Все, кто работал с Джошуа знают, как жутко тот не любит сцены с поцелуями и в принципе плохо переносит романтику. Так-то он, по общему мнению, неплохой актёр, сам себя не играет. Выкладывается до последней слезинки, пролитой зрителями по другую сторону экрана. Проблема лишь в том, что, чтобы другие верили в его ложь, ему приходится ею жить. А любовь - попросту невкусная: прожить её, как прожевать покрышку. И как только он заканчивает с одним из своих проектов (в прямом смысле отыграв последнюю сцену), его агент Су Минхао влетает в гримерку с ужасно самодовольной улыбкой. Скидывает кожаное пальто с худых плеч и тянется достать какую-то папку из своей жутко дорогой сумки. — Я уже обо всем договорился! — он передает папку Джошуа, и тот с интересом разглядывает содержимое. — Через пару недель начнутся пробы! Уже сделал все нужные перестановки в расписании! — Netflix? — Ага, не сказать, что они делали что-то в последнее время реально годное, — вздохнул Минхао, припоминая свои недавние попытки найти что-нибудь смотрибельное на популярной платформе. — Но судя по режиссерскому креслу и продюсерскому составу, это дорама обречена на успех! Мой дорогой Шуа, готовься смотреть с собой подборки в тиктоке! Шестерёнки только заработали, а вокруг уже такой ажиотаж! — Ну и отлично, — довольно кивнул Джошуа, находя наконец-то в куче бумажек краткую характеристику героев. И того самого, на роль которого ему предлагает пробоваться агент. — Персонаж первого плана? — Мгм, один из. Но тут есть такое дело, — старается не сильно нагнетать Минхао, и кажется, Джошуа не обращает на это внимания. — Я вкратце разузнал некоторые подробности. —Мгм, — кивает Джошуа, не отвлекаясь от чтения. —У твоего героя будет любовный интерес. — Мгм, — все ещё ноль реакции. — В сценарии прописана одна несчастная сцена поцелуя, ничего особенного. — Мгм, — чуть сводит брови Джошуа, пытаясь понять немного неясные формулировки в тексте. — Я плохо понял, что там имелось в виду, ты же знаешь, как такие подробности любят немного попридержать. Но скорее всего чувства не взаимные, поэтому дальше одной сцены поцелуя… — Минхао продолжает говорить, наблюдая за чужой реакцией, и, будто озвучивая прогноз погоды, наконец-то добавляет: — вы с ним не продвинетесь. Секунда. Две. Джошуа медленно поднимает глаза на агента, который уже мысленно прекратил пересчитывать кэш, с досадой приготовившись аргументировать, почему оно им кровь из носу надо. — Моим партнёром будет мужчина? — Ага. Никого из них не смущает, что они говорят так, словно уже получили контракт - Джошуа возьмут на роль. Если он конечно этого захочет. И Джошуа, взвесив все за и против, соглашается. Он же все-таки профессионал, тем более, грешно отказываться от такого гонорара и возможности отхватить свою благоухающую кучку славы. Сюжет и правда был в духе его самых смелых желаний; тут тебе и подростковые драмы в самых эпатажных позах. И социальные проблемы, коими все так нынче озабочены, и, конечно же, грязная подноготная у каждого, даже мельком появляющегося героя. Все начинается с безобидных игр «чтобы познать себя», а заканчивается в комнате для допросов. Видео портфолио, как оказалось, Минхао отправил еще до того, как поставил своего подопечного в известность. Пробы прошли успешно, если не считать того факта, что какой-то придурок из персонала попросил сделать лицо попроще. С таким лицом нельзя стать проще, даже если умрешь. Что сделать, кстати, тоже попросили. Джошуа-таки прошёл на роль одного из главных героев, с достаточно трагичной аркой, от чего получился эмоционально сложный для проработки персонаж. Передать все грани которого можно было только прожив его безумие вместе с ним. Красивый, но с дыркой в сердце, которую пытается забить таблетками. Умный, но потерявший всякий смысл жизни. И наконец, безумно влюбленный и поэтому ничего хорошего ему не светит в этой истории. И вот Джошуа трёт костяшки, открывая для себя ещё одну личность и стараясь не срастаться с ней. И все бы хорошо, но намеки на любовную линию и её развитие Джошуа проглядывает в сценарии без интереса. Разок, чтобы только ознакомиться. Ему бы радоваться, в отличие от других героев у него всего-то поцелуй. Даже странно, с учётом прочей Санта Барбары. А потом на съёмочной площадке появляется он, источник всех проблем у героев в сериале, и хочется посочувствовать уже себе. Идеальное совпадение, тотальное попадание в образ. Юн Джонхан. Тот самый парень, с которым ему придётся пережить одноразовую несчастную любовь, всего лишь сдвигает брови, и у Джошуа отваливается челюсть вместе со всем профессионализмом. Человек, который проводил кастинг, наверное, садист, иначе зачем давать отрицательному герою, с кучей недостатков, такое безукоризненное прочтение. Зачем моральному уроду такая улыбка? Обычно лёгкий на подъем Хон, без стеснения общавшийся со всеми на студии, не может и слово в присутствии Джонхана выдавить. Всё его естество боится себя перед этим человеком дискредитировать. Поэтому он молчит, делает вид, словно все происходящее вокруг его не сильно заботит, чтобы вообще тратить силы и открывать рот. Стафф и прочий персонал замечают это странное поведение и списывают все на чужую нелюбовь к предстоящим романтическим сценам, а еще на чутка заносчивый характер, из-за которого эту нелюбовь он демонстрирует. Только Минхао кидает подозрительные взгляды на Джошуа, который всю оставшуюся неделю жмется от Джонхана по углам, с самым апатичным видом. — Что с тобой? Ты обычно только фукаешь, когда приходит время осматривать материал. А тут вам ещё не скоро даже в одном кадре появляться, — Минхао, которого брезгливость друга иной раз выводит из себя. — Между прочим, невежливо так себя вести. Ты представляешь, что будет, если кто-нибудь напишет об этом в сети? Так будь добр, веди себя дружелюбнее, улыбайся хотя бы. — Я попробую. Однако Джошуа старательно делает из себя жертву обстоятельств, когда актёрский состав во главе с играющим дилера Чон Чонгуком, зовет его сходить куда-нибудь вместе. Ребята, по сюжету устраивающие вечеринки, продающие таблетки и сношающиеся по толчкам, – в жизни собираются в антикафе пить молочные коктейли и играть в настольные игры. Джошуа даже не против послушать дедовские анекдоты старших или понаблюдать как Сынчоль с Мингю снова начнут ругаться из-за номера официантки. Но он решает свести все лишние контакты с Джонханом к минимуму, потому что считает - им нельзя сближаться. Тому и дела наверняка до него нет, по крайней мере, он продолжает весело улыбаться с остальными. Вот только иногда случается такое: у Джошуа заплетается язык, ощущения странные его отвлекают и в поисках раздражителя он натыкается на чужой взгляд. Джонхан стоит иной раз со сценарием в руках и пустым взглядом гастролирует по Джошуа. Начиная с его актёрской игры и заканчивая каждой морщинкой на лице, когда тот сводит брови. В тенях коридоров съёмочной площадки поселился бледный, болезненный дух, чьи еле ощутимые прикосновения оставляют на коже розовые пятна. В сценарии сказано: «у него трясутся поджилки от чужого смеха». И складывается впечатление, словно по этому критерию их и подбирали. Чем дальше от камер, тем сильнее Джошуа вживается в роль, открывая для себя все стадии принятия. Причём делая это в каком-то извращенном порядке. И, вдоволь наторговавшись с собой, он снова впадает в отрицание. По крайней мере, на самих съемках, он перекидывается с Юном приветами, общими фразами и чем-то в духе: «неплохо вышло», или «надо повторить ту часть, где…». Где они застревают вдвоем, в чужом доме, и единственный путь к свободе лежит через разбитое окно. Джонхан инстинктивно подставляет голые ладони, чтобы защитить Джошуа от торчащих осколков. Стоически терпит, нежно касается самыми кончиками пальцев чужой щеки, убирая собственную