***
— Лейсан… — Ну что опять? Пенисдефицитный синдром? — на панели с экрана телефона она карикатурно загибает фарфоровые пальчики. — Острая пенисулиновая недостаточность? Пиздец второго тона над аортой? Хроническое сотрясение головного пениса? Что? — Ты весьма непрофессиональна. — Да что ты?! — девять лет учёбы и уже два года — детский нейрохирург, она вздёргивает тоненькую бровь, выглядит это, при всей её, временно, мультяшной внешности, очень угрожающе. — Твой диагноз давно нам известен, Чон Чонгук, — с актёрским азартом распахивает ладошки бабочкой, будто открыла медкарту. — Ну вот же. Чон Чонгук. Тридцать один год. Диагноз на сегодня — голова в инородном теле. Оу! — она хмурится, будто пытаясь прочитать на ладонях свой виртуозно зашифрованный почерк. — Две! Две твои бошки в инородном теле, грёбаное ты мудачьм-м-м-м… На её губах ладонь супруга, перекрыла так, что торчат только глазки, пылающие огнём. — Чон, привет. Не нервничай. Хороших тебе выходных. Не обижайся на неё, — целует Лейсан в висок. — Девочки просто очень скучают. Какой это раз? Третий? За окном мельтешат толпы людей, хлынувших за новогодними подарками. Огни праздничного города переливаются и искрятся, соревнуясь в яркости. Ещё минуту назад, после позднего ужина с коллегами, он сидел, откинувшись в кресле своего авто, и смотрел на калейдоскоп цветовых пятен, заставляя себя решить уже с маршрутом. Завтра долгожданный праздник. И им тоже он всегда ожидаем, при всей его внешней строгости и серьёзности: именно этот праздник вызывал периодические спазмы в районе ярёмной впадины. Он не обещал ей приезд на новогодние праздники, только лишь обязывался подумать. И да. Три раза. Лейсан — сестра, родная, старше на четыре года. Две племянницы погодки с изумрудными, как вода в лагуне, глазками, доставшимися от американского папочки. Ещё одна племянница на подходе, она же причина скачков настроения сестры. Айзек, будучи всегда на его стороне, сегодня тоже не в духе. И это заслуженно. Потому что в этот раз Чонгуком были куплены билеты. И его девочки уже грезили приездом дяди. Только лететь он должен был не один. Ничего сверх необычного не произошло. Амир. Три года. Три сумасшедших года. Они больше летали, чем падали в пучину ссор и скандалов. Между ними много недопонимания, которое сглаживалось Чонгуковым опытом. Быть старше партнёра на семь лет — энерго и нервозатратно и с той, и с другой стороны. Сейчас Амир просто перестал звонить, зато постил со скоростью суслика двусмысленные фото с друзьями, часто так делал, пытаясь вызвать у скудного на эмоции мужчины ревность, а Чонгуку впервые за три года нигде не кольнуло. На что он рассчитывал, выбирая яркую, вспыльчивую молодость? В однополых парах понять, что хочет партнёр от этих отношений, всегда проблематично. А если ему только стукнуло двадцать, то вообще лотерея. Гормоны бушуют, сегодня ты думаешь, что любишь брутальных мужиков и красивые члены, а завтра мнишь себя доминантом и хочешь тройничок. Это время экспериментов и сумасшествия. И Чонгук не винит его. Своё упущенное время — это всё, что его расстраивает. Нужна передышка. Поэтому решено не лететь к соскучившимся донельзя девочкам, с лицом и так, в большинстве своём, статически не праздничным, а собрать свои мысли во что-то напоминающее порядок в тишине своего рабочего офиса. — Да, ты прав, Айзек. Третий. — Чонгук растирает вымученные за последние несколько ночей мониторами компьютеров глаза. — Лейсан, я решу здесь всё и после скажу точную дату приезда. Мычание явно прибавило в звуке пару делений, но Чон уже сбросил вызов. Аккуратно, с