Снова и снова

Энакин уже должен был привыкнуть, что он почти постоянно на грани смерти. Это не первый раз, когда он теряет сознание в разгар боя или по пути на свой корабль. Это даже не первый раз, когда он просыпается в медотсеке, едва соображая, прежде чем голос Оби-Вана, доносящийся откуда-то, начинает причитать и объяснять ему, что он вообще-то должен был вызвать подкрепление вместо того, чтобы пытаться самостоятельно справиться с целым полчищем дроидов. В любом случае, нет необходимости слушать Оби-Вана; Энакин мог бы повторить его речь, просто наблюдая, как двигаются его брови и напрягаются плечи. Длительное беспокойство отражалось на его лице, и Энакин может сказать, что он ждал его пробуждения в течение нескольких часов. На очень неудобном стуле. Он все еще выглядит растрепанным и взмокшим, и только его руки чистые. Оби-Ван пришел прямо с поля боя. Внезапно, пока Оби-Ван продолжает говорить о протоколах и других тривиальных вещах, Энакин понимает, что он никогда не говорил Оби-Вану, что любит его. Это очень глупая мысль, если вы спросите его, потому что, конечно. Конечно, он любит Оби-Вана. Конечно, Оби-Ван должен знать. Обязан. Смущающе мягкий взгляд и пара шуток в стиле: «Ты настолько тупица, что можешь умереть бок о бок со мной даже после миссии», — это нормально, даже ожидаемо, но, возможно, было бы неплохо поделиться с Оби-Ваном этим фактом, прежде чем он действительно помрет. — Я знаю, что ты не слушаешь меня, Энакин, но не мог бы ты хотя бы притвориться— — Я люблю тебя, — выпаливает он настолько громко, что его просто невозможно не услышать. Оби-Ван моргает раз, другой. И застывает.  Так что, да, первый раз, когда Энакин признается — считается унизительным опытом. В дальнейшем Оби-Ван странно себя ведет рядом с ним в течение нескольких дней, то избегает его, то болтает обо всем на свете, не давая Энакину вставить ни слова, прежде чем резко уйти, оправдываясь. Вежливо. А потом решает игнорировать произошедшее и притвориться, что этого никогда не было. Что превращает неловкость Энакина в законное негодование, потому что: «Да ладно, Оби-Ван, я доверяю тебе свое сердце, а ты просто игнорируешь меня?» Энакин отказывается оставить это без внимания.  Поэтому он делает это снова. Перед битвой, за секунду до того, как Оби-Ван должен выпрыгнуть из LAAT'а, Энакин наклоняется к его плечу, чтобы тихо прошептать: — Будь осторожен там, внизу. Я люблю тебя, — и, по крайней мере, испытывает удовлетворение, видя, как Оби-Ван внезапно спотыкается о собственные ноги. Перед тем, как от неожиданности выпасть из корабля. Коуди не выглядит удивленным, когда Энакин начинает смеяться. Он тем более не удивляется, когда Энакин говорит, что все в порядке, он все равно делал с Оби-Ваном вещи и похуже. Это была всего лишь небольшая месть.  Позже, после сражения, Оби-Ван даже не упоминает об этом. Конечно, это означает, что теперь Энакину жизненно необходимо заставить его ответить так или иначе. Он говорит ему об этом прямо перед тем, как лечь спать, чтобы убедиться, что это последнее, что Оби-Ван услышит в тот день. Он говорит ему об этом в ту же секунду, как открываются двери Зала Совета, просто чтобы посмотреть, как он придумает неправдоподобное оправдание, когда Пло Кун спросит, не жарко ли ему, потому что он краснее красного. Он говорит ему об этом в самые неожиданные моменты. Во время тренировки, чтобы вывести его из равновесия. После того, как он помоет посуду. В качестве небольшого постскриптума в конце письма. — Это потому, что я люблю тебя, — неоднократно использует он в спорах, когда проигрывает. После этого Оби-Вану всегда не удается произнести ни слова. Однако он никогда не перестает выглядеть молчаливо раздраженным. Через некоторое время многострадальные вздохи становятся его предпочтительным ответом, как будто то, что Энакин постоянно говорит о любви к нему — это бремя, которое Оби-Ван милостиво соглашается нести молча. Все чаще и чаще Оби-Ван закрывает глаза так надолго, что Энакину кажется, что он молит Силу заставить его исчезнуть. Но он никогда не говорит ему прекратить. Затем Асока покидает Орден, и Энакин ненадолго забывает любить Оби-Вана. Ну, самую малость… Есть только возмущение и уныние, и даже не имеет значения, что его учитель — единственный, кто не принимает близко к сердцу его резкий тон и отказ говорить об этом. В каком-то смысле это даже хуже. Оби-Ван всегда рядом, ходит с ним на задания, пишет за него отчеты, позволяет ему руководить и спрашивает, все ли с ним в порядке. Он даже никак не комментирует импульсивность Энакина, когда она доставляет им неприятности. Он даже не сообщает об этом Совету.  