***
Холодно. Свет лампочки слепит, хоть прикрывай глаза или закрывайся руками. В последний раз разглядывая острые черты лица солдата, Эзоп вздыхает и накрывает, будто одеялом, длинным чёрным мешком до конца, позволяя провалиться в вечный сон. Конечно, он не единственный, кто попал под пулю, но единственный, кому позже раздробили и кости, и ноги в целом, оставляя только мешанину из осколков костной ткани, разорванной кожи и, понятное дело, крови с плотью. Они будто пытали его прямо на поле боя, так ещё и без допроса. — В-вы закончили? — внезапно раздаётся тихий голос из-за спины, но сероволосый не вздрагивает, в отличие от его носителя, и только кивает. После чего Эндрю продолжает, — Для Вас как раз осталась р-работа… — казалось бы, что под этим имелось в виду ещё пару раненных солдат или уже просто трупов, однако зная, чем не так давно он занимался и у кого, можно было бесконечно отрицать его роль здесь. Обычно этот мужчина и занимался выпытыванием информации. Пытками, проще говоря. Как там говорится? «В тихом омуте черти водятся»? — Тогда, будьте добры, отнесите, — и кивает в сторону чёрного мешка. Кресс вздрогнул и закивал, спеша выполнить просьбу, пока сам врач покинул помещение, пропитанное запахом недавно умершего солдата. Парень, проходя по еле освещённому коридору, мог только гадать по нервным содроганиям товарища, как он поиздевался в этот раз. Зато мог точно сказать, что Лука ничего не выдал. Упрямый баран и, видимо, грёбанный шизоид. Эзоп не слепой, он, блять, видит, как пленник таращится на него каждый раз, стоит просто зайти. Эзоп ещё, к сожалению, не глухой, потому что слышит и из рассказов от зевак, и от самого Луки какие-то странные оскорбления. Как вообще можно ещё было расценивать вопросы этого придурка в виде: «А ты тут девушку заменяешь?». Боже, помилуй! Карл просто врач, которому не повезло, что именно, блять, он должен заниматься этим дерьмом, а его уже какой-то тупой британец приравнял к проститутке? Серьёзно? Мог бы хоть постараться и придумать какое-то более реалистичное оскорбление. Единственное, чем он тут успел прославиться, так это потерей одного из солдат, которого принесли настолько поздно, что даже было нечего обсуждать с придурками из того отряда. И, возможно, не самыми лучшими знаниями английского. Парень останавливается возле железной двери и совсем не хочет отпирать её. Зная Кресса, там снова нужна куча бинтов и, блять, запрещённые иглы с нитками. Плюсом нервы, потому что моральное состояние мученика оставляло желать лучшего. Если, конечно, лучше смерти тут уже ничего не будет. Выдохнув, Эзоп всё-таки заходит внутрь и даже не смотрит в сторону Бальзы, пока прикрывает дверь. Его пострадавшая физиономия — последнее, что хотелось лицезреть. Однако этот момент должен был наступить, почему врач молча опускает взгляд на парня, который сидел возле собственной койки в луже крови, очевидно, своей. «Спрашивать как он себя чувствует — бесполезно», — сероволосый осторожно подходит и только сейчас слышит тихий шёпот на английском, останавливаясь и вслушиваясь. Если Карл правильно всё переводил, то он говорил что-то про поле боя, товарищей, гниль и… — Рад тебя видеть, — внезапно выдаёт Лука и слишком сладко улыбается для того, чьё лицо просто кладезь синяков и царапин. — Невзаимно, — фыркает он и явно ожидает какого-то подвоха, потому что в последнюю встречу его игнорировали, подшучивая над знаниями английского, а сейчас донельзя мило улыбались. Кажется, крыша его ехала быстрее с каждым часом, почему с таким человеком хотелось всё меньше и меньше проводить время. — Хах, — усмехается Лука и наблюдает, как врач пытается его поднять и посадить на кровать, — Ты мне кое-кого напоминаешь. Блять. Физическая подготовка Эзопа оставляла желать лучшего, а что-то бормочущий пленник никак и не пытался встать, что начинало раздражать. — Вы точно не потерянные братья? Отлично бы спелись, — не переставал что-то рассказывать в бреду брюнет, а Эзоп лишь отрывками воспринимал его речь, тяжело вздыхая и сдаваясь, — Тоже притворяется чёрствым, хоть и далеко не такой. Врач принялся снимать старые бинты и накладывать новые, иногда пытаясь вникнуть в непонятные рассказы Бальзы. Честно, хотелось просто быстренько всё сделать и уйти, пока настроение парня резко не изменилось снова. А это вполне возможно. Позже сероволосый рассматривает свежие увечия