кровь. От начала и до конца, от заботы в каждом звуке и горящего влюбленностью взгляда - все ложь. Но у Джошуа все равно перехватывает дыхание. Потому что, когда тебя сжигают заживо, ты умираешь в первую очередь от недостатка кислорода. Ведь им дышишь не только ты, – пламя нуждается в нем не меньше. И все бы ничего, но в следующих сценах его спасителю предстоит обманом рассорить между собой лучших друзей. Украсть у дилера пистолет с товаром на две тысячи зелёных президентов США. И это, не считая тех вещей, которые он делает, когда у него плохое настроение. — Так, я хочу… что хочу? … что, черт возьми, я хочу? — И когда сконфуженный Джонхан в очередной раз заливается смехом, потому что забывает свою реплику, младший вымученно хмыкает, и подсказывает: — Меня. — Знаю, — когда он говорит это, лицо у него крайне удивленное, и заинтересованное. — но что было в сценарии? — Ты берёшь меня за руку и говоришь, что хочешь меня, а потом мы бежим, потому что Джин вызвал на нас копов, — Джошуа закатывает глаза и подыгрывает. — По сценарию. — Там правда такое есть? — ухмыляясь, Джонхан делает вид словно спрашивает на абсолютном серьезе. А ведь Джошуа знает все его реплики наизусть. Каждое слово этого мерзавца живёт в его голове, и днем от них распухнет голова, а ночью - мешки под глазами. Мысли общаются с ним чужими цитатами, вырванными из контекста. Ночью он снова будет заглядывать в их будущее. Ничего хорошего там не ждёт. Только боль. Сколько раз он читал сценарий? Раввины столько тору не открывали. Чем дольше он смотрит на Джонхана, тем сильнее ему хочется сбежать, накрыть голову подушкой и проспать до следующей жизни. От этой безысходности он расчесывает и так содранную болячку на руке. Ведь нельзя, но Джошуа снова теряется в этих измученных глазах, цепляется взглядом за аккуратные ресницы, чтобы не утонуть в этом хищном омуте окончательно. Впадинка над губой. И нежно-розовый рот так живо играет на лице, помогая корчить всякие гримасы. И если бы Джошуа сейчас сказали, что его приворожили, он бы поверил и отдал все, чтобы снять этот безжалостный морок. Но вопреки всему он все ещё хороший актёр, и кажется, Джонхан ничего подозрительного не замечает, когда Джошуа так небрежно ему улыбается. Проходит тринадцать бутылок вина, почти четыре сотни стаканчиков кофе, двое уволенных помощников костюмера и одна поездка в Нью-Йорк, чтобы отснять материала на пять минут. И все это вдоволь сдобрено смехом и ужимками Джонхана, чье серьезное и отрешенное выражение лица, волнует не меньше. И Джошуа снова торгуется, только на этот раз его настигает до безумия цветное уныние на детских пластырях, что ему клеит Джонхан. Старший ничего не объясняет, спросить не пытается, только ловит его в коридоре, сжимает горячими ладонями чужие длинные пальцы. И кажется, ему на это не хватает рук, но он пытается согреть (согреться). — Тебя Тэхен искал, — выдыхая имя главного художника по костюмам на руки Джошуа, старший звучит как сломанное радио. В глаза почему-то не смотрит. — Кажется, он опять недоволен тем, что ему принесли, так что будь аккуратнее. — Хорошо, спасибо, — Джошуа чувствует запах табака и догадывается, куда с Тэхеном тот так надолго уходил. Нехорошо. Джошуа ужасно нехорошо, и он сам не замечает, как ломается непринужденная улыбка. Почему же сценаристы до этого не додумались? Но. «Манипулятор». — написано крупным шрифтом в характеристике, которую везде с собой таскает сценарист. «Эти огни в глазах заслуживают наград». — и каждый раз, когда старший находит предлог похвалить Джошуа, тому кажется, он рассыпается на кубики Лего. И пусть Джонхан ломает и собирает его снова и снова. Ради него можно и в конструктор превратиться. Но даже развлекаясь, надо быть аккуратнее и не наступить на него босыми ногами. Время томительного ожидания подходит к концу, и Джошуа готовится выйти из гримерки (темницы) под объектив камеры (топор), к (своему) Джонхану (палачу). — Не умри, пожалуйста, — цокает языком Минхао, глядя на взволнованного подопечного. — Просто, чмокни его разок, может достаточно будет. Только постарайся, чтобы дубль переснимать не пришлось. Но тут громогласный режиссёр Ким бьёт своим указанием под дых: — Так, чтобы с чувством, с толком, с расстановкой. Пусть все пылает, вы меня поняли, пылает, я сказал! Чтобы, когда они будут в этом пожаре любви, я почувствовал, как сердце зрителя обожглось! Чтобы я барбекю смог пожарить на их страсти! Я хочу увидеть, как они съедят друг друга заживо, — к концу своей тирады он подзывает помощника Пака, и тот вытирает пот с его лица. В своей работе Намджун был фанатичен до безумия. Весь персонал засуетился, хотя куда больше. Остальные актёры были в предвкушении, а те, что стояли за кадром, даже достали телефоны, приготовившись снимать реакцию друг друга. Рядом Джонхану поправляют грим, и он потирает ладони, обсуждая последние детали, с кем-то из помощников режиссера. Такой собранный и серьёзный, что Джошуа даже завидует. Ведь у них разные установки от режиссёра: «ты влюблен в него, а он влюблен в свою страсть». Сложно объяснить, как так вышло, но парень в жёлтой шапке и суицидальными мыслями влюбляется в зачинщика всех бед, ломающего чужие жизни. Джонхану проще, он играет не любовь. Джошуа трудно, ему играть не приходится. Мотор. — Сцена номер 2105, — кричит девушка в странной футболке с лысым мужчиной и хлопает нумератором с надписью «Jackson Wang party». Неоновые огни, пурпурные вихри света на стенах. Люди вокруг изображают бурную деятельность и исступленное веселье. Око объектива направлено прямо в душу, и Джошуа боится случайно вывернуть ее наизнанку. В этом урагане все прошлые безобидные сцены, что были между ними, наваливаются разом, и кажется, у Джошуа начнётся истерика. Режиссёр довольно поджимает губы. Так и должно быть. Это было в сценарии. Тут напряжение на пике. Джошуа. Нет. Его герой понимает, что им не быть вместе, и от этой правды, даже тёплые ладони на талии не спасают. Он не хочет страдать, но вопреки всему позволяет чужому теплу согреть себя изнутри, это его разорвёт. Ибо эта любовь - несчастный случай - случается один раз в жизни. Но Джонхан отчего-то медлит, в глаза не смотрит, сжимает пальцы, сминая рубашку на сильной спине. Между ними натягивается даже воздух, и тут выдохи углекислого газа сплетаются в морские узлы, и Джонхан чувствует, как будто спотыкается. Чуть не сорвавшись куда-то ниже, он утягивает Джошуа в поцелуй. Тягучий, вязкий, что-то мягче патоки и липкое как ирис. Такой, что громыхает в груди, сжигает уши и опаляет губы. Громко. После него останется только выжженное поле, и более ничего на нем вырасти не сумеет. Потому что смуглые ладони слишком хорошо смотрятся на крепкой шее; потому что кривоватыми пальцами забираются, точно под ребра, а иначе непонятно отчего так щекотно изнутри. Терпение свистит, стягивает нервы и лопается. Из Джошуа вырывается все скопившееся волнение. Страх он облекает в гнев (и даже сейчас это далеко от принятия). Ошибка всей жизни перерастает в чересчур агрессивный поцелуй. Но кажется, им обоим так нравится больше. На шее останутся царапины от ногтей, на талии синяки от пальцев, сжимающих в крепких объятьях. Наверное, не стоит так сильно прижиматься, но Джошуа хочется пропустить через себя каждый его атом. Вопреки себе, принимает решение не сходить с ума так быстро, но Джонхан склоняет голову на бок и открывает рот шире, чтобы проглотить последние разумные мысли. Его язык проходит по пухлой верхней губе Джошуа, цепляется с языком, трется. И так, пока у последнего не сводит мышцы ног окончательно. До этого момента Джошуа не осознавал, как сильно может хотеться целовать кого-то, держать, царапать и не опускать. Если бы он знал, что так получится, то удавился бы ещё первый день их знакомства. Но это тоже было в