девочка на рейве

⠀⠀⠀       Ночной клуб в слепящем неоне тонет, а музыка бьёт по перепонкам. Толпа безумная ей в такт движется, пульсирует, заполняя всё пространство, разрастается. Люди вокруг — сплошь незнакомцы, полуживые безликие клоны в цветастой одежде и сверкающем глиттере. Здесь всем друг на друга плевать в сущности, а на королеву синхронисток, что в короне бумажной среди свиты красуется — и подавно.       Оксана на рейве впервые. Пока очередной парень прижимается ближе, намереваясь добиться этой ночью продолжения банкета, ей срывает башню от громких битов. Движения резкие, смелые и плевать, что будет дальше. Стрелка на колготках ползёт вверх по бедру, чужие пальцы очерчивают изгиб талии. Оксана шею для поцелуев подставляет, копну вьющихся волос откидывая. Обнажённую кожу опаляет дыханием, пульс всё чаще, мысли сбиваются. Она усмехается, отталкивая кавалера в сторону: «мне нужно выпить».       Оксане недостаточно — градусов, внимания, эмоций. Нужно больше, чтобы в жар бросало, чтобы стать частью этого безумия, воедино с ним слиться. И любви так отчаянно хочется, до хрипа гортанного, до спазмов сердечных и зуда кожного. Пусть рвёт в клочья — неважно, лишь бы хоть что-то почувствовать по-настоящему, чтобы дрожь прокатилась по телу волной удовольствия, сбивая дыхание. Оксана себя отпустила полностью, как отпускают ввысь китайские фонарики в закатном мареве, когда небо подёрнуто ярко растекшейся акварелью, а на душе лишь восторг от предвкушения.       Но клуб, прокуренный людьми, забит до отказа, словно бочка с селёдками. Народ от бара на танцпол хлынул, место возле стойки освобождая. Там Оксана и устроилась, ногу на ногу легко закидывая. Бармен на её бесстыдное кокетство лишь кивает снисходительно, мол «да ладно, девочка, тут такие, как ты, ходят стайками, пёстрые коктейли заказывая, а подливать всем вам за счёт заведения мне нет никакой выгоды», но подаёт очередной бокал с кислотно-голубой пакостью в ответ на улыбку сладкую.       В духоте вакуумной стены клуба будто в смертельной ловушке сдвигаются, пространство давит на диафрагму спёртым воздухом. Без выпивки было б совсем невыносимо, мысли непрошенные в голове роились бы ядовитыми пчёлами — их дезинсектором не вытравишь, не сбежишь, не спрячешься, с ними лишь «смирись и расслабься», пока жалят наголо, сжирают заживо. Но алкоголь — жидкое спасение, иллюзорным счастьем пропитано. Все оттенки радуги воедино сливаются смесью ядерной. Коктейль за коктейлем — градус растёт по Кельвину (едва не по Цельсию), но до точки кипения — что до Меркурия через галактику в блаженной невесомости, а там ни стыда, сомнений, ни совести, лишь абсолютное эйфорическое наслаждение и бескрайний космос.       Пузырьки воздуха вверх наперегонки поднимаются, мгновенно лопаясь — губам щекотно, смеяться хочется. Сегодняшний кавалер усердно хорохорится, внимания добивается. Оксана отвечает поцелуем пылким, пламенным. Губы смазаны, оттенок фуксии градиентом за контуром, улыбка дикая, ненасытная. Этот парень неплох, ей нравится, но он — не тот, с кем каждое мгновение теплом наполнится. Они друг для друга — бабочки-однодневки, моментом живущие, в лёгком танце кружащиеся, но к рассвету рассеивающиеся, словно сон. Но себе признаться в мелочности — как с многоэтажки стремительно сброситься, так зачем же, если в большем нуждаешься, размениваться на незнакомцев?       Окс со счёта сбивается в попытке вспомнить количество выпитого, а реальность рябью идёт, симуляцией эфемерной кажется. Коктейли разноцветные ягодным привкусом вязнут на языке, а слова в кашу сжёвываются. Кавалер недоделанный уже совсем не по-джентльменски её из клуба выводит, а ноги не слушаются. Мир плывёт в мутном расфокусе, опасно покачиваясь. Оксана делает шажок, но тут же оступается. Спутник её ненадёжным оказывается, в нём заботы меньше, чем в истукане каменном. Он торопит, подталкивает, в переулок у клуба затащить пытается. А Окс отбивается, но попытки все — вялые, тщетные. Чужая ладонь к ней под юбку ползёт, а вторая запястья с такой силой сжимает, что не вырваться. У кирпичной стены зажатая, Оксана просит отвалить, остановиться, но ему и дела нет до (не)желаний девичьих.       И вот уже кажется, будто всё потеряно, но смириться с положением — не в её правилах. Окс пусть и не трезвая, но всё ещё смелая. Вой поднимает отчаянный, да такой, что народ сбегается. А мудак от неё отстраняется, оторопев от шума внезапного.       — Оставь девушку в покое, — ему приказывают.       