Том, бедный Том

Дзинь-данн — оборвалась двумя протяжными стонами первая струна мандолины в мертвых пальцах весельчака Нино Валетти. Смерть Санни. Смерть Аполонии. Затянулась, до крови врезаясь гарротой в горло Майкла, едва не убила, хищная тварь. Но он выкарабкался из душного покоя и тишины, очнулся через десять дней после того взрыва. Он был сильнее. Вторая струна, обрываясь, лишь на два голоса заплакала тихонько, жалостливо. Фредди. Кей. Больно ссадила кожу, оставляя рубец. Но он уже привык уворачиваться. Не смертельно, переживем. Только злость поднялась не привычным блаженным ясным холодом, а горячечной клокочущей в горле лавой: старая карга хотела его разжалобить своим хныканьем, но у нее это не выйдет. Феломена сказала как-то Майклу, сидя и невидяще глядя в огонь, что лишь когда под ногами обламывается опора, человек может вырастить крылья. Майкл чувствовал растущую саднящую тяжесть на спине, но смерти, оставлявшие его одного на вершине, не помогали взлететь, и он все меньше верил в эту присказку. Третья струна только ударила по пальцам, ощутимо, но не причиняя боли, только зля до бешенства. Или это он просто разучился чувствовать боль? *** Искалеченные пальцы Тома подрагивали, сминая (великодушно) предложенную Майклом сигарету. Табак сыпался на пол. Это раздражало. — ...три звонка на телефон-автомат рядом с отелем, где останавливался Джонни Ола. Пленка твоего неформального разговора с сенатором Гири. Крайне интересные записи на обратной стороне открыток, рассылаемых твоей женой. Этому есть какое-то иное объяснение? — Липа, Майк. Очень продуманная и хорошо сработанная, признаю, но липа. Я постоянно сижу на телефоне, из моих разговоров при должном терпении можно любой текст составить. Открытки проходят через десятки рук до получения адресатами. А в те часы, когда были произведены звонки, меня еще не было дома. — Правдоподобно... — Майкл медленно и уважительно покивал головой. — Я даже мог бы поверить твоим оправданиям. Если бы не было еще записки на папиросной бумаге, которую Фрэнк Пентанжили передал тебе в пачке из-под сигарет при вашей последней встрече. Перед его самоубийством. Или этого тоже не было, Том? Хейген медленно поднял руку и потер переносицу. Вздохнул. Ответ не прозвучал, но обоим собеседникам он был известен и без этого. Майкла начинала заливать холодная злость. Подступала к горлу. Клокотала там, закипая. — Ответь мне, consigliory. В какой момент моя вторая голова стала думать прежде первой? Ты знаешь все то, что знаю я. А как теперь оказалось, и больше. Тебе одному, вероятно, не составит большого труда вырыть на моем пути волчью яму. Но ответь мне только, зачем? Том отнял пальцы от переносицы и взглянул на Майкла быстро, но твердо. Словно оценивая положение перед атакой. Сплел пальцы в замок, сжал до белых костяшек. — Майк, ты знаешь, я всегда ценил в тебе абсолютную четкость и логичность мыслей. Объясни мне сам, была ли у меня хоть одна причина для измены? Майкл, не расслабляя гневно сведенных челюстей, медленно сделал несколько затяжек и кивнул. — Это и в самом деле занимательные выкладки. Зачем же тебе нарушать традицию и рубить сук, на котором сидишь? Прошли те времена, когда тебе плевали в след, а семья Корлеоне ходила в "ирландских шатиях", ты вытерпел все это, заслужил себе уважение и в семье, и вне ее. Мой sotto capa, ты уже ни раз был доном в мое отсутствие, и станешь им, случись со мной что. Ты богат, властен, обладаешь немалым багажом знаний и связей. Зачем же рисковать всем этим разом? Будь на твоем месте старина Фредди, упокой господи его душу, все было бы понятно — надоело быть за моим плечом, хочется залезть на место младшенького, на самую вершину. Санни? Ему бы надоело тихое, спокойное положение вещей. Он бы попробовал побиться со мной за место дона хотя бы из простой удали. Да ни один здравомыслящий политик и не назначит такого, как Санни, своей правой рукой. Но ты, Том? Poor Tom, poor Tom, seventh son... Отец как-то сказал перед смертью, что твоя верность семье даже не сицилийская, а сильнее. И другие говорили не раз, что ты умудрился стать бо́льшим Корлеоне, чем все мы, кровная родня отца. Я и сам говорил. А ты слушал, слушал и поверил в это, да, Том? Не раз вздыхал из темноты, советник, видя, как летят головы старой гвардии? Говорил себе, наверное, "отец не поступил бы так с семьей", подозревал, что инфаркт Клеменцо случился как-то чересчур вовремя? Переживал о старом дурне Фредо, о балагуре Фрэнки, о моей собственной жене?! — Майкл затушил сигарету на середине, прямо о грязную бетонную стену, он уже расхаживал из угла в угол в мечущемся неярком свете. Мимика его становилась все живее, но ничего живого в ней при этом не оставалось. Движущаяся пугающая маска с мертвенными глазами. — "Ради семьи" сказал себе ты?! "Ради семьи я предам Майка, так всем будет лучше"?! "Разве Майк видит что-нибудь за своей лестницей в небеса, разве он думает о людях, которые верны семье Корлеоне по гроб жизни"?! "Нет, он готов вырезать всех, кто может помешать ему легализовать бизнес, всех, кто может