intoxicated

Таскать на себе мокрое от пота и алкоголя тело в последнее время для Джокера стало чем-то привычным. Он слышит смех У Ина сверху, его задушенный кашель и хрипоту, и только сильнее перехватывает его тонкое запястье, впивая в кожу металл браслета, чтобы удержать на спине несопротивляющееся тело друга. У Ин похудел, но сейчас, когда он пытается каждый раз куда-то в пьяном угаре слезть, за что-то выдуманное зацепиться свободной рукой или вообще вжаться влажным носом в шею Джокера и сопеть, нести его было тяжелее. Джокеру неожиданно больно. И это не та резкая боль, которую он испытывает, когда ему на ринге ломают кости, не та ноющая, которую он чувствует на следующий день после боя при каждом движении. Это больнее. Потому что боль душевная, которую дешевыми таблетками не затушить. Эта боль где-то внутри, где-то в области того, чего Джокер считал у него вообще нет, где-то рядом с холодным и закрытым тремя замками сердцем. У Ин как-то смог туда забраться и поселиться, каждый раз зарываясь в глубину чужой мрачной души. Ему больно чувствовать теплое дыхание на чувствительной коже, ему больно осознавать, что, обычно такое теплое и жизнерадостное лицо У Ина, сейчас было бледным и холодным, что его обычно игривый и хищный взгляд сейчас не мог даже сфокусироваться на одной точке, а белки вокруг были залиты кровью от порванных сосудов, что на его изящных и тонких руках Джокер найдет новый синяк с яркой точкой в центре. Вся эта боль оседает какой-то горечью на корне языка, заставляя рефлекторно сглатывать, но все равно каждый раз спасать того, кто эту боль дарит. Джокер продолжает идти по грязному и мокрому асфальту, мимо домов и застроек, в которых наверняка уже спали люди. Их сейчас никто не видит. Джокер тоже хочет домой, к семье и братьям. Вот только первого у него никогда не было, а вторые строят из себя слишком самостоятельных засранцев. Но Джокер не злится — сам таким был. Ему всегда хотелось иметь в жизни кого-то, кто стал бы принимать его настоящим и не пытаться ломать тяжелый характер под себя, кто с пониманием относился бы к тому, что Джокеру иногда нужно побыть в тишине. Знакомство с У Ином дало ему это все и разом. У Ин был замечательным другом. Нет, правда, может быть, он наглый и заносчивый, местами высокомерный и любящий играть на чужих слабостях, но он был готов на многое ради своих друзей. Все это ценили, но Джокер в особенности. У него не было друзей. Настоящих друзей, как в фильмах, с совместными тусовками и ночевками, с общими проблемами и радостями — у него было, а с У он испытал это все впервые. Они были бесконечно разные, по-разному смотрели на будущее, но оставались рядом. Со школы они были рядом. Вместе росли, вместе впервые пробовали алкоголь, вместе дрались, вместе валялись избитыми, вместе прогуливали уроки, вместе пытались зарабатывать и искать лучшую жизнь, вместе когда-то пообещали друг другу оставаться рядом. Им было проще, потому что они были вместе. У Ин застал худший период жизни Джокера, когда тот резко лишился опоры в виде матери, остался один из семьи для младших братьев, которые теперь нуждались в его защите не только в моральном плане, но и финансовом. Тогда они впервые связали свою жизнь с нелегальной стороной яркого Сеула. У У Ина всегда были связи, в том и числе и с не самыми честными работодателями, так что вариантов было найдено много и сразу. Избиения, работа в бойцовском клубе, подставы на соревнованиях, порча имущества и многое другое — все это давало достаточный доход, но недавно У предложил связаться с чем-то более прибыльным. Он всегда был тем, кто хотел активной жизни, хотел тусовок и клубов, хотел яркие тачки и дорогие рисунки по всему телу. Ему все это шло, Джокер много раз про себя отмечал, что в богатом обществе У Ин выглядит будто на своем месте, правильно. Так что его рвение получать больше он понимал и поддержал. Очевидно, этот дополнительный доход был связан с наркотиками. Причем всеми, начиная от травки и звездной пыли, заканчивая всей дрянью, что пускают по венам. Джокер бесконечно долго будет винить себя в том, что согласился почти без колебаний. Они