Оксана слабость в теле, свинцом налитом, побороть пытается. Руками дрожащими сумку поясную придерживает и на свет выходит из тупика кирпичного. Мутит её по страшному. Вновь запинается, падая, по асфальту шершавому коленками проходится, немо охая. Ей помочь никто не решается — интересное зрелище ведь на том не кончается. Оксана на защитника непрошенного не смотрит, но голос его знакомым кажется. Хэнкина на тротуар холодный на корточки коряво усаживается. Никто на неё не обращает внимания — все стоят и глазеют, разборкой увлечённые.       Дальше глухо, в ушах шумит, голова гудит и так кружится, что Окс ладонями в лоб упирается и замирает, а в себя приходит лишь когда всё заканчивается и толпа зевак расходится. Кто-то плеча осторожно касается. Оксана испуганно дёргается, глазами воспалёнными смотрит, пытаясь сосредоточиться. Влажный воздух под ворот лезет холодными пальцами, покрывая шею мурашками. Взгляд затуманенный наконец за черты парня, с ней поравнявшегося, цепляется, детали выхватывает — волосы курчавые, конопляную панаму, кофту мохнатую.       — Привет, ты ведь Оксана?       — А тыыы откуда знаешь? — тянет на выдохе.       — Дружу с твоим братом. Давай-ка я тебя до дома подброшу, а то на улице небезопасно.       — Слишком много вас развелось — ка-ва-ле-ров херовых, — только и говорит Окс, отключаясь окончательно.       Гена поднимает её, аккуратно придерживая, да на заднее сиденье боком укладывает, пледом, впотьмах завалявшимся, прикрывая. Печка в машине ещё горячая, но Зуев включает её на максимум, хотя сам от жары задыхается. «Только б эта Хэнкина не простыла на утро — от холодного-то тротуара. Ещё сляжет с гриппом, бедовая. Или рвотой во сне захлебнётся, а меня потом скрутят и реальный срок впаяют». А сам в зеркало за нею приглядывает. Каждые 200 секунд — по новому кругу. Панорама города огнями мерцает, фарами машин в окна заглядывая. Окс спит крепко, пуская на сиденье слюнявую лужицу. Гендос невольно ухмыляется. Ему одно кристально ясно: сама до дома Оксанка не дойдёт — пьяная в стельку, да и отцу на глаза в таком состоянии показаться никак может. Ну и сам Зуев подставляться не собирается, ему учёта в наркологичке и бед с психологом и без того в избытке, ещё не хватало огрести от Его Ментовского Величества. На ум идёт лишь одно решение, простое и действенное — передержать Хэнкину у себя до утра, чтобы оклемалась маленько и отдохнула, как следует.       «Она-то точно в поряде будет, надо только немного времени».       Гена возит её ещё немного по городу, чтобы убаюкалась и посильнее согрелась, а после припарковывается возле дома и несёт наверх, в свою скромную квартирку. Милый дом пахнет сигаретами (с балкона почему-то не выветрилось, видать не закрыл перед уходом, а сосед надышал через перегородку), мясным гуляшем и печёной картошкой. Поздний ужин — то, что нужно после потраченной на разборку энергии. Гендос Оксану на диване прямо в пледе укладывает, аккуратно с неё ботинки стягивая, чтобы не проснулась лишний раз и скандала не устроила. «Ну а что тут сделаешь? Вдруг она с выпивкой импульсивная?», а после накрывает на стол. В холодильнике с прошлого дня остались «Графские развалины», — хрустящие, с нежнейшим молочным кремом — настоящее наслаждение. Гена мельком думает, что Оксане торт наверняка понравится, надо только дождаться, пока проснётся, и угостить чаем.       Оксанины коленки, из-под пледа торчащие, под рваным капроном совсем плохи — кровавая корка запеклась на свежих ранках, их бы промыть и обработать перекисью, да только тревожить совсем не хочется. Гена свет в квартире глушит на минимум и садится ужинать. Посуду вымывает спешно, а для гостьи своей накладывает большую порцию. Сам он, когда пьян, голодом постоянно мучается. Окс через минут сорок просыпается, резко подскакивая. Голова ужасно раскалывается, желудок от спазмов скручивается.       — На вот, выпей, — Гена с кресла подрывается, стакан воды протягивает.       Оксана на месте покачивается. Рассудок затуманенный подвохи искать пока не пытается. Будь она потрезвее, обязательно бы учудила ему допрос с пристрастием (мол «что да как? Зачем ты меня притащил? Что собираешься сделать? Я тебя на лоскутки порву и собакам уличным скормлю, шакал ебучий!»), но пока что в состоянии лишь принять дар живительной родниковой влаги, любезно протянутой малознакомым человеком.       — Ты как вообще? В порядке?       — Лучше не бывает, — Оксана отставляет стакан на столик и смотрит внимательно на свои расшибленные коленки.       — Ты, видать, упала на улице. Не хотел мешать твоему отдыху, но раны надо бы обработать, а то инфекцию занесёшь. Я помогу.       