сценарии. Безумное желание всеми возможными способами увязнуть в другом бьется под кожей пульсом заочного покойника. Чем дольше они сплетаются, тем невозможнее кажется заветное удовлетворение. Им и вечности так не хватит, уверен Джонхан. Это все что между ними будет, вспоминает Джошуа. И первый отодвигается назад, позволяя рукам сползать по чужой шее и груди, чуть медленнее, чем стоило бы. Словно снимая паутину - они оба это чувствуют. Плечи старшего опускаются, и он тянется вновь накрыть чужие губы, но опомнившись одергивает себя. Всего мгновение, и мир схлопнувшийся до масштаба Джошуа, снова обрастает деталями, звуками, и прочими людьми. — Снято! Джонхан собирает все самообладание, что в нем есть, и замирает на месте. Для того чтобы расслабленно улыбнуться, ему приходится напрячься с силой натянутого между высоток каната. Небрежно проводя тыльной стороной пальцев по губам, Джошуа отворачивается к съемочной команде в ожидании указаний или вердикта, как будто до этого отыграл какую-то простенькую реплику, и ему нужно разрешение отойти. Однако уши у него красные, губы распухли, и на них ещё осталась чужая слюна. И Джонхан жалеет, что случайно не загородил плечом объектив. Режиссёр долго и испытывающе молчит, пока прочие люди снова приходят в движение, что-то настраивая и поправляя. Художник по свету на кого-то кричит, а массовка расходится, разминая конечности. Чуть позже. На небольшом экране; стоя за широкой спиной режиссера, парни смотрят отснятый материал. Тут бы Джошуа мог отвернуться или начать разглядывать цветные пиксели, делая вид, что пытается пометить шероховатости своей игры. Но в какой-то момент стоящий позади Джонхан кладёт голову ему на плечо, чтобы удобнее видеть происходящее на экране. И Джошуа ни то, что телом пошевелить не может, даже извилины в мозгу отказывают ему в этом. А потом становится ещё хуже. Потому что целоваться с Джонханом было страшно, а смотреть за этим процессом со стороны попросту больно. Джошуа - ребёнок, который не может поверить, что цветные инопланетяне в телевизоре, - всего лишь раскрашенные люди в смешных зелёных костюмах. И быть может, дело в том, что на экране всё так по-настоящему. Не просто лжец, живое олицетворение обмана, дьявол на его плече - слишком красиво любит его у всех на глазах, и даже ему хочется в это верить. На очарованного картинкой Джошуа, кто-нибудь, но периодически поглядывает, так что, он старается не сильно, но скривиться, а после глядит совсем без выражения. — А теперь признавайтесь, сколько раз репетировали? — довольно кивает Намджун, и показывает большой палец. — с первого дубля, ну вы даёте! И это ваша агрессивная импровизация, такая… такая… точная! — Смотрел бы на вас вечно, — подмигнул им помощник режиссёра. — Ну не до такой степени, но Чимин прав, вышло отлично! К ним подлетают остальные, и Сынчоль первый спешит отбить плечи коллегам, поздравляя их с чем-то, что только ему кажется грандиозным. Он пихает Джонхана в плечо и обращается к Джошуа: — Ну ты монстр, я подумал ты его сожрешь. — А, по-моему, это Джонхан его чуть не сгрыз, — скалится Мингю. И уже неважно, он правда так считает, или у него снова возникло желание возразить старшему. — Ты видел вообще, как он его схватил? — он поднял руки, словно хватаясь за кого-то и принялся крутить головой, лобызая воздух. — Хватит насиловать мои глаза, Мингю, — пытаясь не рассмеяться, Сынчоль вытаращился на младшего и замахнулся. У Джонхана перепалки друзей вызывали только смех. У Джошуа смех Джонхана вызывал покалывание в груди. — Ты превзошёл сам себя! И больше тебе не придётся это повторять. Ну по крайней мере, в ближайшее время, — говорит Минхао, когда они остаются наедине. Он думает, что так успокаивает друга, но замечает у того на лице обратный эффект, и спрашивает. — Что случилось? — Мне больше не придётся это повторять, — шёпотом повторяет Джошуа, оседая в кресло, а потом и вовсе разваливается. Живой конструктор переживает, о том, что его ребёнок перестанет грезить о полётах в космос и собирать из него звездолеты. Ещё одна вариация истории игрушек, и Джошуа даже немного жалеет, что не пробовал озвучивать мультики. — Да что с тобой происходит? — у Минхао потихоньку начинает дергаться глаз от странных заскоков Джошуа. Однако испытывающее выражение медленно перерастает в шокированное, когда его резко одолевает безумная догадка. — Да чтоб меня монахи драли, ты запал на Юн Джонхана! — Ужасно, да? — Не то слово! — он вскидывает руки к небу. — Когда ты нанимал меня, то я спросил, станет ли твоя ориентация проблемой, и ты сказал, что нет конечно. И я бы все понял, романы на съёмочной площадке, как грибы в лесу. Но, Джошуа, в него? Серьёзно? Ты ж у нас проблемный, ты помнишь? — Минхао крутит пальцем у виска. — Тебя после фильма о гражданской войне пришлось от панических атак лечить. А когда ты на классику подсел, ты помнишь? Ты же её на дух не переносил до той роли скрипача и заставлял с тобой рэп слушать! — Я перецеловал пол состава женских шоу на выживание, — Джошуа развёл руками, имея в виду количество. — И даже не поморщился, — сказал он, но заметив осуждающий взгляд друга, поправил себя. — ну я образно, ты понял, что я имею в виду. — С этого дня, ты, мой шедевральный, спать будешь у меня в номере, а бритву получишь только под наблюдением, — покачал головой Минхао и сложил руки на груди. — Все понятно? — Я не собираюсь из-за него вскрываться, — фыркает тот. — А твой герой попробует. — Вообще-то, попрошу заметить, что не конкретно из-за него, там целая совокупность факторов… Дальше Минхао его отмазки не слушает, только подливает в стаканчик с кофе жидкость из подозрительной бутылки. Ничего серьёзно, если на чистоту, не ожидается. Он и сам знает, плохо, но терпимо. И всё же отчего Джошуа такой упрямый? Мученик, наверное, - главная роль всей его жизни, и единственная, в которой он чувствует себя комфортно. Только вот, комфорт ему снится у ног Джонхана, в его крепких объятьях, под ласками тонких пальцев и нежного взгляда. Не пугает желание, не останавливают запреты, когда оставляя на изящных, почти торчащих от худобы лопатках, царапины, Джошуа чувствует себя правильно. Щекотно, у чужих губ получаются слишком мягко прихватывать кожу, затем следует теплое покалывание. Становится сложно дышать, ощущая каждый новый толчок уверенных пальцев глубже. Еще немного и эйфория, только все перед глазами плывёт, как от сильнодействующих препаратов. Язык Джонхана гастролирует по коже, от шеи и ниже к широкой груди. Солнце спуталось с его волосами, и Джошуа сам того не замечает и складывает руки, умоляя его любить. На утро конец сна он благополучно забывает, так и гадая весь оставшиеся день, ответил ли тот на его мольбы. И это импровизация, о которой никто не просил, и за которую режиссёр не похвалит. Каким же жалким Джошуа себя чувствует, когда на интервью и мероприятиях по продвижению отсаживается подальше от своего ночного кошмара. Который почему-то ожил, заговорил и снова попробовал сесть ближе. Но между ними ещё Чонгук с Мингю, и это спасает Джошуа от дозы чужих прикосновений, которыми тот злоупотреблял; не так часто, как Сынчоль, но всё же. И кажется, это общая привычка всего актёрского состава, но именно с Юном даже лёгкое касание плечами вызывает аллергическую реакцию. Розовые пятна на лице, тяжелое дыхание и вспотевшие ладони, которыми уже не так удобно держать микрофон. «Это клиника», — думает Минхао и качает головой. Так кстати, заботливый Сынчоль после очередного интервью, интересуется, в порядке ли его коллеги. Потому что Джошуа выглядит, как будто болен смертельным заболеванием, а Джонхан словно от него им заразился. «Половым путем» — шутит Чонгук и играет бровями. Наверное, при других обстоятельствах их было бы сложно подобным смутить, но они смущаются. Кое-как отшучиваются