плавным щелчком, — Чонгук даже не подозревал, что его машина может так звучать; открывается дверь, и на пассажирское сиденье усаживается что-то, смахивающее на неуклюжего мишку. Плюшевое коричневое пальто, шапка ушанка с кудрявыми бараньими завитками. Масштабнее всего выглядят рукавицы: чёрный длинный мех вмиг повисает двумя шарами на торчащих из рукавов резинках. Чонгук не опустил взгляд вниз, но не удивился бы, обнаружив на ногах мальчишки валенки. Общая картина Чонгука из колеи не выбила; отодвинув манжет рукава, прикинув время, решает, что сможет отвезти мальчишку, перепутавшего его с кем бы то ни было, туда, куда ему нужно. О чем и собирается оповестить дитя, да только не успевает. Всё это плюшевое недоразумение уже навалилось на него и целует, очень умело, в губы. И, похоже, один из диагнозов Лейсан подтверждается, потому что Чонгук, ни на секунду не задумываясь, сгребает всю эту пахнущую бабл гамом мягкость и целует в ответ. Мальчишка вспыхивает, подставляется под мужские губы, сбиваясь с плавного ритма на рваные выдохи. И, потерявшись напрочь, отодвигается внимательно всматриваясь в лицо мужчины. — Прости, — голос тихий, с нотками недавно задушенной истерики. — Я заставил тебя ждать. Лицо с опухшими, испещренными красной паутинкой глазами лишь подтверждает, что человек недавно плакал. Телефон Чонгука из держателя плавно исчезает, и на его место так же плавно встаёт белый айфончик с выстроенным маршрутом. — Ты говорил, что никого из друзей не будет, поэтому я решил, что сегодня могу одеться так, как хочу. Ты злишься? Чонгук молчит, и весь его с детства закалённый характер не выдаёт крайнюю степень охуевания, только бы не треснуть фейсом и не разразиться истерическим смехом. Он впервые близок к чему-то подобному. Мальчишка вздыхает, видно решив, что на него всё же злятся. Откидывает зеркало, включая свет. — Линза выпала, когда… — тормозит, оттягивая нижнее веко, разглядывая глаза, чуть не целуясь с зеркалом. Умалчивая про слёзы, продолжает скороговоркой: — Вторую снял, в глаза будто песку насыпали. Заедем в аптеку? Очки уж точно ты не перенесешь, — последнее добавляет чуть тише. Чон трогается с места ещё до просьбы мальчишки. Одно дело — перепутать машину, другое — человека. Наистраннейшая ситуация, ещё страннее — поведение Чонгука в ней. Высадит у первой аптеки, вручит телефон и уедет. Руки на руле и прикосновение чужих бархатных пальчиков вызывает трепет. — Знаю, ты не хотел ехать. Но я так хочу тишины. Спасибо, что пошёл мне навстречу. Это будет наш лучший Новый год, я вчера всё подготовил, — на светофоре юркие пальчики забираются в тепло мужской ладони, отнимая её от руля, и прижимают к чуть прохладной красной щеке. Мальчишка трётся об неё, как котёнок, передвигает к губам, осыпает горячими мимолетными прикосновениями. — Нужно пристегнуться, — всё, что смог сформулировать в буквы мозг мужчины. Секундная дрожь пальцев, внимательно изучающий взгляд. Отпустил ладонь, всё ещё запрещающий сигнал светофора. Всё ещё не пристёгнут. До аптеки доехали молча. Зелёный крестик теряется в новогоднем убранстве. Чонгук стоит уже минут пять, не решаясь тронуться с места. Мальчишка нервничал, выходя, забрал с собой всё, даже телефон. Скорее всего, успокоившись, всё же понял что к чему. Но Чонгук упрямо стоит на месте. Не может себе объяснить свои ощущения. Наваждение, будто в стылое помещение впустили тёплый воздух. Мыслить рационально нет желания. Хочется не думать ни о чём. Машина под его пальцами вновь отзывается незнакомым, спокойным голосом. На сиденье опять устраивается плюшевый мишка, внося с собой