доверяли друг другу, а Джокер доверял самообладанию У Ина. У всех наркодилеров есть золотое правило — никогда не пробуй то, что продаешь сам. У Ин знал его, знал последствия, но когда в новой компании все так настойчиво предлагают — сложно отказаться, да? В ту ночь ему было хорошо, правда. У Ин не помнит слишком многое, но ощущение эйфории слишком явно и приятно впечаталось в его разум. Он помнит тепло по всему телу, яд по венам, от кончиков пальцев до краснеющих щек, он помнит легкость, будто его кости в секунду стали состоять из пуха, он задумался даже, может ли человек состоять из пуха или чего-то настолько мягкого, например, сахарной ваты? Если да, то он может растаять? Он ощущал себя слишком мягким и бесконечно много смеялся. Кто-то трогал его, предлагал еще, а У соглашался. Блять, он очень быстро понял, почему все эти люди в клубах буквально тряслись перед ним, когда спрашивали цену. Не смочь позволить себе такое чувство — правда страшно, для привыкших — катастрофа. Потом они были у кого-то в квартире, весь мир будто кружился вокруг, яркие вспышки, непонятные толчки, удушающая жара кругом, почему так жарко? Он не понимал. Когда он шел в клуб на улице была весна, почему сейчас лето? Он продолжал думать и смеяться, неужели он провел месяц в клубе? Да бред совсем, да, да, да, это — бред. Он хмурился, когда мысли начинали доходить до понимания того, что все вокруг — это пьяный угар, просто бред. И тогда ему давали еще дозу, превращая его разум и тело в безвольную куклу, затягивая сильнее в беспросветное будущее. В ту ночь он потерялся в пространстве, потерял связь с реальным миром. А когда очнулся и увидел сотни пропущенных, то банально испугался. Что он делал все это время? Он осмотрелся и судорожно, трясущимися пальцами, вызвал такси, искал свои шмотки, глотал воду прямо из-под крана, терпел жуткую тошноту. Он ничего не ел все эти дни? Или сколько прошло вообще, может, неделя? В любом случае, как только он вернулся домой и сходил в душ, то осознание накатило разом. Его тело было будто истерзано, исцарапано, искусано, каждый в той квартире желал оставить на нем метку. Было мерзко. Его все еще тошнило, правда, теперь понять было сложнее — от голода или самого себя. Мысли вгоняли его в панический страх и отчаяние, заставляя зарываться длинными пальцами в смольные пряди волос, чтобы наконец всецело осознать, с чем он себя связал. Тот вечер вышел максимально хуевым. У Ин валялся в позе эмбриона на кровати, кругом валялись открытые баночки готовой быстрой еды и сока, его мутило все равно, кости будто заламывало, но он понимал, что это — ломка отходняк и надо перетерпеть. Больше он к этому дерьму не притронется. Он был в сознании, но у него правда не было сил ни на что больше. Его передернуло, когда он услышал, как открылась входная дверь его квартиры. Неужели он был слишком слаб, чтобы закрыть ее? Или она изначально была открыта? Этот непрошенный гость уверенными шагами зашел в комнату. У Ин не видел его, мог оценить оппонента только по тени. И давно знакомый и заученный силуэт не пугал. До определенного момента. Джокер его избил в тот вечер, ведомый отчаянием. Да, может, тупейшая затея, но Джокер просто не умеет по-другому. Он искал его, все эти двое ебаных суток, он, как умалишенный, таскался по клубам и квартирам общих друзей, искал и боялся. Изводил себя мыслями, бесконечно набирал заученный номер и все еще боялся. У Ин все рассказал, но это заставило озвереть только больше. Джокер боялся, а когда ему страшно, он нападает первым, болезненно сжимая собственную челюсть, чтобы сдерживать рвущийся крик отчаяния. Он надеялся выбить эту дурь из красивой головы друга. Хуево вышло. Он сам потом поднял бессильное тело У, сам дотащил его до ванны и обработал каждый кровоподтек. Извинился. У Ин был сломлен изнутри, а теперь еще и болело снаружи, но в этот раз по-настоящему. У Ин даже не знает, что страшнее: попасть под удары Джокера или ощущать свои перетянутые внутренности в пьяном бреду? Он даже вполне может выбрать второе. Потом они сидели в тишине. Джокер принимал новую реальность, а У Ин тихо шмыгал пострадавшим