и переводят стрелки на кого-то поинтереснее и эпатажнее. Слишком уж их потрепала эта тотальная охота на ведьм, которую почему-то называют общественным мнением. Это их приз зрительских симпатий. Джошуа увозит Минхао - у них безумный график. Джонхана уводят по барам друзья - ему сбегать незачем. Потому что они оба всего лишь актеры. И, возможно, это их единственный совместный проект. Шанс на продление ещё на один сезон, хоть и есть, но какова вероятность, что мертвец и парень под следствием встретятся вновь? Героя, которого он играл, зовут Джису, и у него была привычка глотать таблетки и представлять их счастливый финал, иначе было не уснуть. Как зовут героя Джонхана уже не важно, ему лицо разбили за попытку угрожать дилеру. Закадровый голос озвучивал его мысли в этот момент, и там не было ничего, кроме: «если кто и убьет Джису, то это будет я». Так что спаситель оказался ещё одним поработителем. Потому что Джонхан всего лишь сыграл влюблённость, и он не виноват, в том, что свою Джошуа подарил герою. Да, и кто знает, может Минхао прав, и его чувства такая же ложь, как и новая привычка царапать впадину между костяшек. Он не даёт ей зажить и скоро там появляется шрам. А у них как правило должна быть своя интересная история. И у этого такая есть. Трагичная ровно настолько, насколько позволяет драматизм ее хозяина. Ведь можно порезаться ножом, срезая шкурку с яблока и отделаться царапиной на указательном - побывав таким образом в битве с невозможностью сосредоточиться. А этот тот еще дракон. Можно напиться и упасть с лестницы, разбивая коленки до крови (когда Джошуа падал, ему казалось он летит с вершины пирамиды). А еще есть вариант рассечь кожу на локте и напрочь забыть как и где. Однако он старается не забыть, откуда мелкий свежий шрам, тот, что на ладони. Холит и лелеет цветущие и колющие чувства. Вместо шелеста мягких простыней у Джошуа в ушах стоит треск обгоревших деревяшек, когда экран последнего Айфона подсвечивает ему его морщины фотографиями каких-то других обнимающих изящное тело. Не его онемевшие пальцы сжимаются на костлявых плечах и хватка уже собственная слабеет. Телефон выпадет из рук. Это он должен быть рядом, даже просто тенью, осведомленной о каждом изгибе, пусть и не прикасаясь. Кто-то другой играет его роль. А он в ней, вообще-то, прожил целую жизнь, даже похороны были по всем канонам. С крестами, гробом и пустым местом на лавочке в первом ряду для самых близких. А деваться некуда. Совсем несоразмерные боли и бессилие. Джонхан же такой небольшой, местами болезненно вялый, а Джошуа ощущает себя зажатым в его исполинские тиски. Если он улыбается кому-то другому, то ребра почти складываются друг в друга. Дышать нечем. Если тянется к кому-то сам, то никакой выносливости не хватает держаться на ногах. Уши закладывает немного. Без слез история была бы совсем сухая и пресная, ведь так? Комментируя комментарии Джошуа по поводу собственной игры, Минхао иногда говорит, что ему не стоит «посыпать голову пеплом». Но что делать если охота закопать себя в этом самом пепле по самые уши. Чтобы не слышать признаний озвученных не ему, губами, на которых наверное осталось что-то от его духа. Боже. В момент, когда Джошуа примеряет на себя роль безучастного зрителя, фантазии становится настолько реальными, что начинают оборачиваться канатом вокруг шеи. И считывая это с собственного лица, выдает вердикт - посредственно. Кто он, чтобы даже на вскользь внимание претендовать? У ревности тяжесть собственного трупа, который тащить приходится в рваном пакете за собой. Туда-сюда по холодным коридорам квартиры. Стены медленно сдвигаются и, обхватывая себя руками, Джошуа старается думать о чем угодно хорошем и правдоподобном, но ничего кроме него просто в голове не умещается. Выдавленный из укрытия паникой и страхом, со ступнями совсем истопчеными Джошуа собирается наследить на шумных улицах. Они не глушат боль, не спасают от паники и не делают тело как прежде легким. Так просто веселее волочить последние надежды по асфальту. Пусть это хоть как закончится. Чтобы перестало давить изнутри, даже если это значит лопнуть. Органом чувств же должно называться сердце, разве нет? Установки GPS сбиваются окончательно и находят новый домашний адрес. Включается автопилот. Тут все как и положено в индустрии - может кто-то и сыграет лучше тебя, но это не значит что нужно ему эту возможность уступать. И этот один единственный страх разъедает Джошуа иные беспокойства. Шрам снова чешется. И даже этого он ожидал меньше, чем взрывающихся хлопушек в груди, когда Джонхан в мятой футболке открывает ему дверь и сам от неожиданности чертыхается. Судя по всему, не Джошуа он ожидал увидеть, если у него вообще были какие-то предположения. Задыхающийся всю дорогу почти призрак, теперь предстает перед ним до пугающего абсолютно спокойным и буднично улыбающимся. Сложно срывать маски пришитые к коже. — Привет, — то ли Джонхан только встал с постели, то ли что-то его смутило, но глаза у него полуприкрыты, а взгляд нерешительный. Штанина одна задралась, оголяя тонкую лодыжку, так и простудиться можно. — Зайдёшь? — А можно? — как-то даже совсем ровно выходит. — Нет, нельзя, — закатывает глаза Джонхан. — Конечно, можно. Тебе в любое время можно, — он, кажется, сам себе смутился, пропустил внутрь и добавил. — Ну кроме тех дней, когда моя сестра приходит. Тогда даже мне здесь лучше не появляться. Устраивает ужасный бардак. — Уверен, вы похожи, — разуваясь на пороге, Джошуа кое-как развязывает шнурки. — Я сделаю вид, что не слышал. — Прости, наверное, уже поздно? — неловко немного, но Джошуа только появился, а звучит так, словно уходит. У него уверенно забирают легкую осеннюю куртку, накинутую в спешке и аккуратно вешают на пороге, заставляя мяться еще больше. Дышать становится проще, ставленные органы отпускает, хоть и несильно. Неужели рядом так быстро может полегчать. — Ничего, — Джонхан потом и обувь его поправляет, чтобы она ровно стояла на пороге, рядом с юновскими кедами. Вот уж кто точно не отличается аккуратностью, но старается заслужить хотя бы слабую улыбку. — Чай будешь? Может, у меня ещё остался, хотя… у меня точно есть пиво. Ты любишь пиво? — Как будто между прочим спрашивает он, когда оборачивается. Его брови приподнимаются, глаза открываются чуть шире, а голова наклоняется. И кажется, он готов впитывать каждое слово. Это так он играет заинтересованность? — Терпимо. — Потерпишь со мной? — Даже попробую получать удовольствие. Джошуа замечает, как старший делает вид, словно вообще не удивлен ему; как пытается вести себя так, будто они закадычные друзья, для которых поздние визиты это норма. Но для чего такие старания, когда видно, что ему до жути хочется уцепиться за возможность и расспросить обо всем, что его гостя волнует. Ведь есть причины, по которой из всех, именно Джонхан? Однако он боится спугнуть, ведь уверен, – один неверный шаг, и призрак, блуждающий по его квартире, снова останется всего лишь призраком, блуждающим в его мыслях. — Как твои дела? — если бы не странные смешки, то проще было бы разобрать в тоне намек на надежду. — Нормально, — Джошуа облизывает нижнюю губу и надеется, что несильно видно как сильно он врет. — Твои? Странно мелко пошатываясь, точно пытаясь распутать конечности Джонхан, медлит перед ответом. — С друзьями гулял сегодня, было весело, пока было чем запить. На это только угрюмо хмыкают и стараются улыбнуться шире: — Давно вернулся? — Да, — с опозданием до Джонхана доходит, что наверное странно заставлять гостя стоять на пороге и он тут же нервно дергается в сторону кухни. — Ты садись… куда-нибудь, я принесу выпить. — Спасибо, — младший неловко проходит по коридору, желая куда-то поскорее прибиться. — Я не отвлекаю тебя? — громче спрашивает он, чтобы быть услышанным в