колкий холодный воздух. — Можем ехать, — громко выдыхает, заполняя салон запахом бабл гама. Белое яблоко водружает на место. Порывшись в пакете с зелёным крестиком, отправляет его на заднее сиденье. Следом отправляется шапка, пальто с рукавицами и рюкзак. Темно-русые волосы, щёки румяными пятнами. Кашемировый джемпер с огромным вырезом, открывая ключицы, обтекает по мальчишески острым плечам. Он вновь опускает зеркало и уверенными движениями подносит поочерёдно к глазам белый флакончик с бирюзовой улыбающейся каплей на этикетке. — Ка-а-айф, — мягкая улыбка, с закрытыми глазами опускается на спинку сиденья, по красному бархату щёк пробираются переливающиеся в огнях города слёзы. Руки слепо рыщут в поисках ремня безопасности, найдя, быстрым движением замыкают аккуратным щелчком. Чонгук ждёт. Ждёт своих действий. В голове же такой ветер, что шумит в ушах. Поднял зеркало на место. Опустил пассажирское кресло. Навигатор сулил поездку в два часа. Но уже через час Porsche Чонгука стоял у базы отдыха. — У нас восьмой домик. Ни черта не вижу, — голос сиплый ото сна. — В самом конце, маленький. Так как все отказались, я вчера приехал, чтобы подготовить всё, и мне пошли навстречу, предложили обменять Бархаус на классику для двоих. Дорожка, занесённая снегом, сопровождает светом уличных гирлянд в кронах деревьев вдоль всего пути, панорамные домики — кемпинги, отовсюду доносятся крики и веселье людей, выбравших встречу Нового года в больших кругах родных и знакомых, спать здесь явно никто не намерен. Странно, что мальчишка искал тут тишины. Добравшись до нужного дома, Чонгук понимает, как ошибался. Домики раскиданы тактически грамотно. Те, что для больших компаний, более плотно рассажены от одного дома, видно следующий и так далее, а вот домики для двоих лишь световыми конусами выдают своё наличие между стволов деревьев. Остановившись на расчищенном островке, они выходят из машины. Мальчишка быстро накидывает пальто и шапку, игнорирует рукавицы, болтающиеся чёрными помпонами, схватив рюкзак, огибает авто и хватает Чонгука за руку. Закидывает голову, опять серьёзно всматриваясь в лицо. — Ты видишь тропинку? — Вижу. Нежный бархат в горячей ладони опять вздрагивает. — Тогда веди, — улыбка же искренняя, не говорящая ничего о волнении и скованности. Ведёт. Понимает, что сейчас при свете помещения у мальчишки точно не останется сомнения, но всё равно ведёт. Внутри тепло, несмотря на то, что две стены — полноценные панорамные окна, маленькая кухонная зона с небольшим барным столиком, дверь в санузел, два кресла, электрический камин. Всё остальное место занимает кровать, засыпанная мохнатыми подушками. — Я первый в душ. Ты голоден? В холодильнике лазанья, я сам готовил, — даже в голосе слышны нотки смущения. — Не волнуйся, на праздничный ужин я заказал доставку, как ты и хотел. На кровать летит яблочный планшет, футляр с очками, плюшевая пижама. Чонгука, стоявшего истуканом посреди комнаты, чмокают, встав на носочки, намереваясь в губы, но попадают лишь в подбородок, опять хмуро зависают на созерцании того самого подбородка и, встрепенувшись, уносятся в душ. Чонгука срывает. Он выходит, хлопнув дверью громко. Черт знает зачем. Опять машина. Садится за руль. Злость, лишь злость топит: на глупого мальчишку, на себя, на этих пьяных с санями, время ночь — они, блять, катаются с бенгальскими огнями в зубах. Он сигналит им, сам понимая, что перегибает. Вырвавшись на трассу, несётся на таких скоростях, каких его купленный в прошлом году Porsche ещё не чуял. Адреналин со скоростью на одной шкале. Мужчина чертыхается: «Мудачьё», как