Это приводит в бешенство.  И Энакин набрасывается.   Отвратительные чувства и жестокие обвинения против Ордена, против Республики, против Оби-Вана. Точно так же, как когда он был падаваном, склонным обвинять своего учителя во всем и вся. Оби-Ван — воплощение спокойствия и самообладания под потоком болезненных заявлений и бессмысленной ярости. Энакин понимает, как по-детски он себя ведет, он может слышать, как ужасно резки его слова, но отсутствие ответа только усугубляет его вспышку гнева. Он заканчивает, когда больше не может смотреть в его бесстрастное лицо после того, как спор превращается в монолог. Энакин чувствует, что внутри него ничего не осталось. Им было больше нечего сказать друг другу. Проходит несколько секунд, прежде чем он замечает краем глаза движение Оби-Вана: — Тебе нужно отдохнуть, — произносит он так, будто у них были лишь незначительные разногласия. — Я больше не буду беспокоить тебя до конца миссии. Дверь издает раздражающий скрипучий звук.  — Спокойной ночи, Энакин, — как удар под дых. Тень его учителя на полу остается неподвижной. — Я люблю тебя. Дверь закрывается, и ему требуется несколько секунд, чтобы осознать, что произошло. Когда слова прокручиваются в его голове три, четыре или пятнадцать раз, достаточно, чтобы убедиться, что они настоящие, Энакин испытывает искушение истерически рассмеяться или вскочить с кровати и побежать за Оби-Ваном, чтобы начать драку. Как он смеет. Как он смеет. После того, как он вел себя как ребенок, неспособный позаботиться о себе, после того, как он доказал, что никогда не сможет принять Энакина как настоящего джедая, не говоря уже о достойном учителе для падавана, теперь он решает сказать ему, что любит его? К чему? Поиздеваться над ним? Успокоить его? Как смеет Оби-Ван произносить это впервые так, словно насмешку, когда Энакин говорил ему, четко, громко, с радостью, те же самые слова? Но... Так ли это? Так ли это на самом деле? Впервые? Конечно, Энакин запомнил бы, если бы это было не так. Несомненно, он хранил бы память о том, как его учитель произнес эти три заветные слова, у себя в груди, как драгоценное сокровище, держа его в своих жадных руках и изучая его в тайне; надежно спрятанное в сердце, тихое утешение, излучающее обещание преданности, принадлежности и взаимной привязанности. Да, Энакин бы запомнил. Тогда почему оно прозвучало так знакомо? Ответ настолько очевиден, что Энакин всерьез обдумывает идею задушить себя подушкой, когда он настигает его. Он был скрыт в скромных жестах.   В приготовлении кафа каждое утро. В прикрытии его спины на поле боя. В позволении ему использовать чужой световой меч, не спросив разрешения. В чтении ему лекции десять минут кряду всегда, когда Энакин оказывался в медотсеке. В заботе о нем, как бы это ни раздражало Энакина. В принятии «Я люблю тебя» снова и снова, даже когда ему каждый раз от этого становилось не по себе. В том, чтобы всегда быть рядом.  Энакин рычит, когда думает о том, сколько, должно быть, стоило Оби-Вану выдавить из себя эти слова. Оби-Ван, который любит отчаянно, но тайно, который скрывает это за мягкостью своей улыбки и полукомплиментами, брошенными с теплотой в голосе. Оби-Ван, который приложил усилия, чтобы выразить то, что он предпочитает говорить глазами, только для Энакина. Завтра, обещает он, он снова скажет ему, что любит его. Извиняться трудно и больно, раскаяние всегда дается ему тяжело, но любовь? Любовь ему удивительно легко выразить словами. Поэтому он скажет ему завтра. И послезавтра. И послепослезавтра. Снова и снова. Просто чтобы услышать, как Оби-Ван ответит ему.   Потому что Оби-Ван никогда раньше не говорил «Я люблю тебя», но показывал миллион раз.