другом помещении. — Нет, ни сколько, — выкрикивает Джонхан, доставая бутылки из холодильника, кое-как удерживая их пальцами одной руки за горлышки, пока пытается подхватить то, что чуть не выронил с верхней полки. Хлопает дверцей холодильника и неожиданно дергается, понимая, что что-то забыл. Забыл выключить телевизор. Но уже слишком поздно, Джошуа заходит в гостиную. И натыкается на… себя? Вернее, на них, отчего ситуация определённо только ещё хуже. На гигантской плазме в центре комнаты включена их дорама, на паузе стоит та самая сцена. Как будто кого-то из них очень серьезно подставили. Катастрофически не хватает слов, и те единственные, что были, похищает Джонхан, неожиданно возникший за спиной, и звенящий бутылками, словно это поможет. — Хочешь узнать, чем там все закончилось? — удивительно, как ему хватает наглости так небрежно рухнуть на диван, поставить пиво на стол, а позже махать пультом, словно приглашая присоединиться к просмотру комедии. — Мне захотелось хоть раз посмотреть целиком. Но они оба знают, что неважно насколько позже или раньше Джошуа постучал бы в его дверь. На экране все равно была бы: сорок третья минута, семнадцатая секунда и те несколько мгновений после. Даже почти не стыдно знать наизусть тайм код. Не закрытая вкладка в браузере, удалённая история поиска, кнопка «продолжить просмотр» в приложении, но серию досмотреть невозможно неделю. Легче уже записать отрывок и хранить в галерее, но это небезопасно. Слишком легко. Отрицание. — Я и так знаю, что будет дальше, — стараясь выглядит непринужденно, Джошуа хмыкает и садится рядом. — В конце сезона мои похороны. — Отождествлять, наверное, дурная привычка, — кривится Джонхана, пытаясь открыть бутылку об другую бутылку. За его возней с интересом наблюдают, так пристально, что руки привыкшие к этому действию чуть дрожат. — Ладно, я сыграл наркомана, который умер и не хочу смотреть, как человека с моим лицом через три серии уложат в гроб и закопают. Закатывая глаза, Джонхан цокает, точно подчеркивает важную ремарку: — А ты там симпатично вышел, знаешь? Такой молчаливый и впервые за двенадцать серий адекватный, — даже самые странные комментарии Джонхан каким-то образом умудряется озвучивать так, что хочется улыбаться. — Мне вот нравится сцена, где меня бьют. — Мне, кстати, тоже нравится та сцена, где тебя бьют. Есть в ней что-то… интригующее. Выглядело очень привлекательно, знаешь? — Джошуа пародирует чужие интонации и ловит тут же возникшую из-за этого неловкую улыбку. Почему глаза Джонхана иногда кажутся настолько большими, что в них можно показывать фильмы как в старом автокинотеатре? — Ты находишь меня с разбитым лицом привлекательным или возможность меня избить? — Так я по-твоему выглядел симпатично, когда меня загримировали в труп? — Я вроде так и сказал? — Специфические у тебя вкусы. Впитать бы его взгляд кожей. — Ничего не могу с собой поделать, когда ты молчишь, то выглядишь так… что тебя хочется разговорить, — он так легко пожимает плечами, что на них хочется уложить руки, чтобы прекратили дразнить. То и дело кидая взгляд на экран, Джошуа всё-таки не выдерживает и просит: — Перемотаешь? — Тебе не нравится? — у Джонхана хорошо бы вышло играть детективов, ведь температуру ощущений он профессионально опускает до той, что стоит в камерах для допросов. Разом хороший и злой коп. Хочет хоть каких-то ответов о Джошуа, будто в этом смысл всего вокруг - в деконструкции. А у того кожа настолько зудела изнутри, спать не мог, потому шагнул в капкан, к которому сам выстрелил красную дорожку. И вот он тут, на одном из этих дизайнерских низких и длинных диванов, похожих на кубики тетрис. Паникует и надеется отделаться отказом (сам еще не решил, о чем планирует просить), чтобы оправдать собственные ожидания/опасения Минхао и вскрыться (образно, морально, карьерно) от тоски. Потому что жить зная, что роль всей твоей жизни достанется кому-то другому, - это пиздец. — Почему же, вышло неплохо, — пожимает плечами Джошуа, изящно подхватывает бутылку со стола, чтобы прокрутить разок в руках и поставить обратно. — Но я уже видел эту серию. — Я не об этом, — лукавые огоньки в глазах Джонхана загораются моментально, однако в пару движений пальцев он прокатывает серию и делает звук тише. Все еще не улыбается, напротив каждая мышца в его теле расслаблена до предела. — Я слышал, тебе не нравится целоваться. Ой, не делай вид, будто это не правда, — добавляет, когда замечает как кривится чужой рот. — Мне вот интересно это только, когда на камеру приходится? — Люди такое обсуждают? — оскорбленно нахмурился младший, закидывая ногу на ногу и крепко упираясь рукой в диван. Перед тысячной толпой персонала проще было бы держать лицо. Ну хоть осанку получается. — Нет, я в принципе всегда считал, что это просто не для меня. Вместо смеха Джонхана выпускает немного воздуха через нос и подносит бутылку к лицу, чтобы, сводя глаза на горлышке, улыбнуться, точно самому себе. — Надо же, с такими-то губами, — он запивает свой комментарий алкоголем в надежде отвлечься. — Даже забавно что такому брюзге доставались такие симпатичные партнёрши. И что вот ни разу не понравилось? Уголки рта сами тянутся выше, растягиваясь в неловкую улыбку, когда, глупо моргая, Джошуа пытается отвести взгляд. Неужели догадался и теперь издевается? — Ну, — делает паузу он, но вместо слов решает занять свой рот холодным пивом. Тянется к ближайшему. Мягко перехватывает бутылку из чужих рук, делает крупный глоток и ставит на стол с ударом. В итоге морщится и громко выдыхает. Ерзая на собственном диване, Джонхан тут же реагирует: — Если что, я не нарываюсь на комплименты, — давится гортанным смехом, что у него похож на мультяшный гогот. Ему трудно примирить в себе желание оказаться ближе к чужому телу, чем смуглая кожа и остаться при этом ненавязчивее кондиционера. — Разве? — Джошуа недоверчиво поджимает губы, из-за чего натужное веселье обрывается тут же. Пьяный режиссёр однажды распорядился: «ты ничем ему уступать не должен», и нет уверенности о ком конкретно была речь. Потому что герои у них абсолютное зло друг для друга. — Мне кажется, ты хочешь услышать, что был моим лучшим партнёром. Заминка нужна, чтобы позволить Джонхану вспомнить как можно спрятать мандраж и войти в роль, пусть и не в ту, к которой привык. Это вроде была его территория; играть эмоциями, даже если не уверен, что умеешь их усваивать. — Так трудно мне соврать? — он корчится, будто проглотил конфету Берти-Боттс с совершенно точно неудачным вкусом. И возмущается всем телом: от опущенных плечей, до дергающейся ноги, точно сейчас должен начать клянчить еще одну попытку. Торг. — Я вообще-то играл не только в романтических дорамах. — Я знаю. Смотрел, — сразу выдает Джонхан. — Все. — Это добавить уже труднее. Поэтому нужно срочно продолжить копать себе могилу. — Мне понравился тот странный фильм про солдата, еще скрипач из тебя вышел неплохой, только вот я не понял тот артхаус про солнце. — Его никто не понял, — смешок Джошуа щекочет Джонхану ту важную часть актерского мастерства, отвечающую за умение сдерживать желание смеяться, когда нужно сосредоточиться. Вот теперь они квиты. Облизывая губы Джонхан идет ва банк. Время сглупить по-крупному. Он подскакивает с места, поправляет футболку и осанку, чтобы, задрав подбородок, разыграть на лице величайшую трагедию, когда-то сыгранную другим. А потом еще худые руки протянув к Джошуа, заговорить его интонациями: — Идем со мной, — даже мелкие движения мышц повторяет, точно проговаривая чужой текст. Хоть и выглядит все это так неряшливо и по-детски. — Пожалуйста, подыграй мне. Я не хочу стоять тут как дурак один. И Джошуа берет его ладонь, чтобы разделить свое тепло пополам на двоих. — Тебе идет быть дураком. Можно ли вообще привыкнуть теряться, только потому