и диагностировала Лейсан. Повёлся! Опять! Чем дальше — тем моложе. Ближе к городу снижает скорость, надеясь снизить вместе с ней и зашкаливающее давление в висках. Белое яблочко на панели загорается входящим. Имя, усыпанное сердечками и губками. Чонгук на злом вдохе жмёт —принять. — Глупая шутка, Тэхён. Появился в сети лишь на минуту и не прочёл мои сообщения. Куда ты подевался? Молодой человек действительно похож на Чонгука. Телосложение, внешность, тёмные волосы забраны в хвост. Не даром говорят, что у каждого человека на земле есть двойник. Только вот его двойник младше лет на шесть. Огни ночного клуба. Фоном ржач алкоголепринимающих, и в экран периодически влезает ярко окрашенная голова, пытающаяся что-то шептать на ушко звонящему. — Прости, малыш, я выпил и за руль уже не ходок. Приезжай к нам, а завтра к вечеру махнём в твою желанную норку. М? Крашеная девчушка уже натурально ластится. — Ну не начинай, Тэхён, включи камеру. Папочка не пускает? Если да, то хотя бы скинь мне чутка кэша. А завтра с утра я тебя сам заберу. Договорились? Бля, Миён, уймись! Сесть на шею к богатенькому мальчику теперь очень часто практикуется у молодежи. Вот такой тип запросто внушит своему пассиву, что такое поведение по отношению к нему, доминанту, девушек — в рамках дозволенного. И это чмо диктует, как одеваться и что кушать тому самому Тэхёну? Чон останавливает машину и включает камеру. — Как долго вы встречаетесь? — не обращая внимания на округлившиеся глаза собеседника. — Ты кто? — Брат, — подумав. — Старший. Пацан сначала щурится, вглядываясь в экран, но залитый алкоголем глаз не рассматривает подставы. Тушуется, за секунду с лица спадает горделивость. Сегодня Чонгуку явно везёт со зрением окружающих. — Мистер Ким, прошу прощения. Вы… — экран трясётся как в турбулентности, видно, торопится выйти из клуба. — Завтра будет год, — в глазах наивная радость. — Тэхён, он чудесный, мы запланировали на завтра отдых за городом, чтобы отметить Новый год и нашу совместную дату. Вы не против? — Против. Сбрасывает вызов. Год — это ни о чём. А в их отношениях равно неделе. Разные. Эти люди слишком разные. Вернувшись к кемпингу лишь в три часа ночи, Чон неуверенно дёргает ручку двери. Не заперто. Оглушительная тишина, жёлтый свет от гирлянд освещает комнату. На небольшой барной стойке подставка с планшетом, футляр с очками и глазные капли. Тэхён спит, зарывшись лицом в подушки, зато сверкая задницей в плюшевых шортах. Закрыв дверь на ключ, Чон опускает спортивную сумку у тумбы, перекладывает вещи, взяв нужное, уходит в душ. Позже долго сидит у открытой вкладки планшета. На экране открытый Тэхёном сайт со скандальным зданием в Китае, которое вчера днём купила сумасшедшая художница Яёи Кусама. А в голове Чонгука набатом бьётся неверие, что сейчас в кровати за спиной спит один из представителей золотой молодёжи Кореи. Ким Тэхён — сын южнокорейского бизнесмена, основателя крупнейшей в Корее игровой компании Nexon. Насколько нужно быть безголовым и не присутствовать в жизни партнёра, чтобы не знать, что никаких братьев у Тэхёна нет. Чон прикрывает глаза, впервые ощущая себя девочкой, которая не может определиться уехать ей или остаться. — Я хотел его купить, — прижимается сзади. — Глупости, сам, конечно, я мало что могу, — выдыхает горячие слова где-то в лопатки. — Уговаривал отца два года, а он три месяца назад сжалился, только условия выставил: сказал, куплю игрушку, если расстанусь с тобой… — Молчит, лишь стискивая руками торс Чона сильнее, а сердце сажая в тиски. — Не знаю, как он узнал о нас… Я отказался. — Значит, ты