в виде выдранных ногтей уже до конца и приходится обрабатывать, пока туда не попала зараза, позже снова перематывая всё. Наконец можно было оглядеть лицо: под глазом расцвёл синяк, а в нос, судя по застывающей крови, вдарили от души. У Эндрю явно рука тяжёлая. Ему приходится отыскать ватку и смочить, чтобы оттереть кровь. — Разве не милое совпадение? Вы оба заботитесь обо мне, но делаете вид, что я вам не нравлюсь, — уже явно бредил британец, почему Карл просто напросто старался его игнорировать, проверяя, что надо было обработать ещё, — Ещё ему так нравилось рисовать, стоило видеть его работы! — не найдя более ничего серьёзного, врач поднялся и планировал уходить, как его резко схватили за руку и буквально заставили вернуться обратно, — Я не закончил, придурок, — нахмурившись, процедил сквозь зубы Лука. Сероволосый и сам нахмурился, ведь то, к чему всё шло, не доставляло радости. Торчать в этой камере дольше пяти минут никак не хотелось. Однако осознание того, что пленник был сильнее и не в себе, заставило послушаться — так явно будет лучше, чем потом собирать себя по частям с пола. Бальза счастливо улыбается и продолжает: — Вы, уроды, убили его, — и сдерживает смешок. Эзоп совсем уже не понимает, что за чёртов монолог и, блять, к чему он должен слушать весь этот бред, — Но, знаешь, в этом месте ты последний, кого я бы хотел убить, — так и сжимал чужое запястье брюнет, а Карл незаметно залез в карман халата свободной рукой и нащупал шприц. Он им никогда не пользовался, но сейчас в целях самозащиты вполне подходил, — Если тебе интересно почему, то я уже говорил. Вы так похожи! Но я не уверен, что ты бы хотел дружить со мной. «Я бы хотел, чтобы меня, блять, отпустили», — мысленно ругался на него врач, чувствуя, как несчастное запястье начали сжимать. — Ты так заботишься: то лечишь, то приносишь поесть. Подкатываешь? — и Эзоп дёрнулся. Ему ой как не нравится, к чему это шло. Когда его дёрнули поближе, почти вплотную к пленнику, парень бегом вынул шприц и попытался воткнуть куда-нибудь (настолько это было неважно сейчас), только бы его отпустили. Однако Лука будто специально всё это время притворялся слабым и немощным, потому что его реакции хватило на то, чтобы перехватить истерзанной рукой другое запястье, — Пытаешься убить меня? Как мило. — Но… Ты же был… — Скован? Я воспользовался самым тонким и острым осколком тарелки, — и, чёрт, расплылся в довольной улыбке. Эзоп точно помнит, что не закрыл дверь полностью, просто прикрыл. Это обнадёжило тем, что, если дождаться подходящего момента и усыпить бдительность этого шизоида, то можно было позже вдарить и улизнуть. На крики рассчитывать было бесполезно, ведь никого в здании попросту не оставалось. Он, блять, ненавидит всех, кто ручался за этого придурка. Врач бледнеет, когда его валят на холодный пол спиной, и пытается собраться с мыслями, собирая всевозможные актёрские навыки и знания английского. — Ты мне очень помог, когда принёс ту тарелку, — брюнет так и сжимает чужие руки, заставляя выпустить шприц, — Это было так похоже на него, Эдгар тоже в шутку угрожал мне, — он хрипло смеётся и достаточно долго вглядывается в лицо парня под ним, — Напуган? — Нет, — нервно приподнимает уголки губ Карл и пытается выдавить хоть какую-то улыбку из себя, — Мне нравится, что ты делаешь, — боже, если бы не хромавший на обе ноги английский, он бы звучал убедительнее. Лука, кажется, ведётся даже на такую дешёвую уловку и припадает к шее, зацеловывая. Ещё чуть-чуть и Эзопа стошнит от того, что позволяет это делать, блять, британцу, который всё ещё до одури больно сжимал запястья. Он отворачивает голову в силу своих возможностей, когда чувствует чужое колено меж ног. — Пожалуйста, — «отпусти мои руки, подонок», — давай поменяемся местами. — Хочешь поскакать на мне? — настолько пошло и неприятно это звучит над ухом, что Карлу приходится подавить желание пихнуть Бальзу, лишь кивая в ответ. Парень переворачивается и небрежно усаживает врача, который вздрагивает и неприятно морщится. У этого придурка ещё и встал… Запястья с оставшимися синяками наконец отпускает ради того, чтобы сложить руки на чужие бёдра и нащупать выпирающие тазовые кости. Видя в этом противном действии чуть ли не единственный путь побега, Карл удовлетворяет своё желание — вмазать по лицу так сильно, насколько он мог себе это позволить, — и, пользуясь