что тебя взяли за руку, чтобы найтись? Лукавая улыбка Джонхана превращается в почти издевательскую, когда он тянет за собой. Ни куда-то конкретно, просто проверяет пойдут ли за ним. И за ним идут до самого центра гостиной, пока он резко не останавливается, чтобы позволить в себя впечататься (сбить на самом деле). Возмущается ко всему прочему: — Я просто хочу напомнить, что в данный момент играю тебя, вообще-то. Его улыбка вызывает одновременно панику и радость. Стыдно немного желать иметь ее только для себя, спрятать от всех прочих, чтобы не посмели влюбиться. — Ты играешь меня, играющего скрипача, вообще-то. И Джошуа очень надеется, что Джонхан не собирается разыгрывать с ним сцены поцелуев с другими людьми. Играя его, вообще-то. — Я не помню не свои слова. — Давай импровизировать? — удивительно наблюдать в реальности ожившую идиому про горящие глаза. — Если сложно, то можно что-то из классики? — Классики? Ой, только не говори, что хочешь предложить Шекспира? — смеется Джошуа, уже почти готовый признать себя идиотом. — Мы что, в школьном драмкружке? — Не хочет быть моей Офелией? — А ты Гамлет? — Неа, — тянет Джонхан довольно растягивая губы. Через секунду он уже имитирует волну руками. — Я река. — он играючи снова хватается за руку и тащит за собой куда-то по коридору на кухню, словно подхватывая неумолимым потоком, точно он и есть вода. Возможно и правда у каждой уважающей себя реки должна быть своя Офелия. — А давай как на пробах? — предлагает Джонхан, крепче сжимая худые пальцы на тонких запястьях. Вот и локацию сменили. — Что тебе показать? Усаживая своего гостя за барную стойку, хозяин крутится сзади, гремя посудой, через минуту он уже усаживается напротив, а на столе перед Джошуа стоит тарелка с гигантский куском хлеба для тостов. Пахнет влажным, плохо поджаренным хлебом. — Я хочу чтобы ты показал мне человека, который впервые в жизни попробовал стейк, — по одной его интонации слышно, как он издевается. Со всей свойственной себе элегантностью и аккуратностью, Джошуа берет в руки столовые приборы и готовясь резать ими несчастный хлеб, комментирует: — Придурок, — он, скрепя вилкой, нарезает на маленькие одинаковые кубики, а потом кладет кусочек в рот и так широко открывает глаза, что Джонхан на секунду даже пугается собственного отражения в них. — Вау… Он каким-то уж совсем деликатными движениями складывает салфетку, вытирая несуществующие остатки соуса барбекю с губ и этим гипнотизирует хозяина окончательно. Тот сидит тихо. Нелепо. Так это нелепо, как будто самое закономерное и уместное, простое и разом сложное глупое выражение лица. Совсем незаметное движение плечами, чуть вздымающаяся грудь и все это сопровождается тем, как сминают пухлые губы тихие вздохи. — Ужасно, — выдает Джонхан, когда отмирает, а тост уже оказывается наполовину съеден. — Но я дам тебе еще шанс. Рок-звезду сможешь показать? — М-м-м, — тянет гость. — Гитара есть? — Да, в гостиной, но она не моя, а друга. Держаться за руки не обязательное условие, но бледная маленькая ладонь тянется, будто сама по себе сцепиться пальцами. — Хорошо, сойдет, — Джошуа не сопротивляется и позволяет тащить себя следом. Туда-сюда теперь по чужим коридорам. Только вот они кажутся тёплыми, светлыми и дышать тут проще в разы. Лампа в углу и горящий экран телевизора только освещают местами, потому гитару оказывается совсем не видно за небольшой консолью у стены. Блестящий бордовый инструмент в руках ложится идеально, его хочется сжать крепче, почувствовать запах струн и лака. Жестом Джошуа просит чуть-чуть отойти и Джонхан в предвкушении пятится к дивану, готовясь наблюдать за шоу. Но не успевает даже сесть, как гитару перехватывают двумя руками за гриф, замахиваются и корпус с ходу летит в пол. Но. В секунду, когда всем хрупким телом подрываются вперед, изгибы изящного дерева застывают в паре сантиметров от лакированного паркета. Как на пленке мигает яркая вспышка, в глазах очарованных чужими мягкими формами и выглядывающими сквозь острыми углами загорается огонек. Не моргает, уголки губ растягиваюсь в стороны, он выглядит безумно. Безумно влюбленным. — Я почти тебе поверил, Хон Джошуа. — Почти? Поэтому такое лицо испуганное? В этом наверное и заключалась главная проблема для Джонхана на съёмочной площадке - он поверил по-настоящему. Поверил, что вдруг на него так смотрят не по сценарию. Потому что чем больше смотрит он, тем больше хочет. Хочет предложить еще одну локацию и последнюю роль. Но ему страшно и он капитулирует. Валится обратно на диван и спрашивает наконец о том, что беспокоит его: — Джошуа, ты в образе? — Что? — Я хочу знать, мы все еще играем наших героев? Потому что ты смотришь на меня, так как будто мы все еще в кадре. — Будто наркоман? — Будто я испортил тебе жизнь, — Джонхан знает как очевидно виляет и ему хочется заставить Джошуа сдаться. — Ты в курсе, что ты реально круто сыграл? Честно сказать, я даже запутался потому что не знал, как отличить твою игру от реального тебя. Он ломал голову над этой загадкой столько времени, что начало казаться, просто ищет повод себя убедить. Что так сильно хочешь что-то в чужих глазах разглядеть, что притягивает даже самые слабые аргументы. Теперь хочется себя под ними закопать. — И что получилось? — Не знаю. Ты либо потрясающий актёр, либо неповторимый лжец, что, наверное, одно и то же. В какой-то момент я поверил, — Джонхан резко замолкает и наблюдает, как его гость подсаживается к нему чуть ближе чем до этого, отчего уголки его губ дрожат. — Во что? Неужели Джошуа раскрыли? — В себя? Скажи, я хотя бы в тройке лучших?— Джонхану приходится чуть привстать, когда все его тело вместе с ним решает сменить тактику. — Нет. Не так, — интересно у него выходит разыгрывать импровизацию. — Я на последнем месте в рейтинге самых отвратительных поцелуев по версии Хон Джошуа? Ему нужна эта основополагающая характеристика о его персонаже, потому что иначе он отказывается от гонорара и не станет играть по правилам. У Джошуа напрашивающийся ответ подкатывает к горлу сразу же, но прежде чем выпалить глупое и забракованное сценаристом: «Ты целуешься как дементор, потому что я не чувствую душу». У него получается: — М-м-м,— отводя глаза наверх, задумчиво тянет он. Возможно, получится выиграть время и капитулировать уже самому, но чуть позже. – Ты был ужасен, — интонация нарочито-издевательская, но в ней же что-то выдает его со всеми установками к отрицанию. — Но возможно поэтому мне и понравилось. Немного. Тут по всем законом жанра и характера своего персонажа Джонхану бы самодовольно чуть вздернуть уголок губ, глядя хищным прищуром расчетливого брокера на золотого тельца. Но он просто тупо и как-то совсем не по-человечески выдает: — Ха, — и звучит, точно комок неловкого смеха-икоты застрял у него в горле. — То есть, можно считать, я на первом месте сразу в двух противоположных категориях? — Нет, я думаю, они всё-таки смежные, — говорит так будто играет увлеченного аналитикой бизнесмена. Тон расслабленный, чуть насмешливый, но о чем-то, что имеет отношение к последним отчетам компании. — Забавный ты, а все говорили, что нас пощадили из-за тебя. Вот же бред, да? Когда такое было, чтобы ради какого-то актёра, нетфликс отказывался от постельных сцен в сериале про подростков, — бубнит Джонхан, сдвигая брови и немного щурясь. — Тебя это расстроило? — смеется Джошуа, заваливаясь полубоком на спинку дивана и упирается подбородком в подушку. Они оба понимают, кому тут последнему из всех захотелось бы раздеваться на съёмочной площадке. — Немного, — откидывая голову на спинку и глядя в потолок, отвечает Джонхан. Его профиль в полумраке еще мягче, и от желания провести пальцем по подсвеченным граням изнывает испуганное сердце. — Знаешь, когда я только пришёл, и мы с режиссером обсуждали сценарий, я