из современных дарований? Несёшь искусство в массы? — пропуская сквозь снующее сердце слова о явно не верном выборе. — Твой тон настолько скептичен — мне кажется, что я съел лимон, — тепло рук исчезает. И более не крадясь, шлёпает голыми ступнями по ламинату, обходит стойку. Залезает неуклюже на барный стул. — Смотря что ты считаешь современным искусством. Может быть, Павленский с прибитыми к мощеной площади гениталиями? Или Манзони с консервными баночками своего дерьма в шестьдесят первом? Он кстати неплохо тогда заработал. — Я в этом полнейший дилетант. Если ты скажешь, что это искусство, — я приму за чистую монету и, возможно, поделюсь с коллегами, не знавшими ранее таких интересных личностей. Он не скрывается, не встаёт за спину мнимого бойфренда. Молчать не видит больше смысла, мальчишка будто сам не желает разглядеть, кто перед ним. Вот и сейчас рука замирает над футляром с очками. — Я не считаю это искусством, — футляр остаётся закрытым. — Художник — тот, кто пишет картины, а не тот, кто решил красиво поработать анусом над горшком. Всё тело Чона трясёт ознобом. Перед ним совершенно прекрасное создание. Он безусловно красив. Безумно красив. Сейчас он знает о нём многое. Век технологий. Даже тем, кто не зарегистрирован в мессенджерах, не скрыться, уж от Чонгука точно. А Тэхён и не скрывался. Чон за полчаса поглотил несколько фотосессий с этим человеком и не знает, как до сих пор жив. В семье единственный сын. Занимается верховой ездой. В двадцать один окончил Сеульский национальный университет, пройдя двухгодичную программу магистратуры. Но сейчас по каким-то причинам поступил вновь, уже в университет Чунан. — Значит, ты пишешь картины. — Пишу, — щёки — будто зачиркали красной ручкой. — Ещё пишу сказки детские. А потом уже пишу иллюстрации к ним, — опустив глаза, ждёт реакции человека напротив. Только этот самый человек понимает, что он не тот, чьего мнения ждут, не тот кто нужен. Поэтому душит своё восхищение и интересуется сдержанно: — Отец стимулирует твоё увлечение вот такими игрушками? — кивает в сторону планшета. — В семнадцать лет я отдал в печать свой первый сборник сказок, — как человек может заламывать так пальцы? — Два года выставлялся в онлайн-галереях, больше желая привлечь внимание к сказкам, чем к самим картинам. А на девятнадцатилетие отец подарил мне билет в Германию. В Дюльсиндорфе я выставлялся в галерее современного искусства. Так что да, поощряет… Только выставка мне не понравилась, и я решил вернуться к онлайн-галереям, но там… там легко потеряться, мало шансов быть замеченным… Тебе со мной скучно? Чон прекращает самовредительство Тэхёна, сгребая его ладони одной своей. Если продолжит дальше разговор, то выплеснет весь гнев на его партнёра, развлекающегося где-то с кем-то и даже не подозревающего, что Тэхён сейчас переживает о том, не скучен ли он для него. Сюр! С большей нелепостью Чон в жизни не встречался. — Идём спать. Год вместе, но видно, что Тэхён впервые рассказывает о себе что-то настолько личное. Не представилось случая? Не интересовался? Год? Именно по этой причине Чон не корит себя за то, что сейчас занимает чьё-то место в постели. Тело мальчишки мелко дрожит в его руках, будто не сам он забрался, оплетая ногами и руками, в объятия мужчины. Совсем скоро он расслабляется, и мерное посапывание щекочет ту самую ярёмную впадинку, что отвечает в теле Чонгука за самые яркие эмоции. Мыслей о нём столько, что они теснят сваленный до этого Чонгуков беспорядок. Хочется. Вот такого — мягкого, сонного —хочется до судорог. Есть ли пары на земле, сошедшиеся как по