Оксана лишь смотрит на него, будто на умалишённого, и всё так же покачивается, словно находится в дешёвой компьютерной игре, но наконец соглашается. Куртку снимает и Гендосу протягивает. Прилипший к ногам рваный капрон с расшибленных коленей она стягивает медленными, осторожными движениями, с трудом, — морщится и шипит от боли. Гена приносит аптечку, второй стакан рядом ставит. Одну ватку водой смачивает, осторожно смывая кровь и песчинки. Промытые раны быстро подсыхают и остаётся лишь обработать их перекисью. Оксана зубы сжимает и снова морщится, пальцами за обивку диванную цепляется, на Гендоса молча поглядывает. Он спокойно процедуру заканчивает и бутылочку закрывает, убирая в чемоданчик, а затем наклоняется непроизвольно и дует легонько, чтобы подсохло скорее.       — Мне так мама в детстве делала, — сообщает Оксана, ресницами смущённо хлопая.       Чувствует себя безнадёжно глупой. На периферии сознания хмельного-отуманенного припоминает, что отрубилась на тротуаре, себя не контролируя. Однако, Гена ей улыбается — широко и открыто, настолько наивно-искренне, что сомневаться в нём совершенно не хочется (тем более на пьяную голову), так что Оксана лишь в ответ улыбается, поближе лицо разглядывая. Волосы у Генки совсем курчавые, взлохмаченные, меж зубов щербинки, а выглядит он таким живым-всамделишным, что любоваться хочется и потрепать его по косматой голове, такого милого. Всё, на что способна Хэнкина — стукнуть легонько по носу с нелепым:       — Буп!       Глаза у Гендоса удивлённо округляются. Он такого ожидать мог в последнюю очередь. Эта Хэнкина выводит из равновесия, смотрит так, словно замышляет что-то хитрое. Всё, что остаётся Генке — строить из себя невозмутимость. Он тихонько поднимается и аптечку убирает на место, пока Окс следит за ним этим взглядом кошачьим, пристальным.       — Будешь ужинать? Есть гуляш с картошкой.       — Я как раз ужасно голодная.       — Только вот сперва, — переоденься, — Гена вручает ей свою футболку и лучшие треники.       Оксана устраивается на диване с тарелкой, ноги по-турецки складывая, волосы спутанные назад откидывет. В домашнем она совсем очаровательная. Блёстки на веках и скулах мириадами звёзд рассыпались, тени тёмные под глазами легли, смазались, но красоты ничуть не испортили. Пялиться на неё — моветон абсолютный, но Гена себе не в силах противиться. Магия в ней особенная, пленительная, словно смотришь на фею сказочную. Да только Окс не фея вовсе, скорее воительница — руки крепкие, осанка уверенная. Генка видел её раньше лишь мельком, всегда «около», но заметил мгновенно, ведь в Хэнкиной эта энергия первозданная, что за край плещется, все препятствия сметающая, что ведёт непременно к успеху. Только вот озвучить не представлялось возможности. Да и разного они поля ягоды.       — Очень вкусно, спасибо.       — Да не за что.       — Какая ж я пьяяяная.       — Ну куда же без этого…       — Ну а ты… Боре про меня не докладывал?       — А зачем? Ты ведь вырубилась. Решил, лучше пусть протрезвеешь, а завтра до дому тебя подкину, как позавтракаем. Что мне было, позорить тебя перед братом?       — А с чего вдруг такое рыцарство?       — Да я в уме прикинул и понял: если с тобой что случится, Константин Анатолич мне колени раздребезжит, а потом ещё кувалдой по башке добавит.       — Ещё и честный, вот неожиданность, — Окс зевает устало, шею разминая пальцами.       — Да я сюрпризов полон, как коробка с котятами.       — Кто бы сомневался. Ладно, а где тут у тебя ванная?       Оксана возвращается чуть позже, чистая и разморенная, по полу босыми ногами шлёпая. Гена постелил ей на своей кровати, чтобы не упала ещё ненароком. На прикроватной тумбочке оставил (на всякий случай) стакан воды и таблетку на утро, чтобы мигренью не мучилась.       — Ложись тут.       И Оксана укладывается. Кровать просторная не скрипит капризно-ревниво-обиженно, а принимает в свои объятия. Гена сверху Оксану пледом укрывает от непрошенного холода, а она глазами в полудрёме хлопает, воззреть сквозь подступающий сон пытается.       — У меня ноги мёрзнут. Тебе ж там будет неуютно. Оставайся со мной.       А голос мягкий зовёт так сладко, убаюкивает. Гена не в силах противиться. Он кивает молча и свет гасит, ложится рядышком. В темноте дыхание Оксаны — спокойно-размеренное. Она удобней устраивается, ноги-ледышки ближе подтягивая. Так и засыпают тихонько, стремительно. В безмятежной полудрёме Гендосу думается: «не забыть бы про торт в холодильнике». ㅤㅤ