спрашивал, можно ли расширить нашу с тобой линию. Он сказал, что все возможно, а потом передумал. Это слухи, но говорили, что это ты его отговорил. — неожиданно, но старший вдруг стал звучать намного серьезнее, и повернулся на своего гостя. — Как ты это сделал? — Шантаж. Обещал выложить в сеть скриншоты его постов в твиттере десятилетней давности, — тут все установки условного режиссера слетают и, шире улыбаясь, Джошуа наблюдает, как Джонхан не выдерживает и отворачивается, чтобы спрятать безобразно глупый смех. — Нет, ну ты так себе это представляешь? Между ними нет ничего смешного, но воздух рядом всегда такой приятный сладковатых, будто кто-то пустил в посещение оксид азота, что им надышавшись ведет немного. — С учётом того, что он писал десять лет назад, вполне. — Подожди, стой, — брови сами сдвигаются к переносице, а нос немного морщится, - на движение мимических мышц Джошуа у Джонхана видимо рефлекс, раз он так быстро реагирует и слушать готов всей кожей. — Так тебе оказывается чего-то не хватило? Депрессия. В ней важна искренность. Сейчас же все про эту новую искренность, хоть они оба совсем не про это. У них совершенно иной Modus operandi, но Джонхану ничего не остаётся, только рискнуть. Чужой интерес нужно только поддеть и вскрыть, чтобы разлить взаимность по полу. А ведь Джошуа это должно быть так знакомо, только теперь вскрываться потребуется по-настоящему. Карты там или лезвия, пусть вытряхнет рукава. Они оба могут играть в драму. — Да, тебя. В сюжете оказалось слишком мало тебя, а нас вместе еще меньше, — не меняя тона, отвечает Джонхан, и только брови его чуть дергаются, выдавая волнение, а плечи опускаются, когда он немного сползает с дивана. — А, впрочем, неважно, тебе мои правки все равно не понравились бы. Наверное, труднее всего говорить в лоб, когда своим хочется биться о ближайшую стену. — С чего ты взял? — Джошуа самому трудно определить, в какой момент ему удалось оказался так близко, смотреть чуть сверху на, то как начинают блестеть сонные глаза. Тишину квартиры нарушает шепот все еще работающего телевизора. В гостиной разве было так темно? А может рядом с Джонханом свет всегда тухнет как в кинотеатре, чтобы зритель сосредоточил все внимание на горящем экране, показывающем завораживающие сюжеты. В нем столько всего и сразу, он мешает в себе все жанры, направления и стили, чтобы никто не остался равнодушным. Многогранен и остроумен, жесток и нежен. Заставит захлебываться смехом, но жалеть не станет, если пожелает довести до слез. Джошуа знает, что не сможет отвести глаза, но лучше бы он его никогда не смотрел. — Тебе бы пришлось поцеловать меня еще раз. Поистине важнейшее из искусств сейчас смотрит на него в ответ и ждет, что он в нем сыграет. — Это как-то повлияет на сюжет? Приподнимаясь, Джонхан медленно, точно спрашивая разрешения, протягивает руку к длинной шее, чтобы не встретив сопротивления погладить смуглую кожу самыми кончиками пальцев. Чем дольше прикосновение, тем отчетливее Джошуа слышит собственное сердце; под каждый следующий удар корпус его валится набок и вот он уже, как корабль с пробоиной накренился над хрупким айсбергом, чтобы окончательно об него разбить борта. Если чувствовать себя героем фильма, то только тем, чье имя было снесено в название. — Ты ещё не понял? Плевать мне на сюжет, мне просто нужен был повод тебя поцеловать, — неумолимо Джонхан придвигается, упираясь вплотную и вжимается в самого себя, будто так проще будет помещаться под чужое тепло. Смешок слетел с губ, рваным вздохом разбиваясь о дрогнувшие уголки чужого рта. Всё-таки целоваться с тем, кто может сыграть кого и что угодно, даже тебя самого, интригует. Вот он сначала неуверенность и уязвимость, потом уже настойчивость и желание. Собой наполняет тут же и плакать хочется и смеяться. — Сколько их у нас еще осталось до финальной серии? — насмешливо улыбается Джошуа, но не может удержать уголки губ и они медленно ползут вниз. Так хочется возразить, ведь тут у них все вообще-то по-другому. — Думаешь так просто отделаться, — заметно подрагивая, шепчет Джонхан в момент когда ему все-таки удаётся оторваться от нежных темно-розовых губ. Его бесит все, что в чужой голове плодит причины расчесывать впадинку между костяшками до крови. Давно привык к зуду на собственных ребрах от волнения с тоской. И как же он был напуган в первый раз, когда понял, что не сможет просто игнорировать. — Пока я готов сыграть. — А если я еще коррективы внесу? — Это какие, например? Вглядываюсь в светлое лицо, Джошуа хочет познакомиться с каждым его сюжетом, лелея надежду разглядеть там себе место. У Джонхана планы глобальнее, он рассчитывает побить кассовые сборы величайших блокбастеров, просто транслируя на большом экране эту слабую улыбку и печальный карий чуть прищуренных глаз. — Расширил бы диалоги, чтобы они длились до пяти часов утра, с перерывами на сон в обнимку. Такой неудобный немного, где у кого-то обязательно будет что-нибудь затекать, но нам будет все равно; твоему герою бы пришлось слушать, как мой рассказывает ему всякую ерунду и держать его за руку, — Джонхан аккуратно берет чужую ладонь в свою, но прежде чем переплести пальцы он гладит по венкам на тыльной стороне. — Вот так. — поднимает руки выше, демонстрируя всю разницу. — Отпускать нельзя. — Мгм, — судорожно выдыхает Джошуа, наблюдая как мягкие губы касаются шрама на костяшках. — Не скажешь: отправьте детали моему агенту на рассмотрение, я должен подумать? — Неуверенность всё-таки слышится за попыткой Джонхана в легкий смешок. Смуглые пальцы приподнимают лицо за подбородок, чтобы теперь они могли смотреть только глаза в глаза. — Скорее это ты можешь отклонить мою кандидатуру, вдруг я не подхожу на эту роль? — Не может быть, — комично возмущается Джонхан. — Она была написана специально для тебя. — Тогда я буду настаивать на эксклюзивных условиях контракта, — шипит Джошуа и притягивает ближе, чтобы прижаться к губам и почувствовать как снова переклинивает. В объятьях теплых пальцев лицо Джонхана мгновенно багровеет. Прикрывая глаза, он прижимается к теплым ладоням Джошуа, позже тянется ухватиться за талию, чтобы притянуть ближе. Есть в этом жесте что-то по-детски невинное и такое по-взрослому напуганное, точно в любой момент тело, что он так крепко обнимает, растворится. Но Джошуа скорее откажется от имени, чем позволит у Джонхана себя отобрать. — А что если я начну позволять себе импровизировать? — тонкая ладонь неожиданно упирается в плечо, сопротивление не оказывают, Джошуа позволяет прижать себя к дивану. Но потом чуть дергается и шумно вдыхает, чувствуя прохладное прикосновение пальцев под футболкой. — На мне можешь импровизировать сколько хочешь, — привстав, он медленно ведёт носом по шее, вдыхая аромат дома, мыла и мужского шампуня. На чужом подбородке Джошуа оставляет совсем невесомый поцелуй и чувствует дрожь. Неужели из их двадцать пятого кадра теперь будет состоять весь хронометраж? Кожа накаляется под прикосновениями изящных рук, а они, желая побывать везде, нервно и дергано избавляют от одежды. Стягивают кофту, чтобы открыть себе доступ к аккуратным темным соскам, по которым тут же проводят ногтями. Когда дело доходит до попытки стянуть джинсы, Джонхан бросает это дело на половине, увлекшись мягкими бедрами. Штаны сползают по ногам, колени раздвигают шире, не забывая при этом каждое поцеловать. Раздетый на половину, Джошуа краснеет от волнения и, беззащитно хлопая ресницами, сминает пальцами хлопковые края чужой футболки. У Джонхана путаются конечности, пока он поднимается выше пытаясь зацеловать смуглую грудь и живот. Там кожа пахнет месяцами страха, паники, влюбленности и тихой тоски. Все это хочется слизать, чтобы оставить только свои следы и любовь. Тело Джошуа, попав в плен чужих сценариев, мелко дрожит