сценарию, подходящие по характеру, мечтам, интересам? Чонгук работает в интернет-компании Naver, громко сказано конечно. К самой компании он имеет посредственное отношение. Так, мелкая сошка. Работает в техподдержке самого крупного поисковика в Корее. С недавних пор их компания установила полный контроль над сетевым сегментом японского рынка комиксов. Это, конечно, далеко не безобидные иллюстрации детских сказок, туда он его и не потащит. Он может сделать и обслуживать самостоятельно сайт для Тэхёна с его сказками и иллюстрациями, где будут печататься и редактироваться только его тексты, его иллюстрации. А если издательства заинтересуются, то и в печать можно отдать. Над аудиторией нужно будет поработать. Зря, что ли, потратил три года на заполучение профессии DevOps-инженера? Вот чего-то подобного не хватало в его жизни. Того, для кого хочется жить. Конечно, молодость мальчишки совсем заоблачна, поэтому даёт себе установку на разумность. Да и сам мальчишка будет в шоке, узнав, что спал в постели с мужиком, разменявшим четвёртый десяток. Ярёмной впадины касаются тёплые сухие губы. Тэхён ведёт влажным языком по ключице до плеча, а сам аккуратно взбирается на Чонгука. Взобравшись, кусает подбородок. — Тэхён… — сквозь зубы цедит, сдерживая хрупкое тело, не давая раздеться. — Не хочешь? — смотрит прямо в глаза. И Чонгук не верит, что тот до сих пор не понял, кто перед ним. — Я останусь здесь с тобой в твоей тишине, мы обсудим всех шизанутых художников, у меня есть предложение по твоим сказкам. Завтра напьёмся шампанского, закусим лазаньей, но не более… Тэхён. — Не хочешь. Ситуация ещё больше становится похожей на абсурд. Он рычит, вдавливая плюшевую задницу в свой стояк. — Так понятнее? Ещё движение, и… Настойчивое, волнообразное, посылающее разряды по всему телу. Молодец, Чон, зажёгся, будто год лишь смотрел, соблюдая пост. Руки сцепляют дрожащие бока, удерживая мальчишку на весу. — Мне кажется, мы оба запутались, — маты упущены. — Ты понимаешь, с кем ты сейчас? — Да, — шепчет заполошно, пытаясь нырнуть обратно в объятья, прижаться к сильной груди. — Прекрасно. Дак может скажешь имя счастливчика? Мальчишка наконец перестаёт противиться, застывает, гуляет взглядом по лицу. И шепчет одними лишь губами: — Если бы я знал, то сказал бы. Больше Чона ничто не держит. Подхватывает, переворачивая, нависает, стаскивая чужую футболку, шорты. Тот лишь тихо ахает на резких движениях, по инерции пытается прикрыться. Но когда Чон поднимается над ним на руках, на шею вновь обрушиваются мелкие поцелуи. Оставляет свое белье, как последнюю преграду, сам обрушивается звериными поцелуями, мучая тонкую кожу шеи. Руки в сгибах — эти места будто рычаги, вдавить напряжённый язык в сгиб, и Тэхён скулит, натягивая на лицо мохнатую подушку. Мужчина, рыча, скидывает её с лица. Тэхён пыхтит, как ёжик, смотрит упрямо. — Когда ты понял? — сжимает ладонью скулы залиты красным заревом. — Зачем играл? — Понял, когда поцеловал… Почти сразу, убедился — когда попросил пристегнуться, — шепчет сдавленными в рыбий ротик губками. Тут же обвивает руками, боясь, что сейчас отпустят и уйдут. — Тэхён… — отпускает, упираясь лбом в переносицу. Отстраняется, замечая нервно дергающийся уголок губ. — Я не играл, боялся, что ты уйдёшь… Тобой руководила жалость, а мной — страсть, меня так не целовали никогда, а после… ты ведь просто… стало жалко богатенького мальчика, попавшего в руки малолетнего альфонса? — Ты плакал из-за той художницы, которая купила музей или…? — Только не потому, что она его купила, — не даёт второму варианту и шанса. Пальцы вновь