тем, что руки пленника были заняты его собственным пострадавшим лицом, вскочил. Он спешит к двери, нервно дёргает за ручку и только сейчас осознает: замок снова заклинило и он закрылся сам собой. Эта мысль заставляет бледнеть, а руки судорожно пытаться открыть чёртову дверь с помощью ключа в кармане, насколько бы бесполезно это сейчас не было. Однако вся надежда на собственную безопасность сразу пропадает, стоит приложить Эзопа лицом к двери и выслушать короткий вскрик. Что за грёбанная череда неудач? — Почему ты заставляешь меня решать всё путём насилия? — Лука дотрагивается иголкой шприца до уголка губ врача и с усмешкой подмечает, как сильно он сейчас жмурился и пытался не думать, насколько это будет больно, — Боишься уколов? — Молчание. Когда ответа не следует совсем, даже намёка на него нет, брюнет аккуратно вводит иглу под кожу. Он с любопытством наблюдает, как до этого серьёзный и собранный врач начинает тихо всхлипывать от безысходности, хоть и пытается не расплакаться, не показаться слабым снова. Это так возбуждает. — П-пожалуйста, — дрожа, пытается построить хоть какое-то предложение на своём отвратительном английском парень, жмурясь и пытаясь хоть как-то остановить слёзы, которые вот-вот норовили сорваться, — Прекрати это… — Мило, — лишь выдаёт Бальза, который, кажется, даже не пытается прислушаться. Лишь рассматривает напуганное лицо и вгоняет шприц поглубже, смотря, как солёная жидкость стекала по щекам. Он сдался, — Видел бы ты себя, такой очаровательный! — и умилённо улыбается, пока Карл, блять, плачет от чувства беспомощности и того, что в задницу упирался чужой стояк. Такое позорное положение. Ещё и этот урод комментировал собственные действия, пока вводил грязную иглу под кожу. Он позже перешёл к другому уголку губ, явно наслаждаясь красным от безостановочных слёз лицом и чужой слабостью. Эдгар бы выглядел так же. Сероволосый не помнит (и, честно, не хочет), как ему до практически хруста заломали руки за спиной и вдавили в железную койку, шепча какие-то уже непереводимые предложения. Он дёргается от мысли, даже не хотя знать, что означало томное, сказанное над самым ухом: «You look so pathetic and it turns me on». Это лишь вызвало неприятные мурашки, и парень попытался каким-то неведомым ему самому образом отпихнуться от нависшего сверху пленника — однако в этом контексте он таковым уже не считался. На слабые дёрганья Бальза никак не реагировал, когда избавлялся от слегка окровавленного халата, но, стоило не давать расстегнуть рубашку, что и так в их положении было не сподручно, так он и не выдержал: — Слушай, — и взялся свободной рукой, заметно раздражаясь, за чужие волосы, приподнимая голову их хозяина так, чтобы можно было взглянуть в глаза, — Пока ты строишь из себя недотрогу, то просто бесишь меня, — Эзоп не может вымолвить ни слова, от его гордости и смелости не осталось ни следа, только страх, — или тебе так нравится, когда обращаются грубо? — с этими словами пряди сжимают так сильно, оттягивая, что тот не может не проскулить от не самых приятных ощущений. Кажется, это восприняли как «да» на предыдущий вопрос, потому что вместо допроса на, мать его, английском языке последовал довольный смешок. Карл явно не в восторге. Даже заикаться было страшно о том, что взбрело в голову этому человеку, если, конечно, его можно было ещё таковым называть. Совсем скоро он чувствует, что последнюю хоть немного согревающую рубашку просто срывают и выкидывают на пол, следом за халатом, и парень неприятно жмурится — и от низкой температуры в камере, и от того, как сильно оттягивали его волосы. Хотелось бы отрубиться, каким-то неведомым образом уснуть, только бы не чувствовать чужое дыхание на шее, на которой позже оставляли алые отметины. Отвратительно, больно и страшно. Лука что-то отрывисто мурлычит над ухом на ёбанном английском, но Эзоп уже просто не воспринимает никакие слова и сам не может ничего сформулировать, поэтому его сил хватает только на то, чтобы всхлипывать и иногда предпринимать бесполезные попытки вырваться. Если, конечно, слабые подёргивания считаются такими. Брюнет явно не церемонился, особенно когда сдёргивал чужие брюки с нижним бельём, и сероволосый только смог упереться лицом в железную койку. Может быть, это хотя бы не больно…? Сам же Бальза любопытно осматривает тело под ним: худощавый и бледный, в точности как