сгодится в свидетели на еще одном суде"? — Майкл задохнулся от своей тирады и снова опустился на стул. Помолчал недолго. — Что скажешь, советник? Твой старый мстительный дон еще не совсем потерял голову? Том Хейген смотрел из темноты на него, слегка снизу. Это было особое искусство, смотреть снизу вверх, при той разнице в росте, что была у них. Фигура старого советника казалась скукоженной и нахохленной. Впрочем, здесь и правда было холодно. Том слегка шевельнул губами, проглотив несколько слов и сказал только, изогнув губы в подобии усмешки: — Жаль, что ты так и не стал профессором математики. Студенты бы тебя обожали. Майкл, усмехнувшись углом рта, двумя резкими жестами смахнул пепел с брюк. Продолжил по-менторски спокойно: — Фрэнки передал тебе тогда в пачке сигарет интересный документ. Мне о нем рассказала наша импульсивная Конни, так что ее можешь в дальнейшем не покрывать. Френки обсуждал с ней это, в зарок на будущее. Имена и эпизоды из жизни, так? Имена тех, кому я уже тогда стоял поперек горла. Сейчас этот список несомненно вырос бы в несколько раз... Память у тебя первоклассная, не сомневаюсь, так что, пиши Том, пиши, — он несильно стукнул по столу острием карандаша. Хейген покрутил карандаш в пальцах, мягко вплел его в комбинацию замка из них и снова замер над белым листом в комковатой позе нахохлившегося ворона. Проговорил отрывисто, глядя в стол. — Когда заговор против римского императора проваливался, семьи заговорщиков ничего не узнавали, их не трогали после казни. Помнишь? Суетные глаза в сети морщинок метнулись к меланхоличному рыбьему блеску зрачков Майкла. — Посмотрим, — был ответ. Карандаш мягко выпал из сплетенных пальцев на стол. Майкл встал со стула. Холодная соленая ярость снова плескалась в гортани. — Ради семьи! — ударил он ладонью по столу. — Ради семьи, — тихо ответил голос Тома Хейгена. Он отвернулся от стола, меланхолично погрузившись в темноту. ***       На берегу озера Тахо в полукруге домов, принадлежащих семье Корлеоне, стояло напряженное зимнее молчание. Терезе Хейген с младшими дочерями было мягко, но совершенно отчетливо запрещено покидать дом. Эндрю и Фрэнк уже несколько лет не жили с родителями, обретаясь поближе к учебе. Телефон только тихо потрескивал, оставаясь немым, молчаливые охранники-американцы регулярно приносили продукты. Но не газеты. Тереза, прямая и словно покрывшаяся изморозью, с красными глазами, вязала у окна, девочки, тихо шелестя страницами и голосами, что-то читали у камина. Майкл вошел в комнату бесшумно, не снимая пальто. Закрывая свет, приблизился. — Тереза... — молча выдержал ее полный ужаса вгляд. Глухо произнес, проведя рукой по постаревшему лицу, — Тома убили... из-за семейного бизнеса. Из-за моих дел... Она вцепилась в его пальто пальцами, худыми, мелово-белыми, упала бы, наверное, не обними он ее. Маленькая, так не похожая на итальянку, жена Тома плакала навзрыд, до боли вцепившись в Майкла, повиснув на нем. Девочки тоже плакали, только очень тихо, обняв друг друга. Майкл шептал, усаживая ее в кресло, что никогда не оставит их, сделает для Эндрю, Френка и девочек все, что только будет нужно, заменит им отца, насколько это только возможно... Глаза у Майкла были сухие, жаркие и очень больные. Джей Харрисон, старый друг Тома по криминалистской конторе и его помощник в последние несколько лет, два часа назад положил на его стол пухлую папку с документами, убедительно доказав, что все доказательства предательства Тома Хейгена сработаны Сальваторе Абанданда, старшим зятем первого советника дона Вито. Вкрадчиво и неумолимо он стремился получить место покойного тестя, дергая за ниточки дружественных связей и кровной неприязни многих и многих к пронырливому ирландцу не на своем месте. Несколько дней назад Майкл намекнул ему на то, что место consigliery действительно дождется его. Расследование интриг Сальваторе начал вести сам Том, Джей только довел его до конца. *** С третьей страницы газеты, оставленной Майклом на столе в доме Хейгенов, глядел слепыми провалами глазниц его верный мертвый брат. Они слишком хорошо знали друг друга, чтобы Майклу был неизвестен его старый детский страх. На заднем фоне фото с бетонной стены тусклыми, едва заметными царапинами, щерилась старая сицилийская пословица: "Кто глух и нем, к тому же слеп, тот тихо проживет сто лет". *** Тереза дожила свои годы в достатке. Девочки получили образование по душе и не отказались от выгодных мест, предложенных дядей Майклом. Френки уехал в Англию к родне жены и разорвал связи с семьей, но Майкл простил ему это. Эндрю крестный отец обеспечил медленную, но неуклонную карьеру в Ватикане. Он все сделал правильно, как мог возвратив на место разлетевшиеся карты хрупкого замка. Вот только последняя струна мандолины в мертвых пальцах Нино больше не издала ни звука, и только манила иногда своей острой надежной крепью. Ее не разбудили ни бархатные арии Энтони, ни искренние молитвы Эндрю. Только пуля, пробившая грудь веселой принцессы семьи Корлеоне, Мэри, заставила звякнуть последний раз, обрываясь.