носом. — Не буду я больше, — прозвучало совсем тихо, но обнадеживающе. — Так все говорят. Джокер точно знает. Он жил в таком районе, где каждый второй на улице был тем, кто грозился просто попробовать и больше никогда не трогать. Среди них было слишком много молодых парней. Но он их не жалел, ведь они сами делали выбор, за который потом несли ответственность. Джокер считал таких слишком слабыми, потому что сбегать от реальности в выдуманный дурной мир — слабость. Джокер хмурится. — Кто дал тебе эту дрянь? У Ин молчал. Он точно знал, что, назови он имена, эти люди больше не жильцы. Ну, в крайнем случае, однако у них все еще оставалась большая вероятность отъехать в ближайшую больницу на пару недель. — Чувак, мы ведь буквально продаем эту дрянь, — парень пытался звучать игриво, но срывающаяся на хрип глотка выдавала его состояние. — Не пизди мне, ты не порошком закидывался. Джокер прав. Им доверяли продавать пока только легкую пыль, от которой У Ин бы не ловил кайф двое суток. Ответить было нечего, так что У просто усмехнулся и завалился на кровать. Все тело прошибла боль, мышцы неприятно содрагались, но это все еще лучше, чем ловить глюки. — Не скажешь? — Не скажу, — припухший нос болел неприятнее всего, а при попытках говорить начинал ныть вдвойне, — я с ними больше не увижусь. Нахуй таких фриков. Джокер слишком хорошо помнит этот вечер. Может, ему стоило бить сильнее? Или, все-таки, заставить назвать имена? Сделать, блять, что-угодно, чтобы все не свернуло туда, где находилось сейчас. Стоит ли вовсе травить душу, если в прошлое не вернуться? Тогда он просто замолчал, как обычно перевел холодный и безэмоциональный взгляд куда-то в угол стены. У Ин ведь на слабак, да и реальность его вполне устраивала, зачем бы ему было сбегать от нее? Ночная прохлада теперь не спасала. Джокер тяжело дышал, чувствуя сопение куда-то в ключицы. Они почти подошли к квартире У, но Джокер его там не оставит. Нет, точно нет, потому что он уверен — у У Ина в квартире есть запас. Когда Джокер впервые оставил его в одну из таких ночей потом дома, а на утро снова нашел чужое тело не в адеквате, то перевернул почти всю квартиру друга вверх дном, чтобы найти десятки пластиковых пакетиков с травой, таблетками и заранее замешанной дрянью в шприцах. Снова боль. Для одного физическая, для второго моральная. Джокер сидел на полу, раскидав перед собой все найденное добро, и сжимал волосы на затылке. Что ему сделать? Правда, кто-нибудь знает, что ему сделать? У Ин психует, бесится, поднимает с пола и швыряет снова вещи, срывается, сжимает кулаки и посылает нахуй, вот только его лицо не выражало злости или отчаяния, оно было просто пустым. Джокер сворачивает с освещенной дороги, через темную алею парка, в сторону темных и узких дворов. Дома братья, но Джокер надеется, что они спят уже давно. Младшие по У Ину тоже скучают, потому что он всегда был для них тем самым классным другом старшего брата, который иногда забирал со школы и делился дорогими вкусностями. Но сейчас им видеть У не стоит. Утром они свалят в школу, а значит, будет время один на один выяснить, точнее, выслушать очередной надуманный бред или причину, по которой У сорвался. В квартире тепло и тихо, мелкие спят, Джокер без особой осторожности швыряет тело со своего плеча на кровать и падает рядом, пытаясь отдышаться. У что-то мычит и опять смеется, а потом с трудом переворачивается на спину и смотрит в потолок, вырисовывая на нем что-то под своим препаратным кайфом. — Жа-арко, — голос, больше похожий на скулеж, вновь срывается на смех, — очень жарко. Джокер повернул голову к нему, смотря на аккуратный профиль, на его искусственно блестящие глаза и покусанные пухлые губы. У него всегда были красивые губы, слишком пухлые для парня, но до одури манящие, особенно для тех, кто знает, что они скрывают за собой ровные зубки и раздвоенный язык, на котором красовался небольшой металлический шарик. Красивые ушки, увешанные дорогими серьгами. У Ин всегда выделялся. Все внимание в любой компании всегда принадлежало ему. — Тебе разве не жарко, Джокер? — он тянет буквы, а потом тянет руки к своей