и чуть ерзает. И с ним тут же начинают разыгрывать нежности из разных жанров: от невесомых касаний губ у пупка до настойчивых укусов за ключицы и грудь. Ему не хочется торопиться, но он и сам боится упустить возможность. Будто второго дубля может не быть. Нужно успеть любить по максимуму за отведенное время. Вдруг хронометраж ограничен? Сложно поверить, но Джошуа сам требует себя поцеловать, притягивает к себе сжимая пальцы на шее до белых пятен и открывает рот навстречу. Ему столько всего нужно сказать, что хочется уже напрямую донести. Так и размазываются буквы по чужому языку со всеми смыслами в которые они должны были собираться. Неряшливо он усаживает задыхающегося Джонхана себе на бедро, чтобы скорее увеличить площадь контакта. Руки тут же опускаются ниже и забираясь под футболку сжимаются на талии, чтобы удержать на одном месте. К нему прижимаются плотнее, позволяя почувствовать как быстро твердеет возбуждение. У Джонхана, точно обостряются ощущения, а потому плотная ткань собственного белья начинает давить ужасно. Рукой которой обнимает за шею, он тянется массировать волосы на затылке, пока вторая ласкает рельефный живот. И трется, трется, трется. Вразрез с желанием спалить их заживо, как можно скорее, Джошуа двигает губами так размеренно, будто вот вот должно наступить облегчение. Смуглая ладонь медленно сползает ниже к резинке на домашних штанах, но замирает, одними пальцами пробравшись за преграду. — Почему остановился? — хрипит ему на ухо Джонхан, пытаясь отдышаться и боясь смотреть в глаза. — Что дальше, — поворачивая голову, Джошуа носом утыкается в розовую щеку, — по твоему сценарию? И снова от него прячут глаза. — Дальше по моему сценарию никто из нас не останавливается, — куда-то в шею выдаёт указания Джонхан. Ему не нужно говорить громко, чтобы каждое его слово заставляло дрожать. Сильнее сводит только, когда он перехватывает за запястье и подносит широкую ладонь к лицу. У Джошуа пульсирует и тянет от желания каждую клетку, когда он чувствует язык Джонхана на своих линиях жизни и между пальцами. Освободившиеся возбуждение прижимается крупной ладонью к бедру, рваные стоны начинают звучать громче. Закусывая губы, чтоб быть тише, Джонхан обнимает за шею и толкается сильнее сочащейся головкой по длинным влажным пальцам. Джошуа крепче зажимает его между мягкой кожей своего бедра и чушь шершавой ладонью. Ему щекотно и приятно от того, как Джонхан готов об него размазаться всем телом, как целует, будто времени в обрез; как дышит громко и своим этим нежным голосом отрывисто хрипит его имя на ухо. А еще осторожно берет всего Джошуа разом за все вопящие от возбуждения нервы и ласкает так увлеченно и внимательно, что надолго там не хватит. Вспотевшей ладонью мажет вверх-вниз по члену, прихватывая подольше в самом чувствительном месте. Пальцами играется с головкой, так аккуратно, что уже этого кажется достаточно, чтобы лопнуть и сорваться на крик. От его дыхания кожа краснеет еще больше, а заданный темп не оставляет никаких шансов. Чувствуя, как пульс на шее подскакивает, Джонхан хаотично, но очень досконально, продолжает изучать все, к чему позволено прикасаться, наконец-то наблюдая за тем, как дергаются мышцы и теряются ориентиры в глазах. Там только дрожащие где-то совсем далеко мысли и до самых краев чувств. Рука спускается ниже, чтобы без внимания не осталось ничего, мягко гладит, а затем сжимает яички. Тут тело точно начинает вибрировать, а Джошуа уже открыто стонет в голос. — Обещай остаться настоящим, — почти в бреду шепчет Джонхан. Замечая, как краснеет длинная шея и как на ней вздуваются вены, он наклоняется разгладить их губами. — Ты же мне не приснился, правда? — Нет, — выдох, — это ты снова снишься мне, — выдох. — Не прекращай. Хватка становится чуть сильнее, движение резче, сорвавший голос Джошуа закидывает голову назад, оставляя себя для него размазанным по дивану. Совсем не хватает концентрации, чтобы продолжить крепче прижимать ладонь в которую уже медленнее продолжают толкаться. И он уже очень-очень близко. К принятию. Оно настигает быстро под чутким руководством нежных пальцев. Глушит ненадолго, до такой желанной неги, что глаза дрожат, а весь воздух покидает грудь с громким звуком. Притупляется боль, тревогу выжгли на живую. В прострации наблюдает за тем, как оставшуюся на тонких ладонях сперму используют вместо смазки размазывая ему по пальцам и бедру. Скользкие ритмичные движения продолжаются, разбивающееся о рельеф его губ дыхание сбивается. Пока залип, ему принялись расцеловывать лицо, что в чувства приводит мало, но так ужасно приятно. Переживая отходняк, Джошуа чувствует бедром чужую пульсирующую плоть и как совсем скоро по нему растекается теплая жидкость вперемешку с остывающим в его объятиях Джонханом. Из этого слабого запаха любимой кожи теперь состоят стенки его легких. Последняя дрожь и тихий посвистывающий шум рокотом с футажей. Эйфория стоит в ушах шипением старой пленки. Щелчок. Такая большая катушка резко останавливается, а вместе с ней и кинолента на экране. Как жалко, что в цифровой вселенной романтика совсем бесшумная. Не осталось даже звуков с сд дисков. Тихо, стараясь не спугнуть тот легкий и уязвимый комфорт, они переворачиваются, чтобы удобнее улечься на диване. Смятая одежда окончательно стягивается и летит на пол. Укрыться нечем, потому Джошуа зажимает худое тело в подушки и обхватывает с ногами. Точно после оргазма тело Джонхана покидает последнее тепло и он плотнее жмётся к широкой груди. Плечи у него под пальцами такие мягкие, что хочется сдавить, покусать, просто вцепиться сильнее. Чтобы просто удержаться на плаву. В кино тут была бы склейка. — Если я останусь, расскажешь чем бы хотел чтобы все закончилось? — оказавшись наконец-то с корнями увязнувшим в чужих волосах, шёпотом спрашивает Джошуа. Ему так нравится путаться с хаотичными мыслями и такими же лохматыми светлыми прядями. — Ради того чтобы ты остался и существует моя режиссерская версия, — медленно Джонхан размазывает поцелуи с сюжетом по розовым скулам. — С самым скучным хэппи-эндом в истории. Где я влюблён в тебя до самой деменции и еще немного после. Потому что буду влюбляться в тебя каждый раз как увижу, и спрашивать, как зовут самого красивого старика, которого я когда либо видел. Закусывая губы, Джошуа пытается не рассмеяться, но попытка проваливается. Вот из-за такого и портятся дубли. — Я буду тебе нужен, когда состарюсь? — Ты мне нужен чтобы состариться, — и сомнений нет, что по прошествию лет это лицо будет выглядеть только благороднее, — Знаешь, я случайно стал актером, на самом деле я всегда хотел быть режиссером. — М, как интересно, — за тонкие плечи Джошуа обнимает крепче и кивает, прислушиваясь. — Да, и теперь я обязан стать крутым режиссёром, чтобы ты захотел играть только в моих фильмах. — Зачем? — Чтобы спасти тебя, конечно же, — переплетаясь конечностями, тихо смеется Джонхан улыбаясь в чужие губы. — Чтобы тебе не пришлось целовать никого кроме меня. — А от тебя меня кто спасёт? — чуть ли не мурлычет Джошуа. — Никто. Со мной тебе придётся целоваться. Такой уж у меня райдер, иначе я отказываюсь работать. — Тогда выходит в твое кино я попаду только через постель?— уступая, Джошуа позволяет вести в поцелуе и тянет на себя, чтобы Джонхану снова оказаться сверху. — Нет, за свой большой-большой талант, — он носом гладит по щекам и скулам. Осталось только наблюдать, как воплощается в жизнь идея извивающегося под пальцами гения. Его срочно нужно на скрипящей бумаге, тонких простынях и любых прочих поверхностях, на которых можно зафиксировать мысль. Сколько бы съемочных площадок не было в жизни у Джошуа, только на одной у него есть шанс отыграть по-настоящему. Ведь если его показывают в кинозале глаз Юн Джонхана, значит видят его таким какой он есть.