вступили в борьбу друг с другом. — Я посчитал, что я всё же ничего не смыслю в искусстве, потому что её картины мне тоже непонятны, — отчаянно. — Ты знаешь, что её мать практически довела её до суицида? Десятилетнего ребёнка. А она всё равно стала всемирно известной. И я со своими тепличными условиями смог только за папин блат шагнуть пару раз в направлении мечты… Я решил временно перестать писать. Чонгук не даёт сказать больше ни слова. — Я старше тебя на девять лет, — проверяет реакцию. — Но это не значит, что в нашей паре я буду что-то решать за тебя. И всё же — свои решения обсуждай со мной. А по поводу сказок. У меня есть два, третий на подходе, квалифицированных оценщика сказок и иллюстраций. Начнём с самого начала. Без помощи папы. Самостоятельно. Вместе? В ответ только часто кивают. Закрывают глаза, чтобы спрятать налившиеся огромные бусины слёз. Чонгук боится даже просто дышать. Боится, что моргнёт и проснётся в своём офисе с искусственной ёлочкой у мониторов, что всё окажется пьяным сном после праздничного ужина с коллегами. Проводит пальцами по нижним векам, скрадывая успевшие сбежать драгоценности. — Вместе, — отвечает за Тэхёна, потому что тот пытается унять дрожащие губы, закусив щёку изнутри. Впивается в них, даёт своему внутреннему сомнению растаять, теряя разум в легких руках. Ладони вальсом по бархатной коже. Долго. Помогает лечь на бок и поджать колени к груди. Растягивает нежно, разглядывая всю эту тихонько поскуливающую нежность под ним. Все движения размеренны, чувственны, чтобы не упустить ни одного вздоха, ни одного трепетного взмаха ресниц. Пропускать шёлк волос сквозь пальцы. Шептать свое имя ему на ушко, прислушиваться к ответному шепоту его пульса, к своему пляшущему на углях сердцу. Пить взахлёб поцелуи с горячих дрожащих губ и не чувствовать привкуса сомнений — блаженство. Тонет в нём. Входит плавно, ловит его беззвучный крик, вдыхает полной грудью с губ. А сердце уже ломает рёбра, накрывает горячими волнами, сбивая сознание, тянет в пучину. Чонгук умоляет себя не терять связь с реальностью, а тело под ним выгибается узорами. Тэхён — плен алого шёлка, пылает, смущаясь прикосновений, в то время как тело отдаётся без остатка. Руки на талии, губы на тонких ключицах, которые от напряжения выступают резче, острее. Дрожью желания лихорадит обоих. Огонь внутри, мороз по коже. Отражение стеклянных стен рисует контуры двух объятых пламенем тел. А за ними снег медленно падает на землю белым, крошенным в пыль графитом. Он пахнет детской жвачкой, одевается в милейшие одежды, пишет детские сказки, доверчивый и невинный. И всё это вызывает в Чонгуке огонь, страсть до скрежета мышц, желание закрыть собой, оберегать от этого не всегда гостеприимного мира. Да просто быть рядом. Быть причастным к его жизни, к его успехам. Пусть всё окажется очередными граблями. Только вот впервые он сам читаем, все эмоции в пылающих глазах. Взрослый мужчина, наконец-то получивший тот самый подарок на Новый год.***
»… мне медведя. Можно? Там за углом магазин, там недорогой, а вот у дяди Хосока в лавке — дороже. Но он лучше. Красивее. И у него кармашек есть на спине. И дядя не даёт его потрогать. Никому. Если у тебя денежек чуть побольше, то можно его? А если чуть поменьше, то другого. Спасибо. Поскриптам… Это я не знаю что, но Лейка так пишет. Поскриптам. Ещё жвачку такую, баблгамную. Лейка жуёт, а мне нельзя. Почему-то. Если ты пошлёшь, то я буду по чуть-чуть, по малому откусывать. А мишка будет прятать её у себя в кармашке. Волшебного тебе Нового года, мой волшебный Дед Мороз. Твой Чон Чонгук 6, лет».