толстовке, тянет ее выше, к горлу, оголяя подрагивающий пресс и бока, забитые тату, — помоги. Он сдается, так и не сумев полностью снять ткань. Просит помочь раздеться, а лучше бы просил помощи с той сранью, что пускает по венам. Джокеру гадко, но он помогает. Приподнимается на локтях, зависает на чужой бледной коже, на аккуратно выведенной черными линиями змеюке, уходящей хвостом куда-то под край темных спортивок. Джокер знает, где тату заканчивается, так что не смотрит слишком внимательно, а подхватывает тонкими, разбитыми пальцами толстовку, тянет выше, пока У приподнимает шею и дает себя раздевать. Улыбается, укладывается на кровать обратно и смотрит на Джокера. — Тебе не жарко? Джокер отрицательно мотает головой и остается нависать сверху. Они смотрят в глаза друг другу, У Ин в его глазах ищет звезды, космос и весь свой пьяный бред, а Джокер просто пытается найти в затянутых пеленой глазах проблески адекватности. У улыбается, приоткрывает губы и хвастается кончиком языка, не показывает полностью, но дразнится. Это было его обычным состоянием под кайфом. Он становился игривым, сам вешался на всех, почти мурлыкал и хвастался телом. Он был красивым, действительно красивым. И он знал это. — Блевать хочу, — нарушить романтику вышло так просто. У Ин дальше смеялся, но теперь периодически сильнее поджимал губы, при особо сильных пульсирующих позывах из нутра глотки, поднимающихся выше, до самого корня языка, которые заставляли глотать горький вкус желчи. Он закашливается и поворачивается на бок. Джокеру его жалко. У Ин всегда отходит плохо. Его воротит, тошнит, сворачивает вдвое, ломает изнутри, он стонет и покачивается, бьется головой о стену, и обычно это все сводит с ума Джокера. Ему больно смотреть, больно придерживать У за плечи, чтобы тот не ебнулся лицом в собственную блевоту, больно слышать задушенные хрипы и всхлипы тоже. — Пошли, — Джокер поднимается, осторожно берет чужое запястье, тянет на себя. — Нет, не надо, — Джокер непонимающе смотрит, — ноги… они опять, — он не может продолжить, потому что не находит слов, но Джокер все понимает. Это какой-то личный крест У Ина под отходняками. Он не ощущает будто тела, он верит, что, если встанет, то его кости распадутся. И это страшно. Им обоим. Джокер не отвечает, просто привычно подхватывает друга на руки и тихо, стараясь лишний раз не шуметь из-за комнаты братьев рядом, идет в ванную комнату. Включает воду, а У Ин падает на колени перед холодной струей воды и держит под ней ладони. Ему жарко, а потом начнет морозить, а потом трясти. Джокер уже выучил последовательность. Ему правда жалко друга. Но он устал пытаться вытаскивать, если У снова и снова затягивает себя в это болото. Он сидит на чистке, потом срывается, иногда уходит на двое-трое-четверо суток и даже не дает о себе знать, но всегда возвращается. Иногда сам, если уходил надолго, иногда пишет Джокеру и просит забрать, потому что ему становится страшно оставаться с этими людьми. Джокер забирал его из клубов, из чужих квартир, больше похожих на бордели, из отелей и чужих районов, забирал из чужих рук, бил лица, иногда добивая до потери сознания, потому что не жалко, иногда приезжал за У Ином, когда тот сидел с перетянутым чуть выше локтя жгутом на руке, и это приводило в бешенство. Проблемы с агрессией приходилось подавлять и все равно забирать У Ина домой. — И оно стоит того? Джокер говорит тихо, потому что нет сил, а кричать нет смысла. — Да, — худший ответ, который он мог услышать от У Ина, который начинал мелко дрожать от холода и ледяной воды, бегущей по запястьям и некогда красивым рукам, которые сейчас украшали десяток маленьких синяков, — но мне так хуево. Тогда зачем, У Ин? Зачем убивать себя и… Джокера, и все между ними? Но вопрос не озвученный, Джокер молчит, поджав губы, скрестив руки, водит взглядом по худой спине и чувствует опустошающий холод во всем теле, а на лице видно только разбивающиеся надежды о нормальном будущем. — Тогда завязывай. — Не могу. — Пойдем в клинику. — Не хочу. И вновь тишина. У Ин дышит тяжело и убирает руки из-под воды, обнимает самого себя, морозит больше, пока