Эдгар. Ещё точно так же любит выслушивать грязные комплименты, нашёптанные на ухо, и явно отрицать это. Он, в принципе, и есть Эдгар. Тоже грёбанный недотрога. Бальза не отдаёт себе отчёта в том, что делает, и явно будет жалеть потом, если, конечно, увидит что-то, кроме погибшего товарища перед глазами. Он уже не помнит, куда делся тот сероволосый врач. По этой же причине с приглушённым звоном пряжка ремня освобождает его от лишней одежды. Брюнет в нетерпении приставляет разгорячённую головку члена к чужой плоти и трётся, пока тело под ним заметно подрагивает. Эдгар такой нетерпеливый. Эзоп напуган так, что уже ничего не предпринимал. Он даже банально кровь с уголков губ, где его с особым энтузиазмом протыкали, оттереть не мог — руки будто не сжимали, а уже ломали, пытаясь раздробить кости внутри. Стоит ли говорить, какая волна отвращения от собственной беспомощности и мерзких действий парня была, стоило просто почувствовать нечто тёплое между ног? Лука снова шепчет что-то непереводимое, вставляя имя, как было уже ясно, товарища. Карл зажмурился, когда член вогнали сразу до конца, и закричал. Больно. Больно. Больно. Очень, блять, больно. Особенно когда внутри разливается тепло, в котором преспокойно двигаются дальше, будто ничего не порвали до этого. Сероволосого бесцеремонно упирают лицом в несильно мягкую подушку, только бы был потише, и вбивают в железную койку, выслушивая то болезненное мычание, то короткие вскрики вперемешку со всхлипами. Он не считал, сколько прошло времени и сколько из него выдалбливали остатки здравого рассудка, только надеялся, что скоро всё закончится.***
Бальзе бесконечно стыдно за свой поступок. Он сорвался и, блять, изнасиловал врага в бреду. Ему противно и тошно, ведь он всего лишь хотел вырубить врача и убежать, а по итогу сложилось всё достаточно отвратительно. Он стал в тысячи раз хуже всех этих моральных уродов, стоило только вспомнить, что произошло в его камере. Брюнет с трудом доковылял до какого-то заброшенного пыльного здания, пытаясь удержаться на босых, почти стёртых в кровь ногах. Он судорожно оглядывается по сторонам, когда слышит выстрелы где-то вдалеке. Это за ним. Лука поспешно забегает в скрипучие двери, захлопывает и скатывается по ним же, а потом задумывается: «А есть ли смысл бороться?». Парень буквально стал тем, кого так боялся — неуравновешенным, агрессивным и ёбанным насильником, который ещё умудрился перед уходом поиздеваться над жертвой. Тошно теперь не от того врача, а от себя. Пленник вглядывается и в перевязанную, днями ранее простреленную руку, и забинтованные пальцы на левой руке, где полностью отсутствовали ногти. Он уже явно не человек. Бальза поднимается и пялится на стёртые ноги с кровью под ними. По состоянию тоже не человек. И уходит из затхлого здания.***
Вечер. В камеру вбегает запыхавшийся Эндрю и не находит пленника. Он слегка хмуриться от непонимания, куда мог деться британец из буквально четырёх стен, и хотел было пойти на поиски Эзопа, чтобы поинтересоваться, не оставил ли он дверь открытой, но слышит тихие всхлипы. Альбинос приостановился и осторожно подошёл к смятому одеялу, освещая и понимая, что это и был Карл. — В-вы? А где… — Неважно, — слишком резко прерывает его врач и вызывает только больше вопросов, особенно когда тот прячется под тканью ещё больше. Боже, Кресс видит, что что-то не так. Он, конечно, ему не близкий друг, но когда чуть ли не самый спокойный из их коллектива ведёт себя подобным образом, с трудом сдерживая слёзы, то можно ясно понять — всё плохо. — Что он сделал? — более серьёзно спрашивает мужчина и заставляет этим самым вздрогнуть сероволосого, подтверждая собственную догадку, но он просто молчит, пока на него упрямо смотрят и явно дожидаются ответа. Но врачу настолько стыдно говорить правду и, в принципе, признавать собственную слабость, что продолжает держать гробовую тишину, — Блять, — нервы у Эндрю сдают и он, будучи уверенным, что врача просто покалечили во время побега Луки, хватает его за запястье и хочет вытащить, но стоит одеялу сползти, то он в ужасе останавливается. Из увиденного не радовало ничего: ни окровавленные уголки губ, ни куча багровых укусов и засосов, ни сам заплаканный вид товарища. Теперь даже трясти с вопросами более не требовалось. Альбинос просто сгрёб парня в одеяло и поднял, поспешно унося в медкабинет к другому врачу.