перед глазами начинают мелькать черные вспышки, а мир медленно кружится, будто превращая все вокруг в бесформенную жижу. — Что не так с твоей жизнью? — Джокер впервые решается задать вопрос именно так, — что не так, У Ин? У тебя есть бабки, квартира, внешность, за тобой всегда толпами бегают, почему же ты, блять, продолжаешь? Что в твоей дурной голове? Джокер звучит обрывисто, почти после каждого слова делает паузу, потому что У трясется и парень даже не уверен, что он сейчас услышал вопросы. Все заканчивается как обычно. Они стабильно так проводят один вечер в две недели. Иногда чаще, редко — реже. У Ину плохо настолько, что непроизвольно текут слезы, но Джокер не уходит, просто сидит и смотрит, провожает взглядом стекающие дорожки с чужих глаз, когда У не сгибается над унитазом. Когда его исхудавшее тело окончательно ослабевает и его тянет в сон от усталости с такой силой, что У даже не может поднять руки и держать глаза открытыми, Джокер помогает ему вернуться в комнату, раздеться и лечь в теплую кровать. Джокер не засыпает, сидит рядом, следит за мирным дыханием друга и снова сходит с ума. Он думает слишком много и громко, с тоской представляет, могло ли быть все иначе? Если бы в тот вечер он добился ответа, спас бы или доломал он У Ина? У Ин спит и ему легче, так что Джокеру тоже. Он ненавидит копаться в себе и своих холодных чувствах, так что просто прикрывает ладонями лицо и глубоко дышит. Он даже не до конца определился с чувствами к У Ину, но заставляет называть себя его другом, потому что уверен — У не до отношений сейчас или в ближайшее время. Джокеру стало сложно, когда в одну из подобных ночей, он впервые познакомился с У Ином под экстази. Когда У лез на него, такой горячий и перевозбужденный, целовал, терся и просил больше. Он почти умолял, плакал, смеялся, потом снова лез на крепкие бедра, стягивал чужую кофту, трогал везде, целовал пресс, выше — шею, выше — губы. Джокер дрожал под ним, бесконечно спрашивал какого хуя ты творишь, но не отталкивал. Он сгорал внутри от поведения У Ина, сжимал в своих руках сейчас такое послушное тело, наслаждался податливостью и покорностью, пока У втягивал в рот его пальцы и смотрел пьяным-пьяным и влажным взглядом из-под желтых линз очков, за которыми его зрачки казались залитыми кровью, добавляя безумия к его поведению. У Ин посасывал чужие солоноватые пальцы, раздвоенным языком проводя между ними, покусывал и скулил. Джокер осознавал, что на утро парень ничего не вспомнит, для него это не оставит никакого следа на душе или в памяти, для него это ничего не поломает в отношениях с Джокером, его потом не будут сжирать воспоминания изнутри. Джокер не ублюдок, точно бы не стал иметь бессознательное сейчас тело. Он мягко отталкивал, просил прекратить, но У Ин сейчас нуждался гораздо больше в ласке и сдаваться не думал. Его мозг был задурманен, он понимал, что делал, и как ему получить то, чего он так хочет, но не осознавал, у кого просил. Наверное, это сломало тонкую грань между ними. Они всегда были близки. Во всех смыслах. Они взрослели рядом, познавая все прелести доверия и секса, изучая тела друг друга. Однажды они впервые пьяные подрочили вместе, даже не включая порнушку. Им понравилось. Джокер никогда не задумывался о влюбленности. Они просто веселились, но теперь У Ин сделал так, что Джокер по нему с ума сходит, ловит себя на безумных мыслях, учащает дыхание рядом и каждый раз цепенеет от ужаса, когда среди ночи слышит звонок на свой телефон, с поломанным и дрожащим голосом на той стороне, потому что все повторяется, даже если буквально несколько часов назад они виделись и все было хорошо. Он хотел защищать У — он это и делал, он считал У Ина красивым и привлекательным, он никогда не завидовал ему или его отношениям, он просто был рядом, он хотел быть рядом, он бы хотел заставить себя избавиться от губительных чувств, чтобы не смотреть на больного У Ина глазами, одурманенными горечью и такой отвратительной сейчас нежностью. И он знал, что пожалеет, но все равно приоткрыл дрожащие губы в ответ на настойчивые движения языка, ведь у него, кажется, зависимость тоже.